Лоранса окинула быстрым взглядом г-на д'Отсэра, его жену и аббата Гуже с сестрой, и всем им показалось, будто перед ними отверзлись небеса: взор Лорансы светился радостью и торжеством, щеки порозовели, на глазах выступили слезы. Невозмутимая перед лицом любых несчастий, эта девушка могла заплакать только от радости. В это мгновенье она казалась каким-то неземным существом, особенно аббату, ибо он с тайным огорчением наблюдал ее мужественный характер, теперь же в ней открылась бесконечно нежная женственность. Но эта чувствительность таилась в Лорансе как сокровище, скрытое в безмерной глубине, под гранитной глыбой. В это время вошел жандарм и спросил, можно ли впустить маленького Мишю, которого отец послал что-то передать господам из Парижа. Корантен кивнул головой. Яблочко от яблоньки недалеко надает: смышленый Франсуа Мишю стоял во дворе и несколько минут, на глазах у жандарма, болтал с Готаром, которого к тому времени уже выпустили на свободу. Исполняя отцовское поручение, Франсуа, незаметно для жандарма, что-то сунул Готару в руку. Готар скользнул за спиной Франсуа, добрался до мадмуазель де Сен-Синь и с невинным видом вручил ей обе половинки обручального кольца; Лоранса прильнула к ним горячим поцелуем, так как поняла, что, возвращая кольцо, Мишю тем самым дает ей знать, что четверо молодых дворян находятся в безопасности.
- Папенька спрашивает, куда девать жандарма; ему неможется.
- А что с ним? - спросил Перад.
- Голову, говорит, ломит. Он здорово грохнулся наземь, что ни говори. Чудное дело - ведь жандармы так ловко верхом ездят. Споткнулся, видно. У него на башке здоровенная дыра, прямо с кулак. Верно, угодил, бедняга, на камень. Хоть он и жандарм, а мается, - прямо жалость смотреть.
Жандармский капитан из Труа въехал во двор, спешился и махнул рукою Корантену, который, узнав капитана, бросился к окну и распахнул его, чтобы не терять ни минуты.
- Что нового?
- Нас провели как олухов. В лесу на большой дороге мы нашли пять лошадей, взмокших от пота, загнанных до смерти, и я приказал сторожить их, чтобы выяснить, откуда они и у кого куплены. Лес оцеплен, никто из него не ускользнет.
- В котором часу, по-вашему, эти люди въехали в лес?
- В половине первого пополудни.
- Чтоб ни один заяц не проскочил! - шепнул ему Корантен. - Я оставляю вам здесь Перада, а сам пойду навещу беднягу вахмистра. - Оставайся у мэра, я пришлю толкового парня, чтобы тебя сменить, - сказал он на ухо провансальцу. - Нам придется привлечь себе на помощь местных жителей, - присмотрись к ним получше.
Он обернулся к присутствующим и сказал с угрозой:
- До скорого свиданья!
Никто не ответил агентам на их поклон, и они удалились.
- А что скажет Фуше насчет обыска, который ничего не дал? - воскликнул Перад, подсадив Корантена в плетеный кабриолет.
- Ну, еще не все кончено, - ответил ему на ухо Корантен, - дворяне, вероятно, в лесу. - Он указал на Лорансу, которая наблюдала за ними из большого окна гостиной. - Я уже расправился с одной, почище этой; та тоже довела меня до белого каления. Если барышня мне еще подвернется, я с ней расплачусь за хлыст!
- То была девка, а эта занимает совсем иное положение, - возразил Перад.
- А мне что? По-моему, что ни женщина - то баба, - ответил Корантен, сделав жандарму знак, чтобы он подхлестнул лошадь.
Через десять минут в сен-синьском замке не оставалось уже ни одного постороннего человека.
- Как же удалось отделаться от вахмистра? - спросила Лоранса у Франсуа Мишю. Она усадила его за стол и приказала накормить.
- Папа и мама сказали мне, что дело идет о жизни и смерти, и никого к нам в дом пускать не велели. А я услышал конский топот в лесу и понял, что это собаки жандармы, я и решил ни за что на свете не пускать их к нам, взял крепкие веревки с чердака и привязал их к деревьям, в самом конце двух дорог, которые ведут к нашему дому. Потом натянул эту веревку так, чтобы она приходилась вровень с грудью всадника, а другой конец прикрутил к дереву напротив, по той дороге, где послышался топот. Вот и перегородил дорогу! Все вышло, как я задумал. Луна спряталась, и мой приятель вахмистр грохнулся наземь, но до смерти не убился. Известное дело, жандармы люди крепкие. Ну, я сделал, что мог.
- Ты спас нас! - сказала Лоранса; она поцеловала мальчика и проводила его до ворот. Видя, что никого поблизости нет, она шепотом спросила его:
- А съестные припасы у них есть?
- Я только что отнес туда каравай хлеба в двенадцать фунтов и четыре бутылки вина. С недельку продержатся.
Вернувшись в гостиную, девушка увидела, что взоры г-на д'Отсэра, его жены, мадмуазель Гуже и аббата обращены к ней с немым вопросом, в их взглядах был восторг и тревога.
- Значит, вы опять с ними виделись? - воскликнула г-жа д'Отсэр.
Графиня улыбнулась, приложив палец к губам, и ушла к себе наверх, чтобы лечь спать; после одержанной победы она почувствовала полное изнеможение.
От Сен-Синя до флигеля Мишю ближе всего по дороге, ведущей мимо фермы "Белаш" прямо к лужайке, где Мишю накануне впервые увидел сыщиков. Поэтому жандарм, провожавший Корантена, вез его именно этой дорогой, ею ехал и арсийский вахмистр. По пути агент старался представить себе - каким образом вахмистр мог быть выбит из седла. Он бранил себя за то, что с таким важным поручением послал только одного человека, и вывел из этого промаха некое непреложное правило, чтобы включить его в устав полицейской службы, который составлял для собственного употребления.
"Раз им удалось отделаться от жандарма, они, вероятно, отделались и от Виолета, - думал он. - Пять павших лошадей, как видно, - лошади заговорщиков; они доставили в лес из окрестностей Парижа четырех дворян и Мишю".
- У Мишю есть лошадь? - спросил он арсийского жандарма.
- Еще бы, да притом знатная лошадка, - ответил тот, - это охотничья лошадь из конюшен бывшего маркиза де Симеза. Хоть ей уж пятнадцать годков, она лучше молодой; Мишю гоняет на ней по двадцать миль, а шерсть у нее все равно сухая, как моя шляпа. Зато уж он и холит ее! И продать ни за какие деньги не соглашается.
- А какой она масти?
- Темно-караковая, с белыми бабками, сухая, жилистая, словно арабский жеребец.
- А ты арабских видел?
- Я только год как вернулся из Египта и ездил там на мамелюкских лошадях. В кавалерии срок службы - одиннадцать лет: я был на Рейне в армии генерала Стенжеля, оттуда попал в Италию, а потом с первым консулом - в Египет. Скоро меня произведут в вахмистры.
- Пока я буду во флигеле у Мишю, сходи на конюшню, и, раз ты одиннадцать лет имеешь дело с лошадьми, тебе легко распознать, была ли лошадь недавно под седлом.
- Смотрите-ка, вот где свалился наш бригадир, - воскликнул жандарм, указывая на то место, где дорога выходит на лужайку.
- Скажи капитану, чтобы заехал за мной сюда, к Мишю; мы вместе поедем в Труа.
Корантен слез с лошади и несколько минут изучал местность. Он осмотрел два вяза, росшие друг против друга, один у самой ограды парка, другой на лужайке, которую пересекает проселок; потом он увидел то, чего никто не заметил, а именно: форменную пуговицу, лежавшую в дорожной пыли; он подобрал ее. Войдя во флигель, он застал Виолета и Мишю сидящими за столом на кухне; они все еще препирались. Виолет встал, поклонился Корантену и предложил ему выпить.
- Благодарю вас; я хотел бы повидать вахмистра, - ответил молодой человек, который понял с первого взгляда, что Виолет пьян уже полсуток.
- Вахмистр наверху, при нем моя жена, - сказал Мишю.
- Ну, вахмистр, как вы себя чувствуете? - осведомился Корантен, взбежав по лестнице и увидев жандарма, лежавшего с обвязанной головой на кровати г-жи Мишю.
Его шапка, сабля и снаряжение были сложены на стуле. Марта, послушная женской доброте и к тому же не знавшая о проделке сына, вместе с матерью ухаживала за больным.
- Мы ждем доктора из Арси, господина Варле, - сказала г-жа Мишю. - За ним поехал Гоше.
- Оставьте нас на минутку, - сказал Корантен, который был изумлен этой картиной, говорившей о полной непричастности обеих женщин к происшествию.
- Куда вас ударило? - спросил он, разглядывая мундир бригадира.
- В грудь, - ответил тот.
- Посмотрим-ка ваши ремни, - сказал Корантен.
Недавний закон, предусматривавший малейшие детали мундиров так называемой национальной жандармерии, присвоил ей желтый пояс с белой полоской по краям и бляху, довольно похожую на бляху теперешних полевых сторожей, со странной подписью: Уважение к личности и к собственности! Бригадир налетел на протянутую через дорогу веревку, и на ремне, конечно, остался отчетливый след. Корантен взял мундир и осмотрел то место, где недоставало пуговицы, найденной им на дороге.
- В котором часу вас подобрали? - спросил Корантен.
- Да на рассвете.
- Вас сейчас же перенесли сюда? - продолжал Корантен, заметив, что постель не открыта.
- Да.
- А кто вас переносил?
- Женщины и парнишка Мишю; он меня и нашел, я был без памяти.
"Так, значит, они не ложились, - подумал Корантен. - Бригадира не подстрелили и не ударили палкой, - ведь чтобы ударить, противник должен был бы находиться на одном уровне с ним, то есть тоже верхом; следовательно, бригадира можно было свалить только при помощи какого-нибудь препятствия, поставленного на его пути. Бревном? Это исключено. Железной цепью? Она оставила бы ссадины".
- А что вы почувствовали? - спросил он у бригадира, разглядывая его.
- Меня опрокинуло с такой силой...
- У вас ссадина на подбородке.
- Мне кажется, - ответил бригадир, - что лицо мне ободрало веревкой...
- Теперь понимаю! - промолвил Корантен. - Кто-то протянул между деревьями веревку, чтобы преградить вам путь...
- Пожалуй, что и так, - согласился бригадир.
Корантен спустился вниз и вошел в столовую.
- Ну, старый плут, давай же по рукам, - говорил Мишю, обращаясь к Виолету и глядя на сыщика. - За все - сто двадцать тысяч франков, и вы хозяин моих владений. А я стану жить на ренту.
- Клянусь Христом-богом, у меня всего-навсего шестьдесят тысяч.
- Но ведь я на остальную сумму предлагаю вам отсрочку. Что же это мы со вчерашнего дня никак не можем сторговаться... Земля-то - первый сорт.
- Земля хорошая, - согласился Виолет.
- Марта! Подай-ка вина! - крикнул Мишю.
- Не довольно ли? - воскликнула мать Марты. - Это уж четырнадцатая бутылка!
- Вы здесь с девяти часов утра? - спросил Корантен у Виолета.
- Что вы, помилуйте. Я тут сижу как вкопанный с вечера и ничего не выторговал: чем больше он меня поит, тем больше запрашивает.
- При торге так и ведется: кто поднимает стакан, тот поднимает и цену, - заметил Корантен.
Дюжина пустых бутылок, выстроенных на конце стола, подтверждала слова старухи. Тем временем жандарм поманил Корантена, стоявшего за дверью, и, когда тот вышел, сказал ему на ухо:
- В конюшне лошади нет.
- Вы послали сынишку в город верхом, значит, он скоро должен вернуться, - сказал Корантен, возвращаясь в комнату.
- Нет, сударь, он пошел пешком, - ответила Марта.
- А куда же вы девали лошадь?
- Я ее одолжил, - сухо ответил Мишю.
- Ну-ка, подите сюда, благодетель, - сказал Корантен управляющему, - мне надо шепнуть вам кое-что на ушко.
Корантен и Мишю вышли.
- Карабин, который вы заряжали вчера в четыре часа дня, предназначался для того, чтобы убить государственного советника: нотариус Гревен видел вас. Но привлечь вас за это нельзя: намерения ясны, а свидетелей нет. Вы каким-то образом - не знаю точно каким - одурманили Виолета; вы сами, ваша жена и сын провели ночь вне дома, чтобы предупредить мадмуазель де Сен-Синь о нашем появлении и спасти ее братьев, которых вы же привели сюда - еще не знаю точно, куда именно. Ваш сын либо жена, надо сказать, довольно ловко свалили вахмистра с лошади. Словом, мы оказались биты. Вы парень не промах. Но разговор еще не кончен, мы на этом не успокоимся. Хотите идти на мировую? Ваши хозяева от этого только выиграют.
- Пройдемте вон туда; там нас не услышат, - сказал Мишю и повел сыщика в глубь парка, к пруду.
Когда Корантен увидел воду, он вызывающе посмотрел на Мишю; последний, вероятно, рассчитывал, что у него хватит силы сбросить этого человека в пруд, где под тремя футами воды было еще футов семь ила. Так в Бразилии дряблое, хладнокровное боа могло бы бросить вызов хищному рыжему ягуару.
- Мне пить неохота, - заметил франт, останавливаясь на краю луга и запуская руку в боковой карман, чтобы взяться за кинжальчик.
- Нам не понять друг друга, - холодно отозвался Мишю.
- Будьте паинькой, дорогой мой; правосудие будет следить за каждым вашим шагом.
- Если оно разбирается в делах не лучше вас, то это опасно не для одного меня, а для всех, - ответил управляющий.
- Итак, вы отказываетесь? - многозначительно спросил Корантен.
- Пусть лучше мне сто раз отрубят голову, если только можно отрубить ее человеку сто раз, чем быть заодно с таким негодяем, как ты.
Корантен смерил взглядом Мишю, его домик и лаявшего Куро и поспешил сесть в кабриолет. Проездом он отдал в Труа кое-какие распоряжения и вернулся в Париж. Всем жандармским отрядам были даны секретные приказы и инструкции.
В течение декабря, января и февраля полиция усердно и неутомимо разыскивала заговорщиков по всем, даже самым глухим, деревням. Сыщики прислушивались к разговорам во всех кабачках. Корантен установил следующие три важных обстоятельства: в окрестностях Ланьи была обнаружена павшая лошадь, похожая на лошадь Мишю. Пять лошадей, зарытых в Нодемском лесу, были проданы фермерами и мельниками по пятьсот франков каждая некоему человеку, который, судя по приметам, был не кто иной, как Мишю. После издания закона относительно укрывателей и сообщников Жорж Корантен сосредоточил слежку только на Нодемском лесе. А после того как были арестованы Моро, роялисты и Пишегрю, в этой местности уже никто не замечал посторонних лиц. Тем временем Мишю лишился места: арсийский нотариус предъявил ему письмо, в котором государственный советник, ставший теперь сенатором, просил Гревена принять от управляющего дела и рассчитать его. Мишю в три дня сдал отчетность, получил соответствующую расписку и уволился. К великому изумлению всей округи, он переселился в Сен-Синь, где Лоранса сдала ему в аренду землю. День его водворения в Сен-Сине роковым образом совпал с казнью герцога Энгиенского. Почти одновременно по всей Франции стало известно об аресте, отдаче под суд, осуждении и смерти герцога - о тех страшных репрессиях, которые предшествовали делу Полиньяка, Ривьера и Моро.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Корантен отыгрался
Пока для Мишю строилась ферма, этот лжеиуда поселился на чердаке над конюшней, неподалеку от уже известной читателю бреши. Мишю обзавелся двумя лошадьми, одной для себя, другой для сына, ибо теперь они вместе с Готаром стали сопровождать мадмуазель де Сен-Синь во всех ее прогулках, которые предпринимались, как легко догадаться, с целью доставлять четырем дворянам пропитание и все необходимое для жизни. Франсуа и Готар с помощью Куро и гончих графини предварительно производили разведку окрестностей и проверяли, нет ли кого поблизости от подземелья. Лоранса и Мишю привозили сюда пищу, которую Марта, ее мать и Катрина, во избежании огласки, приготовляли тайком от остальной прислуги, так как среди жителей деревни, без сомнения, нашлись бы доносчики. Из осмотрительности эти поездки совершались только дважды в неделю, притом всегда в разное время, то днем, то ночью, и эта предосторожность соблюдалась в течение всего времени, пока слушалось дело Ривьера, Полиньяка и Моро. Когда решение сената, возводившее семью Бонапарта на престол и объявлявшее императором Наполеона, было передано на утверждение французского народа, господин д'Отсэр также высказался за это решение и подписался на опросном листе, принесенном ему Гуларом. Кроме того, стало известно, что для коронования Наполеона во Францию прибудет папа. Тогда мадмуазель де Сен-Синь перестала противиться тому, чтобы молодые д'Отсэры и ее кузены подали просьбу об исключении их из списка эмигрантов и о восстановлении в гражданских правах. Старик д'Отсэр не теряя ни минуты помчался в Париж, к бывшему маркизу де Шаржбефу, который был знаком с Талейраном. Министр был тогда в милости; он направил просьбу Жозефине, а Жозефина передала ее своему мужу, которого, не дожидаясь результатов плебисцита, уже стали называть императором, вашим величеством, государем. Г-н де Шаржбеф, г-н д'Отсэр и аббат Гуже, также приехавший в Париж, были приняты Талейраном, и министр обещал им поддержку. Наполеон уже помиловал главных участников направленного против него крупного роялистского заговора, однако, хотя четыре дворянина, о которых идет речь, были только на подозрении, император, после одного из заседаний Государственного совета, вызвал к себе в кабинет сенатора Малена, Фуше, Талейрана, Камбасереса, Лебрена и начальника полиции Дюбуа.
- Господа, - сказал будущий император, еще носивший мундир первого консула, - мы получили от некиих Семизов и д'Отсэров, офицеров армии принца Конде, ходатайство о разрешении вернуться во Францию.
- Они уже во Франции, - сказал Фуше.
- Как и тысячи других, которых я встречаю в Париже, - вставил Талейран.
- Полагаю, что этих-то вы здесь не встречали, ибо они скрываются в Нодемском лесу, где чувствуют себя как дома, - возразил Мален.
Он, разумеется, не передал первому консулу и Фуше слова, которым был обязан жизнью; но, опираясь на донесения Корантена, он убедил совет в том, что упомянутые четыре дворянина причастны к заговору господ де Ривьера и Полиньяка, заодно назвав в качестве их сообщника и Мишю. Начальник полиции подтвердил слова сенатора.
- Но каким же образом этот управляющий мог узнать о том, что заговор раскрыт, раз это было известно лишь императору, его совету и мне? - удивился начальник полиции.
На это замечание Дюбуа никто не обратил внимания.
- Если им удалось скрываться в лесу в течение целых семи месяцев и вы их не нашли, они тем самым уже искупили свою вину, - сказал император, обращаясь к Фуше.
- Они мои враги, - сказал Мален, встревоженный прозорливостью начальника полиции, - и этого достаточно, чтобы я последовал примеру вашего величества: прошу об исключении их из списков и выступаю перед вашим величеством как их заступник.
- После восстановления в правах они станут для вас не так опасны, как в эмиграции, - ведь им придется присягнуть на верность установлениям и законам Империи, - сказал Фуше, пристально глядя на Малена.
- А чем они опасны для господина сенатора? - спросил Наполеон.
Талейран в течение нескольких минут беседовал вполголоса с императором. Казалось, исключение господ де Симезов и д'Отсэров из списков решено.
- Государь, - сказал Фуше, - быть может, вам еще придется услышать об этих людях.
Талейран, по просьбе герцога де Гранлье, только что заверил Наполеона от имени этих господ, что они дают "честное слово дворянина" - выражение, имевшее для Наполеона особую притягательную силу, - что не предпримут против императора никаких враждебных действий и подчиняются ему вполне чистосердечно.