А так как, да будет вам известно, это моя глава о главах, которую я обещал написать перед тем, как пойду спать, то я почел долгом успокоить перед сном свою совесть, немедленно поведав свету все, что я об этом знаю. Ведь это же в десять раз лучше, чем наставительным тоном, щеголяя велеречивой мудростью, начать рассказывать историю жареной лошади, - главы-де дают уму передышку - приходят на помощь воображению - действуют на него - и в произведении такой драматической складки столь же необходимы, как перемена картин на сцене, - и еще пять десятков таких же холодных доводов, способных совершенно затушить огонь, на котором упомянутая лошадь жарится. - О, чтобы это постичь, то есть раздуть огонь на жертвеннике Дианы, - вам надо прочитать Лонгина - прочитать до конца. - Если вы ни на йоту не поумнеете, прочитав его первый раз, - не робейте - перечитайте снова. - Авиценна и Лицетус сорок раз прочитали метафизику Аристотеля от доски до доски, и все-таки не поняли в ней ни одного слова. - Но заметьте, какие это имело последствия. - Авиценна сделался бесшабашным писателем во всех родах писания - и писал книги de omni re scribili, а что касается Лицетуса (Фортунио), то он хотя и родился, как всем известно, недоноском, ростом не более пяти с половиной дюймов, достиг тем не менее в литературе столь поразительной высоты, что написал книгу такой же длины, как он сам, - - ученые знают, что я имею в виду его Гонопсихантропологию, о происхождении человеческой души.
Этим я и заканчиваю свою главу о главах, которую считаю лучшей во всей моей книге; и поверьте моему слову, всякий, кто ее прочтет, столь же плодотворно употребит свое время, как на толчение воды в ступе.
Глава XI
- Этим мы все поправим, - сказал отец, спуская с площадки ногу на первую ступеньку. - - Ведь Трисмегист, - продолжал отец, ставя ногу на прежнее место и обращаясь к дяде Тоби, - был величайшим (Тоби) из смертных - он был величайшим царем - величайшим законодателем - величайшим философом - величайшим первосвященником. - - И инженером, - сказал дядя Тоби.
- Разумеется, - сказал отец.
Глава XII
- Ну как себя чувствует ваша госпожа? - крикнул отец, снова спуская с площадки ногу на ту же ступеньку и обращаясь к Сузанне, проходившей внизу, у лестницы, с огромной подушкой для булавок в руке. - Как себя чувствует ваша госпожа? - Хорошо, - проговорила Сузанна, не взглянув наверх и не останавливаясь, - лучше и ожидать нельзя. - Вот дурень! - воскликнул отец, снова поставив ногу на прежнее место, - ведь как бы ни обстояли дела, всегда получишь этот самый ответ. - А как ребенок, скажите? - - Никакого ответа. - А где доктор Слоп? - продолжал отец, возвысив голос и перегнувшись через перила. - Сузанна уже его не слышала.
- Из всех загадок супружеской жизни, - сказал отец, переходя на другую сторону площадки, чтобы прислониться к стене при изложении своей мысли дяде Тоби, - из всех головоломных загадок супружества, - а поверьте, брат Тоби, оно завалено такой кучей ослиной клади, что всему ослиному стаду Иова нести ее было бы не под силу, - нет более запутанной, чем та - что едва только у хозяйки дома начинаются роды, как вся женская прислуга, от барыниной камеристки до выгребальщицы золы, вырастает на целый дюйм и напускает важности на этот единственный дюйм больше, нежели на все остальные свои дюймы, вместе взятые.
- А я думаю, - возразил дядя Тоби, - что скорее мы становимся на дюйм ниже. - - Когда я встречаю женщину, ожидающую ребенка, - со мной всегда так бывает. - Тяжелое бремя приходится нести этой половине рода человеческого, брат Шенди, - сказал дядя Тоби. - Да, ужасное бремя возложено на женщин, - продолжал он, качая головой. - О, да, да, неприятная это вещь, - сказал отец, тоже качая головой, - но, верно, никогда еще, с тех пор как покачивание головой вошло в обычай, две головы не качались в одно время, сообща, в силу столь различных побуждений.
Боже благослови \ их всех, - проговорили, каждый про
Черт побери / себя, дядя Тоби и мой отец.
Глава XIII
- Эй - ты, носильщик! - вот тебе шесть пенсов - сходи-ка в эту книжную лавку и вызови ко мне критика, который нынче в силе. Я охотно дам любому из них крону, если он поможет мне своим искусством свести отца и дядю Тоби с лестницы и уложить их в постель.
- Пора, давно пора; ведь если не считать короткой дремоты, которая ими овладела в то время, как Трим протыкал кочергой ботфорты, - и которая, к слову сказать, не принесла отцу никакой пользы из-за скрипучих дверных петель, - они ни разу не сомкнули глаз в течение девяти часов, с тех пор как Обадия ввел в заднюю гостиную забрызганного грязью доктора Слопа.
Если бы каждый день моей жизни оказался таким же хлопотливым, как этот, - и потребовал… - Постойте.
Прежде чем кончить эту фразу, я хочу сделать замечание по поводу странности моих взаимоотношений с читателем в сложившейся сейчас обстановке - замечание, которое совершенно неприменимо ни к одному биографу с сотворения мира, кроме меня, - и, я думаю, так и останется ни к кому неприменимым до скончания века, - - вот почему, хотя бы только ради своей новизны, оно заслуживает внимания ваших милостей.
В текущем месяце я стал на целый год старше, чем был в это же время двенадцать месяцев тому назад; а так как, вы видите, я добрался уже почти до середины моего четвертого тома - и все еще не могу выбраться из первого дня моей жизни - то отсюда очевидно, что сейчас мне предстоит описать на триста шестьдесят четыре дня жизни больше, чем в то время, когда я впервые взял перо в руки; стало быть, вместо того чтобы, подобно обыкновенным писателям, двигаться вперед со своей работой по мере ее выполнения, - я, наоборот, отброшен на указанное число томов назад. - Итак, если бы каждый день моей жизни оказался таким же хлопотливым, как этот… - А почему бы ему не оказаться таким? - и происшествия вместе с мнениями потребовали бы такого же обстоятельного описания… - А с какой стати мне их урезывать? - то, поскольку при таком расчете я бы жил в триста шестьдесят четыре раза скорее, чем успевал бы записывать мою жизнь… - Отсюда неизбежно следует, с позволения ваших милостей, что чем больше я пишу, тем больше мне предстоит писать - и, стало быть, чем больше ваши милости изволят читать, тем больше вашим милостям предстоит читать.
Не повредит ли это глазам ваших милостей?
Моим - нисколько; и если только мои Мнения меня не погубят, то думаю, что буду вести весьма приятную жизнь за счет моей Жизни; иными словами, буду наслаждаться двумя приятными жизнями одновременно.
Что же касается плана выпускать по двенадцати томов в год, или по тому в месяц, он ни в чем не меняет моих видов на будущее: - как бы усердно я ни писал, как бы ни кидался в самую гущу вещей, как советует Гораций, - никогда мне за собой не угнаться, хотя бы я хлестал и погонял себя изо всей мочи; в самом худшем случае я буду на день опережать мое перо - а одного дня довольно для двух томов - и двух томов довольно будет для одного года. -
Дай бог успеха в делах бумажным фабрикантам в нынешнее царствование, так счастливо для нас начинающееся, - как я надеюсь, промысл божий пошлет успех всему вообще, что будет в это царствование предпринято.
Что же касается разведения гусей - я об этом не беспокоюсь - природа так щедра - никогда не будет у меня недостатка в орудиях моей работы.
- Так, стало быть, дружище, вы помогли моему отцу и дяде Тоби спуститься с лестницы и уложили их в постель? - Как же вы с этим справились? - Вы опустили занавес внизу лестницы - я так и знал, что другого средства у вас нет. - Вот вам крона за ваши хлопоты.
Глава XIV
- Так подайте мне штаны, вон они на том стуле, - сказал отец Сузанне. - Некогда ждать, пока вы оденетесь, сэр, - вскричала Сузанна, - лицо у ребенка все почернело, как мой… - Как ваше что? - спросил отец, который, подобно всем ораторам, был жадным искателем сравнений. - Помилосердствуйте, сэр, - сказала Сузанна, - ребенок лежит в судорогах. - А где же мистер Йорик? - Никогда его нет там, где ему надо быть, - отвечала Сузанна, - но младший священник, в уборной комнате с ребенком на руках, ждет меня - - и госпожа моя велела мне бежать со всех ног и спросить, не прикажете ли назвать его по крестному отцу, капитану Шенди.
"Кабы знать наверно, - сказал отец про себя, почесывая бровь, - что ребенок помрет, можно было бы доставить это удовольствие брату Тоби - да и жалко было бы тогда бросать зря такое великолепное имя, как Трисмегист. - Ну, а если он выздоровеет?"
- Нет, нет, - сказал отец Сузанне; - погодите, я встану. - - Некогда ждать, - вскричала Сузанна, - ребенок весь черный, как мой башмак. - Трисмегист, - сказал отец. - Но постой - у тебя дырявая голова, Сузанна, - прибавил отец; - сможешь ли ты донести Трисмегиста через весь коридор, не рассыпав его? - Донесу ли я? - обидчиво воскликнула Сузанна, захлопывая дверь. - Голову даю на отсечение, что не донесет, - сказал отец, соскакивая в темноте с кровати и ощупью отыскивая свои штаны.
Сузанна во всю мочь бежала по коридору.
Отец старался как можно скорее найти свои штаны.
У Сузанны было преимущество в этом состязании, и она удержала его. - Узнала: Трис - и что-то еще, - проговорила она. - - Ни одно христианское имя на свете, - сказал священник, - не начинается с Трис - кроме Тристрама. - Тогда Тристрам-гист, - сказала Сузанна.
- Без всякого гиста, дуреха! - ведь это мое имя, - оборвал ее священник, погружая руку в таз: - Тристрам! - сказал он, - и т. д. и т. д. и т. д. - Так был я назван Тристрамом - и Тристрамом пребуду до последнего дня моей жизни.
Отец последовал за Сузанной со шлафроком на руке, в одних штанах, застегнутых в спешке на единственную пуговицу, да и та в спешке только наполовину вошла в петлю.
- Она не забыла имени? - крикнул отец, приотворив дверь. - Нет, нет, - понимающим тоном отвечал священник. - И ребенку лучше, - крикнула Сузанна. - А как себя чувствует твоя госпожа? - Хорошо, - отвечала Сузанна, - лучше и ожидать нельзя. - Тьфу! - воскликнул отец, и в то же время пуговица на его штанах выскользнула из петли. - Таким образом, было ли его восклицание направлено против Сузанны или против пуговицы - было ли его тьфу! восклицанием презрения или восклицанием стыдливости - остается неясным; так это и останется, пока я не найду времени написать следующие три любимые мои главы, а именно: главу о горничных, главу о тьфу! и главу о пуговичных петлях.
А сейчас я могу сказать в пояснение читателю только то, что, воскликнув тьфу! отец поспешно повернулся - и, поддерживая одной рукой штаны, а на другой неся шлафрок, вернулся по коридору в постель, немного медленнее, чем следовал за Сузанной.
Глава XV
Эх, кабы я умел написать главу о сне!
Лучшего случая ведь не придумаешь, чем тот, что сейчас подвернулся, когда все занавески в доме задернуты - свечи потушены - и глаза всякого живого существа в нем закрыты, кроме единственного глаза - сиделки моей матери, потому что другой ее глаз закрыт вот уже двадцать лет.
Какая прекрасная тема!
И все-таки, хоть она и прекрасная, я взялся бы скорее и с большим успехом написать десяток глав о пуговичных петлях, нежели одну-единственную главу о сне.
Пуговичные петли! - - есть что-то бодрящее в одной лишь мысли о них - и поверьте мне, когда я среди них окажусь…
- - Вы, господа с окладистыми бородами, - - - напускайте на себя сколько угодно важности - - уж я потешусь моими петлями - я их всех приберу к рукам - это нетронутая тема - я не наткнусь здесь ни на чью мудрость и ни на чьи красивые фразы.
А что касается сна - - то, еще не приступив к нему, я знаю, что ничего у меня не выйдет, - я не мастер на красивые фразы, во-первых, - а во-вторых, хоть убей, не могу придать важный вид такой негодной теме, поведав миру - сон-де прибежище несчастных - освобождение томящихся в тюрьмах - пуховая подушка отчаявшихся, выбившихся из сил и убитых горем; не мог бы я также начать с лживого утверждения, будто из всех приятных отправлений нашего естества, которыми создателю, по великой его благости, угодно было вознаградить нас за страдания, коими нас карает его правосудие и его произволение, - сон есть главнейшее (я знаю удовольствия в десять раз его превосходящие); или какое для человека счастье в том, что когда он ложится на спину после тревог и волнений трудового дня, душа его так в нем располагается, что, куда бы она ни взглянула, везде над ней простерто спокойное и ясное небо - никакие желания - никакие страхи - никакие сомнения не помрачают воздух - и нет такой неприятности ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем, которую воображение не могло бы без труда обойти в этом сладостном убежище.
- "Бог да благословит, - сказал Санчо Панса, - человека, который первый придумал вещь, называемую сном, - - она вас закутывает как плащом с головы до ног". В этих словах для меня заключено больше и они говорят моему сердцу и чувствам красноречивее, нежели все диссертации на эту тему, выжатые из голов ученых, взятые вместе.
Отсюда, впрочем, не следует, чтобы я всецело отвергал суждения о сне Монтеня - в своем роде они превосходны - - - (цитирую на память).
Мы наслаждаемся сном, как и другими удовольствиями, - говорит он, - не смакуя его и не чувствуя, как он протекает, и улетучивается. - Нам бы надо было изучать его и размышлять над ним, чтобы воздать должную благодарность тому, кто нам его дарует. - С этой целью я приказываю беспокоить себя во время сна, чтобы получить от него более полное и глубокое удовольствие. - И все-таки, - говорит он далее, - мало я вижу людей, которые умели бы, когда нужно, так без него обходиться, как я; тело мое способно к продолжительному и сильному напряжению, лишь бы оно не было резким и внезапным, - в последнее время я избегаю всяких резких физических упражнений - ходьба пешком никогда меня не утомляет - но с ранней молодости я не люблю ездить в карете по булыжной мостовой. Я люблю спать на жесткой постели и один, даже без жены. - Последние слова могут возбудить недоверие у читателя - но вспомните: "La Vraisemblance (как говорит Бейль, по поводу Лицетуса) n’est pas toujours du côté de la Vérité". На этом и покончим о сне.
Глава XVI
- Если только жена моя не запротестует, - брат Тоби, Трисмегиста оденут и принесут к нам, пока мы здесь завтракаем.
- Обадия, ступай, скажи Сузанне, чтобы она пришла сюда.
- Только сию минуту, - отвечал Обадия, - она взбежала по лестнице с плачем и рыданием, ломая руки, словно над ней стряслось большое несчастие. -
- Ну и месяц нам предстоит, - сказал отец, отворачиваясь от Обадии и задумчиво глядя некоторое время в лицо дяде Тоби, - чертовский нам предстоит месяц, брат Тоби, - сказал отец, подбоченясь и качая головой: - огонь, вода, женщины, ветер, - братец Тоби! - Видно, какое-то несчастье, - проговорил дядя Тоби. - Подлинное несчастье, - воскликнул отец, - столько враждующих между собой стихий сорвалось с цепи и учиняет свистопляску в каждом уголке нашего дома. - Мало пользы, брат Тоби, семейному спокойствию от нашего с вами самообладания, от того, что мы сидим здесь молча и неподвижно, - - между тем как такая буря бушует над нашей головой.
- В чем дело, Сузанна? - Окрестили дитя Тристрамом - - и с госпожой моей только что была по этому случаю истерика. - Нет! - я тут не виновата, - оправдывалась Сузанна, - я ему сказала: Тристрам-гист.
- - Пейте чай один, братец Тоби, - сказал отец, снимая с крючка шляпу, - но насколько звуки его голоса, насколько все его движения непохожи были на то, что воображает рядовой читатель!
Ибо он произнес эти слова самым мелодичным тоном - и снял шляпу самым грациозным движением тела и руки, какие когда-либо приводила в гармонию и согласовала между собой глубокая скорбь.
- Ступай на мою лужайку и позови мне капрала Трима, - сказал дядя Тоби Обадии, как только отец покинул комнату.
Глава XVII
Когда несчастье с моим носом так тяжко обрушилось на голову моего отца, - - он в ту же минуту, как уже знает читатель, поднялся наверх и бросился на кровать; на этом основании читатель, если он не обладает глубоким знанием человеческой природы, склонен будет ожидать от моего отца повторения таких же восходящих и нисходящих движений и после несчастия с моим именем; - - нет.
Разный вес, милостивый государь, - и даже разная упаковка двух неприятностей одинакового веса - весьма существенно меняют нашу манеру переносить их и из них выпутываться. - Всего полчаса тому назад я (благодаря горячке и спешке, свойственным бедняку, который пишет ради куска хлеба) бросил в огонь, вместо черновика, беловой лист, только что мной оконченный и тщательно переписанный.
В тот же миг я сорвал с головы парик и швырнул его изо всей силы в потолок - правда, я потом его поймал на лету - но дело таким образом было сделано; не знаю, могло ли что-нибудь другое в природе принести мне сразу такое облегчение. Это она, любезная богиня, во всех таких раздражающих случаях вызывает у нас, при помощи внезапного импульса, то или иное порывистое движение - или же толкает нас в то или другое место, кладет, неизвестно почему, в то или другое положение. - Но заметьте, мадам, мы живем среди загадок и тайн - самые простые вещи, попадающиеся нам по пути, имеют темные стороны, в которые не в состоянии проникнуть самое острое зрение; даже самые ясные и возвышенные умы среди нас теряются и приходят в тупик почти перед каждой трещиной в произведениях природы; таким образом, здесь, как и в тысяче других случаев, события принимают для нас оборот, который мы хотя и не в состоянии осмыслить, - но из которого все же извлекаем пользу, с позволения ваших милостей, - и этого с нас довольно.
И вот, с теперешним своим горем отец ни в коем случае не мог бы броситься в постель - или унести его на верхний этаж, как давешнее, - он чинно вышел с ним прогуляться к рыбному пруду.