В таком настроении я спустился к завтраку и, едва открыв утреннюю газету, обнаружил там все то, от чего решил бежать: рассказы о войнах, убийствах и изнасилованиях, панегирики революциям, циничное вранье политиков, статьи, полные лжи, дифирамбы плохим книгам, пьесам и фильмам. Газета упивалась этим почти языческим поклонением идолам и плевала на истинную веру. Согласно передовой статье, если только избиратели поверят в предлагаемого им кандидата на пост президента и какие-то его реформы, мир будет в полном порядке. Даже страница с некрологами выглядела как-то оптимистично. Там были опубликованы сведения обо всех достижениях умерших и напечатаны их фотографии. Умер один театральный продюсер, и в статье перечислялись все те дрянные пьески, которые он финансировал, вся та грязь, которую он выгреб на сцену. Тот факт, что он умер относительно молодым, отходил на задний план по сравнению с тем, что после него осталось огромное состояние, доставшееся его то ли четвертой, то ли пятой жене.
Арестовали какого-то убийцу, которого уже арестовывали несколько раз, но все время отпускали под залог или на поруки. Тут же была напечатана и его фотография, рядом с фамилией адвоката, в чьи функции входило учить преступников, что следует делать, чтобы продолжать убивать ни в чем не повинных людей и не оказаться за решеткой.
Да, мне было от чего бежать, что отринуть. Но куда? В газете, кстати, были и религиозные новости. Говорилось о двух христианских организациях, которые объединились, как две фирмы с Уолл-стрит, и о получившем медаль раввине. Он стоял в окружении женщин, улыбавшихся прямо в камеру, в то время как сам виновник торжества смотрел куда-то в сторону и демонстрировал свою награду. Раввин этот выглядел на редкость вульгарно и, хотя считался евреем, носил нееврейское имя, которое мог принять только ассимилированный.
Но что было моей религией? Во что мог поверить я?..
Подошла официантка, и я заказал завтрак. За соседним столиком кто-то ел яичницу с ветчиной. Давно я уже убедился, что отношение человека к другим созданиям Божьим - это просто насмешка над всеми идеалами гуманизма. Для того чтобы он мог наслаждаться этим куском ветчины, живое существо вырастили, зарезали, расчленили и ошпарили кипятком. Человеку даже в голову не приходит, что свинья была таким же живым существом, как и он сам, и что она заплатила муками и смертью за то, чтобы он мог попробовать ее мясо. Мне часто приходило в голову, что в отношениях с животными все люди - нацисты, но ни к каким последствиям мысли эти не приводили. Я сам недавно купил Лизе шубу, сшитую из шкурок десятков некогда живых существ. С каким восторгом и радостью она надевала свой новый наряд! Какие похвалы расточала шкурам, содранным с тел других!
Да, такие мысли начали появляться у меня уже давно, но только в то утро они проявились во всей своей силе. В то утро я впервые понял, каким же лицемером я был все это время.
4
Первое решение, которое я принял, напрямую не касалось религии, но во многом казалось мне символичным. Я решил никогда больше не есть ни мяса, ни рыбы - ничего, что было некогда живым, а потом предано смерти ради еды. Даже когда я был деловым человеком и хотел разбогатеть, даже когда я обманывал себя и других, я все равно знал, что живу против собственных убеждений, что такая жизнь полна лжи и порока. Я был лжецом, но ненавидел ложь и криводушие. Я был распутником, но питал отвращение к продажным женщинам и разврату. Я ел мясо, но меня бросало в дрожь при одной лишь мысли о том, как это мясо попало ко мне на тарелку. Я не слишком хорошо знал Тору, но мне было известно, что она считает употребление мяса в пищу "неизбежным злом". Она с презрением говорит о тех, кто испытывают особое пристрастие к "горшку с мясом". Я всегда чувствовал глубочайшую симпатию к тем группам из Индии, для которых вегетарианство было частью их веры. Все, что имело отношение к забою животных, освежеванию туш, охоте, вызывало у меня отвращение и такое чувство вины, которое просто нельзя описать словами. Я часто думал, что, даже если голос с небес объявит, что убийство животных есть благо, я отвечу на это словами, которые сказал один из авторов Мишны: "Что нам до гласа Небесного?" Как вы уже заметили, я все-таки вернулся к иудаизму, но даже здесь, среди всех этих набожных евреев, я продолжаю оставаться чужаком. Они часто говорят мне: "Не следует становиться праведнее праведника. Нельзя испытывать жалость к тварям земным больше, чем Всемогущий". Некоторые укоряют меня за то, что я не ем мяса и рыбы даже в субботу. Но я всегда отвечаю им: "Если я попаду в ад за то, что не ем мяса, я приму это наказание с радостью. Однако я абсолютно уверен, что до тех пор, пока люди не перестанут проливать кровь живых существ, мир на земле не настанет. Проливший сегодня кровь животного завтра может пролить кровь человека". По мне, заповедь "не убий" распространяется и на животных. Я сумел убедить в этом и свою новую жену. Теперь мы оба вегетарианцы.
Слишком долго пришлось бы описывать все мысли, что пронеслись в моей голове с того самого дня, когда я оставил жену, любовницу, бизнес. Секунду назад я был связан тысячью нитей, или цепей, со светским обществом Нью-Йорка и вот враз оборвал их все. Первым же делом я обратил в дорожные чеки все, что только смог. Служащие в банке удивлялись тому, сколько денег я беру с собой, и спрашивали, что я собираюсь с ними делать. В ответ я говорил, что еду в кругосветное путешествие и планирую посетить множество стран. Они все дружно отвечали, что очень мне завидуют. Одна девушка даже спросила, едет ли со мною моя жена, и я сказал, что жены у меня нет. Я вдовец. В каком-то смысле это было правдой. Я чувствовал, что весь мой прежний мир умер.
Я постоянно повторял себе, что у меня остался только один путь: вернуться к иудаизму, и не к какому-нибудь реформированному его течению, а к религии моих предков. Но тут-то и вставал самый главный вопрос: а была ли у меня их вера? Ответ на него был откровенен и прост: нет. "В таком случае, какой же смысл возвращаться к иудаизму предков? - спрашивал мой внутренний голос. - Ты не станешь настоящим евреем, ты просто будешь играть в еврейство. Ты будешь походить на актеров, что на сцене надевают молитвенные покрывала и изображают праведников и раввинов, а лотом идут домой и вновь возвращаются к своим грязным делишкам". Голос продолжал: "Не выставляй себя дураком и не порти понапрасну жизнь. Ты такой же, как и другие неверующие, и должен жить их жизнью. Если жена изменяет тебе, найди другую которая окажется тебе верна, или заведи любовницу, которая будет удовлетворять все твои прихоти. Бросаться в иудаизм, не веря что каждое слово Шулхан-Аруха священно, это все равно что, как говорит еврейская поговорка, класть здоровую голову на больную подушку. Нельзя сидеть сразу на двух стульях - это лицемерие".
Но другой голос восклицал: "Все пути, кроме строжайшего иудаизма, в итоге приводят ко лжи и разврату, которые ты презираешь. Если ты не веришь в Шулхан-Арух, значит, веришь во зло и всевозможные пустые теории, которые ведут в пропасть. Когда утопающий видит спасательный круг, он не спрашивает, кто его бросил или как долго на нем можно продержаться. Утопающий хватается даже за соломинку. Ты собственными глазами видел, к чему приводит распущенность: КГБ, гестапо. Если ты не хочешь быть нацистом, то должен стать его противоположностью. Не случайно Гитлер и теоретики нацизма вели такую ожесточенную борьбу против Talmud Jude, евреев Талмуда. Эти негодяи не раз заявляли, что их злейшие враги - Талмуд и евреи, его почитающие. Евреи, утратившие Бога, легко могут поверить, что Ленин, Троцкий или Сталин ведут их к освобождению. Евреи, утратившие Бога, могут и Карла Маркса считать Мессией. Они готовы ухватиться не просто за соломинку - даже за гнилую соломинку. Каждые несколько месяцев они находят себе нового идола, новые иллюзии, очередное безумие или увлечение. Они преклоняются перед убийцами, шлюхами, лжепророками и шутами. Они без ума от жалких писак, бездарных дешевых актеров, проституток. Даже если Тора и Талмуд всего лишь творение рук человеческих, они все же могут защитить тебя от этой скверны. Еврей, изучающий Талмуд, не убивает. Он не принимает участия в диких оргиях. Нет нужды бояться его, встретив в лесу или на пустынной дороге. Он не носит оружия. Когда ты уходишь, не надо бояться, что он войдет в твой дом и соблазнит твою жену. Он не жаждет обесчестить твою дочь. Хотя он и не христианин, но уже две тысячи лет подставляет под удары "вторую щеку", в то время как сами христиане вырывают у него бороду, часто вместе с куском той самой щеки. Этот еврей не пытается подчинить себе никакую расу, никакую группу, никакой класс. Все, чего он хочет, это зарабатывать себе на жизнь и растить детей и внуков по законам Торы и Шулхан-Аруха. Он не желает, чтобы дочери его выросли шлюхами. Ему не нужны современные литература, театр, все это вульгарное искусство. Он не меняет своих убеждений по два раза на дню.
Да, не все такие евреи святые. Они тоже бывают разные. Есть среди них и те, кто поступает непорядочно, гоняется за почестями и в итоге запутывается в хасидских сворах и склоках. Но даже худшие среди них не убивают, не насилуют, не защищают убийц, не вынашивают планов уничтожения целых рас и классов и не превращают семейную жизнь в фарс. К тому же почему бы и не взять в качестве примера лучших? Грязь есть везде. На самом деле, если человек - подлец и жулик, он больше не еврей".
Так говорил мне этот голос, и по его силе я понял, что больше он не замолчит никогда. В какой-то момент он вскричал: "Если одна вера требует крови и лжи, а другая - смирения и чистоты, выбери вторую!"
Я вспоминал тех евреев-коммунистов, евсеков, которые называли Хмельницкого освободителем угнетенных масс. Тех евреев-революционеров второй половины девятнадцатого века, которые оправдывали погромы в России, называя их выражением народной ненависти к царю. А что говорить о тех, кто уже в наше время расточал похвалы Сталину, зная, что он убил и замучил миллионы ни в чем не повинных людей, и среди них сотни тысяч евреев, и все это во имя святой революции, которая стала для многих современных евреев Ваалом и Молохом. Для таких евреев ничто, даже вера в так называемый прогресс, которому и были принесены все эти жертвы, не может служить оправданием.
"Что именно мне делать?" - спросил я, и голос ответил: "Иди в молитвенный дом и молись". - "Без веры?" - удивился я, а голос ответил: "У тебя больше веры, чем ты думаешь". Я не знал поблизости никаких молитвенных домов или синагог. У меня не было ни талеса, ни филактерий. Сама идея пойти молиться казалась мне дикой, но голос не унимался. Он говорил: "Возьми такси и езжай в Восточный Бродвей. Там ты найдешь то, что тебе нужно. Если хочешь стать настоящим евреем, следует начинать прямо сейчас".
Я поймал такси и велел водителю ехать в Нижний Ист-Сайд. Все случившееся испугало меня, я почувствовал стыд. А новый голос не унимался: "Значит, ты решил стать набожным евреем из-за того, что парочка женщин наставила тебе рога? Твое благочестие - ложь и самообман. Этого Бога, которому ты идешь молиться, не существует. Где Он был, когда в Польше евреев заставляли рыть себе могилы? Где Он был, когда нацисты пинали черепа еврейских детей? Если Он существует, но молчал все это время, значит, Он еще больший убийца, чем сам Гитлер".
С такими мыслями я вышел из машины. Несколько минут я бродил по улицам в поисках молитвенного дома и наконец нашел маленькую синагогу, но ее двери были уже закрыты, служба там закончилась. Я уже почти решил начать жизнь праведного еврея с завтрашнего дня. Ведь Всемогущий ждал так долго, говорил во мне глумливый голос, неужели Он не может подождать еще один день, как вдруг произошло нечто такое, что уже тогда показалось мне чудом. Седобородый еврей подошел ко мне и спросил: "Не могли бы вы помочь нам составить миньян? Нам как раз не хватает одного человека". И мужчина назвал имя раввина, у которого уже собралось девять евреев.
Я застыл на месте.
- Я как раз искал молитвенный дом! - сказал я.
- Тогда идемте со мною.
- Но у меня нет ни талеса, ни филактерий.
- Мы дадим вам талес и филактерии.
Я поверил тогда и продолжаю верить сейчас: это не было случайностью. Сила, наблюдающая за всеми живыми существами, вплоть до мельчайших червяков и насекомых, прямиком направила меня на тот путь, который был предназначен мне судьбою и который я отыскал все же после многих лет испытаний. Я последовал за мужчиной. Мы вошли в старое здание и поднялись в квартиру, где меня уже ждали.
5
Дом, в котором жил раввин, явно предназначался на снос. Коридор был узким и темным. Одна дверь открылась, и мы вошли в хасидский дом учения, типичный для Америки. Здесь был ковчег для свитков Торы, стояли шкафы со старыми книгами, пюпитр и скамьи. На какое-то мгновение мне показалось, что я вернулся в Варшаву своей молодости, но, внимательно приглядевшись, увидел, что мужчины, расхаживающие по комнате, носили не матерчатые кипы, обычные для польских евреев, а мятые, в пятнах, фетровые шляпы. Да и сами они казались какими-то старыми, морщинистыми, неухоженными. На лицах этих людей не было и следа того пыла, который отличал варшавских хасидов, штибл.
Они смотрели на меня с некоторым смущением. Очевидно, я не слишком походил на человека, который позволяет среди бела дня затащить себя в дом, чтобы помочь составить миньян.
Наконец один из них произнес:
- Я схожу за ребе.
Он вышел и вскоре вернулся в сопровождении седобородого старика. Из-под выцветшего лапсердака раввина выглядывала ритуальная одежда с кистями до самых лодыжек. Голову венчала ермолка. Ростом рабби был с шестилетнего ребенка. Живот выпирал нездоровой опухолью, а лицо отдавало желтизной. Я не врач, но с первого же взгляда на этого человека становилось понятно: он смертельно болен. Раввин с трудом передвигал ноги. Глаза его лучились такой нежностью, о которой здесь, в Америке, я и думать забыл. Это был человек, не способный обидеть даже муху. Я поздоровался с ним, и голос его оказался таким же ласковым, как и взгляд.
Он протянул мне руку, удивительно мягкую, и спросил:
- Откуда вы родом?
- Из Польши, но уже несколько лет живу в Америке.
- Где вы были во время Катастрофы?
Я рассказал ему свою историю и узнал, что сам он побывал в Майданеке. Он оказался первым встреченным мною религиозным евреем, который спасся от рук нацистских палачей. Я спросил, из какого он хасидского двора, но его ответ ничего мне не сказал.
Вскоре мы приступили к молитве. Я привык к той скорости, с которой в Америке делаются все дела, но здесь царила неспешность. Прошло добрых полчаса, пока раввин надел молитвенную шаль и филактерии. Я смотрел на его изношенный талес и думал, что скоро и эта шаль, и тело, которое она сейчас покрывает, упокоятся в могиле. Кто-то успел мне сказать, что раввин страдает от больных почек и водянки. Я внимательно наблюдал за тем, как он, что-то тихо бормоча себе под нос, обматывает ремешками руку, и думал: как такое тело могло уцелеть после Майданека?
Я видел перед собою мученика, одного из тех праведников, что несут на своих плечах бремя всего мира. С каким пылом он читал благословения! Ему приходилось напрягаться, чтобы надеть филактерии, даже коснуться губами бахромы стоило раввину труда. Каждое движение причиняло ему сильнейшую боль. Душа уже почти оставила это святое тело. Я просто не мог поверить, что мне выпало счастье собственными глазами лицезреть еще живого представителя настоящего старого еврейства. Один из молящихся предложил ребе прочесть Восемнадцать благословений сидя, но тот даже не услышал его.
Я видел, как он медленно поднял вверх дрожащую руку и ударил себя в грудь со словами: "Мы грешили" и "Мы нарушали заповеди". Он, этот праведник, каялся в своих несуществующих грехах, в то время как миллионы преступников гордились своими злодеяниями, а десятки тысяч адвокатов - и среди них евреи - помогали этим ворам, грабителям, мошенникам и насильникам оставаться на свободе. Мне самому стало нестерпимо стыдно. В Нью-Йорке жил настоящий святой, а я проводил время с обманщиками, развратниками и шлюхами. Теперь у меня были филактерии и талес, но я забыл, как надо переплетать ремешки на руке, чтобы составить букву шин - первую букву слова "Шадай", то есть Бог.
Я молился и к собственному изумлению понимал, что это вовсе не обман, не комедия. Я благодарил Творца за то, что Он направил меня в эту комнату, к этим набожным евреям, которые все еще пытаются составить миньян, в то время как мир вокруг тонет в потоках грязи и ложных теориях. Здесь не презирали старость. Здесь не бравировали своими сексуальными успехами или количеством выпитого накануне. К старшим тут обращались с уважением и смирением. Тут никто не красил волос, пытаясь походить на восьмидесятилетнего юнца, и не совершал других подобных пошлостей, столь распространенных среди нынешних стариков.
До того дня я усердно читал газеты, журналы и книги. Нередко я чувствовал, что все это смертельный яд. Они вызывали горечь, страх и чувство беспомощности. Все, что я читал, доказывало один тезис - миром правили и править будут грубая сила и коварный обман. Вся современная литература на разные лады повторяла одно и то же: "Мы живем одновременно на бойне и в борделе, так было и так будет всегда". И вдруг я услышал слова, исполненные света и оптимизма. Вместо того чтобы начать день с рассказов об убийствах и ограблениях, обманах и изнасилованиях, я начал его со слов о справедливости, святости и Боге, даровавшем человеку разум, способном оживить мертвых и наградить благочестие. Оказалось, что впервые за долгие годы я не принял с утра очередную порцию яда.
Возможно, то, что я сделал после молитвы, покажется вам несколько мелодраматичным, но уверяю вас: я человек, далекий от литературы, и ни о чем таком не думал. Я просто встал и сказал: "У меня есть деньги, и, если кому-то из вас требуется помощь, вы можете обратиться ко мне". Я ожидал, что все они бросятся вперед, будут тянуть руки и кричать: "Дай мне! Дай мне!", как сделали бы почти все современные люди, которые, сколько им ни давай, все равно хотят еще. Но эти евреи только удивленно посмотрели на меня и улыбнулись, как если бы услышали шутку. Ко мне обратились только двое. Я достал бумажник и дал столько, сколько они просили. Они выглядели смущенными, робкими и пытались объяснить, зачем им эти деньги. Другие заявили, что им ничего не нужно, но все сходились во мнении, что если кто тут и нуждается в помощи, так это ребе.
Когда же я спросил у него, чем я могу ему помочь, он улыбнулся, приоткрыв почти беззубый рот, и сказал:
- У меня есть все, что мне нужно, слава Богу.
- Вы следите за своим здоровьем?
- Доктора говорят, что мне надо ложиться в больницу, но я не хочу.
Причины этого были вполне понятны: ребе сомневался, что в больнице поддерживается строгий кошер.
Он сказал:
- Я проживу столько, сколько мне предназначено. Не больше.
- Ребе, я могу устроить вам отдельную палату и хороших докторов. Они помогут вам и…
Единственным ответом на это было: "И-и-и", означавшее: Не уверен… Обойдусь и без этого… Это не для меня… и много других выражений религиозного скептицизма по отношению к мирским обещаниям и посулам помощи.
Это "И-и-и" означало также и то, что все эти хлопоты совершенно ни к чему.