- А как вы полагаете: что теперь будет с вами? Верно, надеетесь опять отделаться предостережениями да еще раз получить добрый совет? Я почему-то думаю иначе: время советов прошло. Вы сунулись в дела, которые вас не касаются, подмяли бунт против общества, обеспокоили добропорядочных граждан, позволили себе докучать представителям закона, досаждали члену парламента. Помимо всего прочего, - он понизил голос, - вы изрядно досаждали и мне. Это, конечно, не существенно - я твердо стою на ногах. И все же я возмущен, возмущен вашим упорством и тем, что вы считаете, будто я в чем-то виноват. И теперь, как ни странно, мне думается, вы за это поплатитесь. Теперь-то уж виноваты вы. Начнем с того, что вы предстанете перед судом не позднее завтрашнего дня. Меня не удивит, если там отнесутся к вашему делу весьма серьезно, а чтобы взять вас на поруки, потребуется немалая сумма, к примеру, фунтов пятьдесят. У вас такой суммы, конечно, не найдется, и вы никоим образом не сможете раздобыть ее. Верно я говорю? Никоим образом. - Он насмешливо покачал головой. - А это значит, что вам придется вернуться сюда, к нам. Что ж, камера довольно уютная. Вид из окна, правда, несколько ограниченный… Зато полный комфорт. Надеюсь, она вам по душе, потому что вам, вероятно, придется провести в ней некоторое время.
После этих слов он прищурился, внимательно оглядел Пола, повернулся и вышел.
Но едва Дейл очутился за дверью, как выражение его лица изменилось. Он помрачнел и насупился. В камере он не был самим собой. И теперь, как актер, плохо сыгравший роль, был себе противен. Но разве мог он, черт подери, поступить иначе? Ему передали, чтобы он срочно позвонил сэру Мэтью в суд. А прежде чем это сделать, он, разумеется, должен был повидать арестованного.
Когда он вошел в свой кабинет и сел за письменный стол, лицо его еще больше омрачилось. Привычный ко всякого рода "историям", к грязной неразберихе запутанных дел, к копанию в преступных жизнях, он был недоволен, что это дело снова к нему вернулось. Оно вызывало у него какое-то странное ноющее ощущение под ложечкой. Он искренне хотел, чтобы этот сумасбродный юнец, воспользовавшись его снисходительностью, успел убраться восвояси. И опять мучительный вопрос возник где-то в его душе, скорее, это был даже не вопрос, а неуверенность: "Неужели и вправду здесь что-то кроется?"
Он мотнул головою, гневно, как разъяренный бык. Нет, нет! Раз он причастен к этому делу, значит, ничего такого быть не может. Дейл слишком хорошо знал себя. Знал, что мог бы побить рекорд прямоты и безупречной честности даже в глазах самого придирчивого судьи. Нет, он не похож на тех, хорошо известных ему людей, которые заключают сделки со своей совестью. Его неизменный девиз: "Кто тронет деготь, тот выпачкается". Его руки чисты.
Тем не менее он долго смотрел на телефон, прежде чем заставил себя снять трубку. И номер набирал медленно: его одолевали сомнения.
Ответил ему Бэр, один из клерков, но трубка моментально оказалась в руках Спротта.
- Алло! Алло! Это вы, сэр Мэтью?
И тут же Дейл услышал щелчок в аппарате, означавший, что Спротт передвинул рычаг, тем самым исключая возможность подслушивания. Затем послышался его голос, на этот раз отнюдь не вкрадчивый и любезный, а задыхающийся и злобный:
- Как понять эту вашу новую глупость?
- Глупость, сэр Мэтью? - переспросил Дейл.
- Вы отлично знаете, что я имею в виду. Сегодняшнюю историю на площади. Вы, кажется, получили специальные инструкции касательно этого субъекта.
- Ваши инструкции были выполнены.
- В таком случае как это могло случиться?.. Этот уличный спектакль… То самое, чего я всеми силами старался избежать. Вы обязаны были, хоть раз в жизни, проявить некоторую предусмотрительность.
Начальник полиции старался сохранять спокойствие. Он не мог позволить себе рассердиться и ответил:
- Не так-то это просто, сэр Мэтью. Кто мог знать, что выкинет этот идиот? Мы с него глаз не спускали. Я поставил следить за ним лучшего из моих парией. Мы не могли взять его, поскольку вам были неугодны крутые меры. Но так или иначе, а сейчас ему крышка. Заработает не меньше шести месяцев.
- Не сходите с ума!
Наступило неловкое молчание. Сэр Мэтью первый его нарушил, заговорив уже куда мягче и учтивее:
- Видите ли, Дейл, вы были близки к истине, употребив слово "идиот". Мне кажется, теперь уже не может быть сомнений, что этот юнец страдает навязчивой идеей.
Начальник полиции, чтобы не потерять самообладания, чертил узоры на промокательной бумаге. Но внезапно прекратил это занятие и уставился на голую стену перед собой.
- Если это так, - голос Спротта был по-прежнему мягок и вкрадчив, - то его, конечно, надо не судить и наказывать, а лечить в одном из заведений, занимающихся терапией душевных болезней.
- Вы имеете в виду психиатрическую лечебницу? - перебил его Дейл.
Спротт в ответ испустил горестный вздох.
- Дорогой мой Дейл, неужели вы не заметили, что такие неприятные термины, как "психиатрическая больница" или "сумасшедший дом", вышли из обихода цивилизованного человечества. И назвать так наше великолепное заведение в Дриме кажется мне ничем не оправданным оскорблением.
- А-а, - упавшим голосом пробормотал начальник полиции, - Дрим!
- Разумеется, чтобы его туда определить, - продолжал сэр Мэтью, - нужны какие-то данные. Расскажите мне что-нибудь о нем, Адам. Буйствует он?
- Да, - согласился Дейл, - пожалуй, что буйствует.
- А как насчет друзей? Есть кому позаботиться о нем?
- У него есть мать и девушка в Белфасте, но, видимо, они до известной степени поставили на нем крест. Последнее время он жил на улице… Совершенно один.
- Бедняга. - В голосе Спротта послышалась нотка сочувствия. - Все говорит о необходимости стационарного лечения. Я полагаю, он предстанет перед судом завтра утром?
- Да, - резко ответил Дейл. - Тут уже ничего остановить нельзя.
На этот раз в тоне Спротта не было ни тени сострадания. Слащавая елейность разом слетела с него, и его ответ, как ножом, полоснул Дейла:
- Меньше всего я хочу что-либо останавливать. Если это не будет нужно нам с вами.
Сейчас уже не могло быть сомнений, кто из этих двоих сильнее. И более спокойно Спротт добавил:
- Судья, мистер Бэттерсби, насколько мне известно, человек вполне здравомыслящий.
- О да, - подтвердил Дейл все тем же слегка неестественным тоном. - Если он назначит достаточно высокую сумму залога, арестованный, конечно, будет снова взят под стражу.
- Я не хочу, чтобы вы влияли на ход разбирательства в смысле каких бы то ни было посулов и обещаний, - прямо заявил Спротт. - Но мне представляется желательным, чтобы вы перекинулись с ним словечком, разъяснили ему, что здесь налицо отклонение от психической нормы и что повторное взятие под стражу даст нам возможность подготовить компетентное медицинское обследование, которое в конце концов будет в интересах этого молодого человека.
- Есть, - ответил Дейл.
- Ну и отлично, - сказал Спротт. И внушительно добавил: - На этот раз действуйте порасторопнее.
Он повесил трубку.
Прошло не меньше минуты, прежде чем начальник полиции, в свою очередь, медленно опустил трубку на рычаг.
Глава IX
Полицейский суд открылся на следующее утро в десять часов. Высокий, но очень тесный и малоторжественный судебный зал на первом этаже освещался единственным окном, под которым был помост красного дерева для суда и напротив него - места для публики. Справа от судьи находилась скамья подсудимых, слева - место для свидетелей. Поскольку в этом помещении всегда сквозило, судейский стол был отгорожен от окна складной ширмой, отнимавшей много света. Фреска на потолке, на которую никто никогда не смотрел, изображала герб города - два лучника на зеленом, как дубовый лист, фоне.
Пола провел наверх полицейский с красной шеей, находившийся в то утро в самом благодушном настроении - от него и пахло так, словно он, позавтракав, только что с удовольствием выкурил трубочку. Когда они выходили из камеры, он многозначительно поглядел на распухшие, обведенные синяками глаза Пола.
- Видно, здорово ткнулись обо что-то вчера, дружище. Смотрите только сегодня не оступитесь! Ясно?
Пол ничего не ответил. Под утро он проспал несколько часов тяжелым, беспокойным сном, похожим скорее на забытье, в которое он от крайнего изнеможения провалился как в черную яму. Но этот сон не освежил его. Он не мог понять, почему его одолевает такая слабость. Каждый вздох стоил ему усилий. И еще эта нестерпимая боль в боку. Он все время прижимал к нему левую руку, чтобы хоть как-то справиться с ней. Мозг же его снова работал с лихорадочной остротой, как в ту минуту, когда Пол пришел в себя. Все виделось ему в неестественно ясном свете. И он твердо намеревался высказаться сегодня до конца, до конца все разоблачить. Да, на этот раз ничто не остановит его.
Когда его ввели через боковую дверь и усадили на скамью подсудимых, судья, мистер Бэттерсби, худощавый человек средних лет с добродушным, хотя и изможденным лицом, уже успел приступить к рассмотрению обычной череды дел о правонарушениях. Пол внимательно следил за тем, как он быстро распорядился судьбой трех пропойц-дебоширов, юнца, подбиравшего оброненные квитанции от тотализатора, разносчика, не имевшего патента на торговлю, старика музыканта, обвиняемого в нищенстве, и бродяги, задержанного за отсутствие "легальных средств к существованию".
У судьи были тонкие губы, которым его профессия сообщила известную суровость, и умные, внимательные глаза. Он никогда не поддавался на лесть и униженные мольбы стоявших перед ним "каторжников". И также никогда не выносил сурового приговора. Пол всмотрелся в него и решил: "Этот человек меня выслушает".
И вдруг почувствовал, что и сам он является объектом упорного и пристального изучения. Он обернулся к местам для публики и тотчас увидел Лену. Она была не одна. Рядом с нею сидел совершенно незнакомый ему человек лет сорока, очень грузный и нескладный, в фланелевом костюме, с небрежно повязанным галстуком, в видавшем виды помятом пальто. Он снял сплющенную мягкую шляпу, так что стали видны его круглая плешивая голова и большой лоб. Лицо у него тоже было круглое, полное. Несмотря на явно небритые щеки, оно казалось до странности голым, и только глаза с белесыми ресницами, не без труда принявшие скучливое выражение, как бы прикрывали его наготу. Этот человек, видимо, уже несколько минут с рассеянным видом смотрел на Пола, но сейчас, хотя выражение его лица не изменилось, вдруг поднял указательный палец и приложил его к губам. Мимолетный и ничем не примечательный жест. Но значение его было несомненно. Пол быстро взглянул на Лену, прочел мольбу в ее глазах и тотчас же перевел взгляд на дородного незнакомца, который кивнул едва заметно, но опять указующе и властно, и, слегка покачиваясь на стуле, занялся рассматриванием своих ногтей с видом человека, нимало не интересующегося всем происходящим.
В эту минуту объявили, что слушается дело Пола. Он поднялся как во сне; смысл скороговоркой зачитанного обвинения едва ли дошел до него, но он все же заметил, что в зале появился начальник полиции и сел неподалеку от возвышения, спиной к судьям.
- Признаете вы себя виновным или нет?
Пол смешался и ничего не ответил. На секунду-другую в зале воцарилась тишина.
- Итак, что вы можете сказать в свое оправдание? - спросил судья.
Со своего возвышения он всматривался в Пола куда внимательнее, чем в обвиняемых по ранее слушавшимся делам. Снова молчание. Поток слов уже готов был прорваться, но по какой-то неведомой причине, даже вопреки собственной воле, Пол одержал его. Он не смел взглянуть в публику, туда, где сидели Лена и незнакомец, подавший ему странный и властный знак. Внезапно и независимо от своего желания он понурил голову и с наигранным раскаянием в голосе, совсем как те старики пропойцы, что прошли перед ним, тихо проговорил:
- Весьма сожалею, ваша честь. Возможно, я хлебнул лишнего.
Короткая, мертвенная тишина. Пол видел, как начальник полиции выпрямился на стуле. Мистер Бэттерсби откашлялся.
- Вы были пьяны? Но это же позор в ваши годы.
- Да, ваша честь.
- Вам хоть стыдно в этом признаваться?
- Да, ваша честь.
В голосе Пола прозвучала смиренная нотка. Судья удивленно нахмурился. Он полистал бумаги, лежавшие перед ним, и, слегка подавшись вперед, спросил:
- Для чего вы устроили эту демонстрацию… приковали себя в самом людном месте города?
- Я уже говорил, ваша честь. Немножко не рассчитал. Мне, верно, захотелось малость пощеголять перед людьми.
- Можете ли вы объяснить… зачем вам понадобилась такая чудовищная самореклама?
- Не могу, ваша честь. Я ничего дурного не думал. Когда пропустишь лишний стаканчик… что только не взбредет в голову.
И, хотя Пол этого не заметил, легкая дрожь - она могла сойти за улыбку - пробежала по губам человека, который перестал интересоваться своими ногтями и теперь, видимо, старался расшифровать темный смысл герба на потолке. Начальник полиции, сидевший очень прямо, повернулся, обратив к суду свой резко очерченный профиль. Судья бросил на него беглый взгляд, затем задал Полу один вопрос:
- Вы никогда раньше не устраивали такого рода демонстраций?
- Нет, ваша честь.
- Но вы бывали подвержены нервным припадкам?
- Что-то не припомню, ваша честь.
Пауза.
- Каковы ваши политические убеждения?
- У меня нет таковых.
Судья опять заколебался и бросил нерешительный взгляд на непроницаемую физиономию начальника полиции. Но наконец, видимо, решился:
- Молодой человек, по существу дела я должен был бы оштрафовать вас на две гинеи, взыскать судебные издержки и отпустить с предупреждением. Но сведения, поступившие ко мне из авторитетных источников, заставляют меня полагать, что ваш случай много серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Поэтому я назначаю залог в сумме пятьдесят фунтов. Если у вас этой суммы не окажется, вы будете взяты под стражу, что даст возможность полиции собрать о вас дополнительные сведения.
Когда приговор был произнесен, незнакомец в местах для публики сбросил с себя напускное безразличие. Он, казалось, не был ни возмущен, ни удивлен, но в его раздраженном взгляде блеснула непонятная заинтересованность. У Лены было взволнованное, напряженное лицо.
- Можете ли вы внести залог в пятьдесят фунтов стерлингов?
- Нет.
- Можете ли вы назвать человека, который обеспечит внесение этой суммы?
Пол покачал головой, но тут незнакомец встал со своего места.
- Я готов внести залог.
Пол стоял не шевелясь, плотно сжав горячие руки.
Начальник полиции круто повернулся, и выражение досады и удивления на его лице сменилось гневом.
- Я заявляю протест. И хочу знать, из какого источника берутся эти деньги.
- Я плачу их - Л. А. Данн. Гран-стрит, пятнадцать, в центре сего древнего и богоспасаемого города. Деньги здесь, у меня в кармане.
- Я протестую.
- Соблюдать тишину в суде!
- Ваша честь! - Начальник полиции не желал сдаваться. Он вскочил, мрачно сжав челюсти. - Я считаю, что залог назначен недостаточный и ходатайствую о повышении его до более значительной суммы.
- Соблюдайте тишину в суде!
Прервав заседание, судья упрямо выжидал, чтобы начальник полиции сел на место. Затем серьезным и даже сердитым голосом заявил:
- Суд объявляет во всеуслышание, что он не подчинен полиции и не действует по ее указке. И потому не видит оснований для пересмотра своего решения. Залог в сумме пятидесяти фунтов будет принят. Переходим к следующему делу.
Выходя из зала, Пол успел заметить возникшее вдруг замешательство: Дейл подскочил к судье и начал что-то горячо ему доказывать, потом вдруг круто повернулся и выбежал через боковую дверь. Тем не менее пятнадцать минут спустя, когда было покончено со всеми формальностями, Пол вышел из суда свободным.
На улице его как копьем пронзил яркий свет дня. Он даже покачнулся. И тут же заметил Лену и ее спутника, стоявших в каких-нибудь десяти ярдах от него. Вид Лены умиротворил его измученное сердце. Она стояла не двигаясь. А к нему подошел этот большой рыхлый человек в распахнутом пальто; руки он держал в карманах, шляпу лихо сдвинул на затылок.
- Прошу прощения, - сказал он. - Мое имя Данн. Я друг мисс Андерсен. Мы ждем вас, чтобы проводить на Уэйр-плейс.
- Почему вы дали за меня залог? - спросил Пол.
- А почему бы нам этого не сделать? - Данн рассеянно улыбнулся. - Когда человек в беде, ему нельзя не помочь.
Наступило томительное молчание. Взгляд Пола скользнул в сторону Лены, которая не сводила с него встревоженных глаз.
- Мне очень неприятно, - пробормотал он, стараясь не обращать внимания на гул в ушах, - что я втянул вас в эту историю.
- Не беспокойся, сынок. Как-нибудь переживем.
Данн вложил два пальца в рот и пронзительно свистнул; проезжавшее мимо такси остановилось у тротуара.
Данн помог войти Полу, затем Лене и сел сам. Они поехали на Уэйр-плейс.
Через полчаса Пол был уже раздет, вымыт и лежал в постели с двумя подушками под головой, со смоченным в уксусе полотенцем на пылающем лбу и с грелкой на холодных как лед ногах. Он еле заставил себя выпить стакан молока, который принесла Лена: его мутило. Адская боль в левом боку не отпускала его, но это был пустяк по сравнению с радостью выхода из тюрьмы и возвращения в эту уютную комнату.
Втиснувшись в узкое плетеное кресло и так и не сняв пальто и шляпы - можно было подумать, что он и спит в них, - Данн, не отрываясь смотрел на Пола.
- Ну как, лучше? - спросил он.
- Намного, - едва дыша отвечал Пол.
Данн воздержался от дальнейших комментариев - возможно, у него была особая точка зрения на все происходящее - и опять погрузился в изучение своих обгрызенных ногтей, к которым он питал явную слабость. Затем сказал:
- Вот что, сынок. Я не хочу докучать вам, раз вы больны. Но я знаю, что у вас тяжело на сердце. Я слышал об этом от Лены, а Лена, так уж случилось, - мой давний друг. Но если вам хочется от этой тяжести освободиться… - Он выразительно передернул плечами.
- Вы адвокат?
- Боже упаси.
Лена хлопнула дверью внизу и вскоре вошла в комнату, села на низенький стул.
Оба они находились прямо перед глазами Пола, так что тот мог смотреть на них без труда, не поворачивая головы. Он заговорил, не сводя глаз со своих слушателей, останавливаясь, только чтобы перевести дыхание, видя в молчаливом внимании Данна, в полнейшей неподвижности Лены желание помочь ему избавиться от давившего его груза, сбросить тяжесть с души.
Когда он кончил, наступило продолжительное молчание. Данн, который во время монолога Пола все глубже и глубже втискивался в кресло, стал медленно из него высвобождаться. Он зевнул, потянулся, раздвинул занавески и выглянул в окно.
- Опять дождь… Что за проклятый климат! - Он снова зевнул и, обернувшись к Лене, сказал: - Смотрите за ним хорошенько. На поруки он отпущен на пять недель.
Несколько секунд он постоял, прислонившись к двери, потом достал сигарету из кармана и, не закуривая, сунул в рот. Глаза его все время сохраняли сонливое выражение. Внезапно он повернулся всем своим громоздким телом и, ни слова не сказав, вышел из комнаты.