Однажды ночью, когда ему было уже семьдесят два года, он вдруг пробудился в столь тревожном состоянии духа, что не мог оставаться в постели. Он встал, оделся и вышел в беседку, чтобы предаться размышлениям, как это было его обыкновением всегда, когда ему было не по себе. Ночь была темная, ни зги не видать, на небе ни единой звездочки; река сильно вздулась, а насыщенные влагой леса и луга наполняли воздух благоуханием. Днем была сильная гроза, и назавтра надо было тоже ожидать грозы. То была темная, мрачная, леденящая ночь для старика семидесяти двух лет! Погода ли или окружающий мрак были тому причиной, или бессонница, или же лихорадочное состояние и небольшой жар в крови, но на Билля нахлынули бурные, жгучие воспоминания, болезненно яркие, теснившиеся и толпившиеся в его мозгу в непривычном беспорядке. Он видел себя мальчиком, затем юношей, беседующим в этой самой беседке с молодым толстяком, вспоминал, как наяву, смерть своих приемных родителей; чудные летние дни, проведенные здесь с Марджери, и много-много таких мелких пустячных, в сущности, обстоятельств, которые кажутся совершенно вздорными и ничего не значащими для других, а между тем представляют собою самую суть всей жизни человека для того, кто их пережил. Нечто когда-то виденное, слова, некогда произнесенные и запечатлевшиеся в памяти, взгляды, случайно уловленные, - все когда-то им виденное и слышанное или перечувствованное, вдруг почему-то разом поднялось со дна души, выползло из забытых уголков и овладело всеми его мыслями и чувствами. Даже сами умершие, некогда близкие и дорогие, как будто были здесь с ним, в эту ночь, не только как бледные тени в ряду воспоминаний, проходящие перед его мысленным взором, а как живые люди, присутствующие здесь, видимые, чуть не осязаемые, как это иногда бывает во сне. Молодой толстяк, например, клал локти на стол, сидя против него у стола, Марджери шла по саду с полным передником только что срезанных цветов; он видел, как она ходила между садом и беседкой, он слышал, как старик-пастор выколачивал золу из трубки и как он шумно сморкался. Сознание его все время то затуманивалось, то прояснялось, словно в нем происходил прилив и отлив; временами он как будто впадал в полудремоту и совершенно тонул в своих воспоминаниях прошедшего, а временами он приходил в себя, возвращаясь к сознанию действительности, и не мог надивиться тому, что с ним происходит. Но среди ночи он очнулся, испуганный пробудившим его к действительности голосом старика-мельника. Билль явственно услышал, как старик звал его из окна дома, как он обыкновенно делал, когда приезжали посетители. Галлюцинация была до того сильна, что Билль невольно вскочил с места и стал прислушиваться, ожидая, что мельник позовет его опять. Но в то время, как он стоял и прислушивался, он услышал другой звук, кроме шума реки у мельницы и лихорадочного звона у него в ушах, - это был как бы конский топот и стук экипажа, который как бы разом остановился на дороге; у ворот гостиницы.
В такое время ночью на этом крутом и опасном подъеме предположение о подъехавшем экипаже было положительно нелепо, и Билль поспешил отогнать его и снова сел на свое прежнее место на скамье в беседке, но едва он сел, как сон одолел его, как одолевают тонущего смыкающиеся над ним волны. Затем он снова пробудился, разбуженный вторично голосом покойного старого мельника, но на этот раз голос звучал как-то тоньше и призрачнее, чем в первый раз, и опять раздался стук несущегося по дороге экипажа, разом оетановившегося у ворот. И все это повторилось три или четыре раза, был ли то сон или галлюцинация наяву, трудно сказать, но под конец Билль встал и, подсмеиваясь сам над собой, как подсмеиваются над ребенком, боящимся чего-то несуществующего, пошел к воротам, чтобы проверить свои сомнения, удостовериться, что все это ему только померещилось, и успокоиться на этом.
Расстояние от беседки до ворот было не особенно большое, но тем не менее Биллю потребовалось довольно много времени для того, чтобы пройти его; казалось, что умершие столпились вокруг него во дворе и мешал ему пройти, пересекая ему на каждом шагу дорогу. Во-первых, его поразил сильный, одуряющий аромат гелиотропов, невыразимо сладкий и чарующий, как будто весь сад его из конца в конец был засажен этими цветами, и теплая, влажная ночь высасывала из них всю силу их аромата своим влажным дыханием. А гелиотропы были любимейшими цветами Марджери, и со времени ее смерти Билль не сажал больше ни одного гелиотропа в своем саду.
- Я, должно быть, с ума схожу! - подумал он. - Что это мне сегодня все такое чудится - бедная, милая Марджери и ее любимые гелиотропы! Мир ей и им!
И, говоря эти слова, он взглянул на то окно, которое некогда было окном занимаемой ею комнаты. И если до того он был смущен и удивлен, то теперь он был положительно поражен. Там, в комнате, был свет; окно казалось продолговатым оранжево-красным пятном на фоне окружающего мрака темной ночи, как тогда, много-много лет тому назад, и угол занавески приподнялся и снова опустился, как в ту ночь, когда он взывал к звездному небу. И этот обман воображения, эта поразительная иллюзия длилась всего один момент, а затем все исчезло, но она точно подкосила его силы и унесла бодрость его духа. Он стоял какой-то растерянный и, протирая глаза, впивался взглядом в темный силуэт знакомых очертаний дома, на фоне почти столь же темного ночного неба. И в то время, как он стоял и смотрел на свой дом, он вдруг опять услышал шум колес экипажа и стук конских копыт на каменистой дороге, и в тот момент, как он обернулся лицом к воротам, он увидел незнакомца, шедшего по двору прямо к нему навстречу. А там дальше, за спиной незнакомца, на большой дороге у раскрытых настежь ворот, виднелись смутные очертания большого парадного экипажа, позади которого стройные черные верхушки молодых сосен ближайшего перелеска казались тонкими черными султанами.
- Мастер Билль? - коротко, по-военному, обратился к хозяину приезжий.
- Он самый, - отозвался Билль, - чем могу вам служить, сударь?
- Я много, очень много слышал о вас, мастер Билль, - сказал приезжий, - и все только одно хорошее… Да! И хотя у меня дел невпроворот, как говорится, рук не хватает на все, тем не менее я желаю распить с вами бутылочку вашего доброго вина там, в вашей беседке; перед отъездом я отрекомендуюсь вам по всем правилам, а пока я еще сохраню на время свое инкогнито.
Билль повел незнакомца к беседке, зажег там лампу и откупорил бутылочку вина. Он, можно сказать, давно уже привык к подобного рода посещениям и подобным любезным вступлениям со стороны своих гостей и от этого нового гостя не предвидел ничего особенно приятного; он был достаточно умудрен опытом и встречал на своем веку немало краснобаев и видал немало разочарований. Почему-то мысли у Билля в этот вечер как будто затуманивались, и это помешало ему вспомнить, что время сейчас было весьма неурочное для посещений и что во всем происходившем с ним в эту ночь было нечто странное, необычайное. Он двигался и делал все, как во сне; ему показалось, что лампа зажглась точно сама собой, что бутылка раскупорилась без малейшего усилия с его стороны, и пока он это делал, его внутренне разбирало любопытство по отношению к внешности незнакомца. Тщетно он старался направить свет лампы на его лицо; не то он был на этот раз неловок в обращении с лампой, не то туман застилал ему глаза, но только он никак не мог различить ничего, кроме общих очертаний гостя, точно какую-то тень, сидящую у стола против него. Перетирая стаканы, Билль продолжал упорно всматриваться в эту тень, и при этом он ощущал какой-то странный холодок около сердца, и царившая кругом тишина и безмолвие тоже тяготили и удручали его. Теперь он ничего решительно не слышал - ни шума реки, ни шелеста ветра, он слышал только, как кровь стучала и гудела у него в висках.
- Пью за вас! - довольно грубо и отрывисто произнес гость.
- Слуга ваш покорный, сударь! - ответил Билль и с вежливым поклоном он отхлебнул вина из своего стакана, но вино имело на этот раз какой-то странный, неприятный вкус.
- Насколько мне известно, вы очень непреклонный и упорный человек, - продолжал незнакомец.
Билль вместо ответа едва заметно утвердительно кивнул головой и скромно, но с некоторым самодовольством улыбнулся.
- Я тоже непреклонен, - сказал незнакомец, - и мое главное наслаждение - это досаждать людям, наступать им на их любимые мозоли! Я не хочу допустить, чтобы кто-нибудь был так же непреклонен, как я! Я люблю щелкать людей по носу; в свое время я досаждал и перечил и самым надменным и могущественным государям, и величайшим полководцам, и гениальнейшим артистам, и что бы на это сказали вы, если бы я теперь заявил вам, мастер Билль, что я явился сюда нарочно, чтобы поперечить вам!
У Билля вертелся на языке резкий ответ наглецу, но привычная вежливость содержателя гостиницы взяла верх над его непосредственным чувством, и он, промолчав, ответил на вызывающие слова гостя вежливым, уклончивым жестом руки.
- Таково в действительности мое намерение, - продолжал незнакомец, - и если бы я не питал к вам особого уважения, я бы не стал тратить с вами так много времени, а поступил бы круто, как я часто это делаю, без лишних церемоний и проволочек… Вы, кажется, гордитесь тем, что безотлучно прожили в этом углу всю свою жизнь, и что ничто на свете не может вас заставить покинуть вашу мельницу и вашу долину, потому что вы когда-то решили никогда не покидать их; ну, а я решил иначе, я решил, что вы сегодня уедете со мной отсюда в моей колымаге и что мы славно с вами прокатимся; мало того, говорю вам, что прежде чем вы успеете допить эту бутылку, вы отправитесь со мной в дальний путь.
- Удивительно странно было бы это, сударь! - возразил, саркастически усмехаясь, Билль. - Ведь я здесь вырос, можно сказать, врос в эту почву, как вон те старые дубы, и сам дьявол, думается мне, едва ли сумел бы выманить меня отсюда, до того крепко я пустил здесь корни. Но судя по тому, что я от вас слышу, вы, сударь, презабавный и презанятный господин, и я готов, пожалуй, поспорить на еще одну бутылочку моего доброго вина, что на этот раз вы даром тратите со мной время.
Между тем зрение Билля как будто все больше и больше затуманивалось, но это не мешало ему все время чувствовать на себе упорный, леденящий и вместе с тем испытующий взгляд незнакомца, который одновременно и раздражал, и подавлял его.
- Не думайте, пожалуйста, - вдруг вырвалось у Билля с какой-то лихорадочной запальчивостью, удивившей и встревожившей его самого, - не думайте, что я такой упорный домосед из боязни чего-то неизвестного! Нет, я ничего решительно не боюсь во всем Божьем мире, могу вас уверить! Видит Бог, я достаточно устал жить, и когда придет наконец мой час отправиться в более продолжительное путешествие, чем то, которое вы решили мне навязать, то к нему я буду готов, могу вам поручиться за это!
Незнакомец допил свой стакан и отодвинул его от себя. С минуту он внимательно смотрел на Билля, а затем, облокотясь обеими руками на стол, он трижды фамильярно ударил Билля одним пальцем по руке, немного повыше кисти.
- Ваш час пришел, - сказал он негромко, торжественно и внушительно.
Неприятная дрожь пробежала по всему телу Билля от того места, которого коснулся своим пальцем незнакомец, а звук его голоса, глухой и жуткий, как-то странно отдавался в сердце Билля.
- Прошу извинить меня, сударь, - сказал он, несколько взволнованный и расстроенный, - я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать?
- Хм!.. - промолвил гость. - Посмотрите на меня, и вы убедитесь, что ваше зрение изменяет вам; подымите руку, и вы почувствуете, что она смертельно тяжела. Говорю вам, что это ваша последняя бутылка вина, и это последняя ваша ночь на этом свете, мастер Билль.
- Разве вы врач? - дрожащим голосом спросил Билль.
- Я лучший из врачей, когда-либо существовавших, - ответил незнакомец. - Я излечиваю разом и дух, и тело одним и тем же средством; я сразу прекращаю все страдания и отпускаю все прегрешения; а в тех случаях, когда моими пациентами являются люди, которым, жизнь не улыбалась, которых постигали постоянные неудачи, везде и во всем встречались затруднения, я для них сглаживаю все и вывожу их победителями из самых запутанных и тяжелых обстоятельств!
- Это, конечно, прекрасно, но, благодарение Богу, я в вашей помощи нисколько не нуждаюсь! - сказал Билль.
- Для каждого человека приходит такое время, мастер Билль, - возразил странный врач, - когда у него из рук берут руль, и когда другой берется за него и правит его ладьей. Потому что вы в течение всей своей жизни всегда были разумны, спокойны и осторожны, эта пора пришла для вас не скоро, много позднее, чем для других; вам дано было довольно много времени подготовиться к этому моменту. Вы теперь видели все, что можно было увидеть близ вашей мельницы; вы всю жизнь просидели здесь, не сходя со своего места, просидели, как крот в своей норе, ну, а теперь довольно! Эта ваша миссия кончена, - добавил страшный посетитель, вставая из-за стола. - Теперь вы должны встать и идти за мной.
- Вы странный господин, - сказал Билль, глядя в упор на своего гостя, - и страшный врач.
- Я не только врач, я закон природы! - возразил собеседник. - Люди называют меня "Смерть".
- Так почему же вы не сказали мне этого сразу?! - воскликнул Билль. - Я ждал вас все эти долгие годы; протяните мне вашу руку, и с Богом в путь!
- Так обопритесь на меня сильнее, - сказала гостья, - Ваши силы уходят. Опирайтесь крепче. Я хотя и стара как мир, но все еще очень сильна, сильнее всех и сильнее всего! Здесь не более трех шагов до моей колымаги, а там окончатся все ваши заботы и печали. Право же, - добавила гостья, и голос ее звучал теперь тепло, сердечно и дружелюбно, - я тосковала по вас, как по родному сыну; из всех людей, за которыми я прихожу и приходила весь свой долгий век, за вами я пришла с наибольшей радостью! Я и зла, и насмешлива, и часто огорчаю людей в первый момент моего приближения к ним, но, в сущности, я для большинства из них добрый друг, особенно же для таких людей, как вы, мастер Билль.
- С тех пор, как Марджери скончалась, - сказал Билль, - Бог свидетель, что вы были для меня единственным другом, которого я ждал и которого я горячо желал увидеть у своих дверей.
И хозяин и гостья пошли вместе, рука об руку, через двор к воротам. Один из слуг проснулся в это время и услышал конский топот у самых ворот, но повернулся на другой бок и тотчас же опять заснул. В эту ночь вдоль всей долины от мельницы вниз слышался мягкий, ласковый шелест, словно приятный и нежный тихий ветерок несся с гор по направлению к равнине, а наутро, когда все кругом вновь пробудилось к жизни, Билль с мельницы отправился наконец в свое первое и последнее путешествие, в страну, откуда никогда не возвращаются.
УБИЙЦА
Markheim, 1885
- Да, - сказал антиквар, - наши барыши возрастают от разного рода обстоятельств. Одни покупатели бывают невежественны, не понимают толк в вещах, и тогда мы наживаемся на их невежестве, то есть взымаем с них известный дивидент за свое превосходство в знании; другие люди бывают сомнительной честности, - и при этом антиквар поднял свечу так, что свет ее упал прямо на лицо его посетителя, - и в таких случаях мы тоже извлекаем пользу из своей высшей добродетели, - добавил он.
Маркхейм только что вошел с улицы, где было еще совершенно светло, и глаза его не успели еще освоиться со светом свечи и окружающим мраком лавочки антиквара, и потому при последних словах этого человека, вероятно, от близости поднесенной к самому его лицу зажженной свечи, он невольно болезненно заморгал и отвернулся.
Торговец странно захихикал.
- Вы явились ко мне в самое Рождество Христово, - продолжал он, - в такое время, когда вы знаете, что я один в целом доме, что я закрываю ставнями окна моей лавочки и ни под каким видом не делаю никаких сделок или торговых операций; ну, разумеется, вам придется заплатить мне за это! Вы должны заплатить мне за потраченное мною с вами время, которое я должен был употребить на сведение балансов в моих книгах, и, кроме того, вам придется заплатить мне еще и за ту странную манеру, которая сегодня особенно ярко сказывается в вашем обращении со мной. Я, видите ли, все учитываю! Как вам известно, я - сама скромность, и никогда не задаю никому неприятных и щекотливых вопросов, но когда мой клиент не может смотреть мне прямо в глаза, и я соображаю, что тут что-то не совсем ладно, то и за это ему тоже приходится несколько приплачивать.
Тут антиквар еще раз хихикнул и лукаво и многозначительно прищурился, но затем перешел на свой обычный деловой тон, в котором, однако, все еще слышалась ироническая нотка.
- Ну, вы, конечно, как всегда, можете весьма точно и подробно объяснить, каким образом к вам попала та вещь, которую вы предлагаете мне купить? Вероятно, она все из той же богатой коллекции вашего дядюшки, не так ли? Удивительный это был коллекционер, надо отдать ему справедливость!
И маленький, бледный, тщедушный и сутуловатый антиквар приподнялся при этом на цыпочки и смотрел поверх своих золотых очков на своего посетителя, с видимым недоверием покачивая головой.
Маркхейм ответил на это взглядом, полным бесконечной жалости и непреодолимого отвращения, но отвечал сдержанно и спокойно:
- На этот раз вы ошибаетесь; я пришел не предложить вам купить что-нибудь у меня, а наоборот, я пришел купить у вас сам то, что мне приглянется. В данный момент у меня нет таких редкостей, которые я мог бы предложить вам или от которых я хотел бы отделаться; дядюшкина коллекция совершенно исчерпана; в его кабинете не осталось ничего, не исключая резной дубовой панели, но даже в том случае, если бы там еще сохранилось кое-что, я сегодня скорее прибавил бы к ней что-нибудь, чем убавил из нее. В последнее время мне повезло на бирже, и сейчас я при деньгах. Сегодняшнее мое дело к вам очень простое: мне нужен интересный рождественский подарок для молодой особы, - пояснил он, становясь все более и более красноречивым по мере того, как он добирался до заранее приготовленной им маленькой басни. - Я, конечно, очень извиняюсь, что обеспокоил вас в такое неурочное время и по столь маловажному делу, но суть в том, что вчера я забыл позаботиться о подарке, а между тем я должен сделать это маленькое подношение непременно сегодня за обедом. Как вам известно, в наше время богатые невесты - такого рода вещь, которой пренебрегать никак нельзя.
Последовало непродолжительное молчание, во время которого антиквар, по-видимому, взвешивал с некоторым недоверием слова своего посетителя.
Царившую в лавке тишину нарушало только тиканье разнообразных часов, которых было много среди драгоценного хлама этой антикварной лавки, да еще доносившийся сюда отдаленный шум эйипажей, проезжавших по ближайшей улице.