- Пастель - стихия Вюйяра, - с авторитетным спокойствием заявил Лойшнер. - А конкретно эта работа, уверяю вас, сэр, стоит каждого сантима запрошенной цены. Да что там, только на днях в Лондоне несколько грубых мазков Ренуара, запечатлевших с полдюжины мятых ягод клубники, - жалкая вещь, серьезно, мастер наверняка глубоко ее стыдился - продали за двадцать тысяч фунтов… Но эта пастель - можно сказать, жемчужина, достойная вашей чудесной коллекции, а вы сами знаете, сколь редко сейчас попадаются хорошие постимпрессионисты; тем не менее я прошу всего лишь девятнадцать тысяч долларов. Если купите - а я не настаиваю, так как практически она уже продана, - то никогда не пожалеете.
Воцарилось молчание. В первый раз они оба смотрели на пастель, висевшую в одиночестве на стене нейтрального цвета оберточной бумаги. Мори хорошо знал эту работу, занесенную в каталог. На самом деле прелестная вещица: интерьер, полный света и разноцветных пятен - розовых, серых и зеленых. Сюжет также полностью отвечал его вкусу, жанровая картина - мадам Мело с маленькой дочерью в домашнем салоне актрисы.
Горло сжалось от острого желания приобрести картину. Он должен, обязательно должен ее купить, чтобы она висела напротив его Сислея. Цена, само собой, огромная, но вполне ему по карману: он богат, гораздо богаче, чем считает его добрый Лойшнер, не имеющий, разумеется, доступа к маленькой черной книжице, запертой в сейфе, с ее завораживающими рядами цифр. И почему бы после стольких лет напрасного труда и семейных раздоров ему не иметь все, что он хочет? Той кругленькой сумме, что он недавно заработал на акциях нефтяного концерна "Роял датч", не нашлось бы лучшего применения. Он выписал чек, обменялся рукопожатием с Лойшнером и ушел с видом победителя, осторожно неся пастель под мышкой. Вернувшись к себе на виллу, он успел повесить картину до того, как Артуро объявил, что ланч готов. Превосходно… превосходно… ликовал он, отступая назад. Он надеялся, что Фрида фон Альтисхофер оценит ее по достоинству.
Глава II
Он пригласил ее к пяти, и, так как пунктуальность была для нее проявлением хороших манер, она прибыла ровно в назначенный час - однако не как обычно, в своем разбитом маленьком светлом "дофине", а пешком. Вообще-то ее громоздкий чертог, замок Зеебург, находился на противоположном берегу озера, в двух километрах, если по прямой, и когда она вошла в салон Мори, он, взяв ее руки в свои, упрекнул гостью за то, что она воспользовалась переправой, - день был теплый, а подъем на холм к его вилле отличался крутизной, он мог бы послать за ней Артуро.
- Я не прочь прокатиться на маленьком пароме. - Она улыбнулась. - Раз вы так любезно предложили отвезти меня, я подумала, что оставлю свою машину дома.
По-английски она говорила превосходно, хотя излишне вычурно, с легким, но привлекательным подчеркиванием отдельных слогов.
- Что ж, выпьем чаю. Я уже распорядился. - Он надавил на кнопку звонка. - Все равно на приеме нам ничего не подадут, кроме разбавленного вермута.
- Вы весьма предусмотрительны. - Она грациозно опустилась на стул, стягивая перчатки: у нее были сильные гибкие пальцы с отполированными, но не накрашенными ногтями. - Надеюсь, вам не придется чересчур скучать в Кунстхаусе.
Пока Артуро вкатывал сервировочный столик и с угодливыми поклонами разливал чай, Мори внимательно разглядывал гостью. В молодости она была, очевидно, очень красивой. У нее идеальное строение лицевых костей. Даже сейчас, в сорок пять или шесть… возможно даже сорок семь, хотя у нее начала пробиваться седина, а на коже появились слабые неровности и возрастная пигментация, она оставалась привлекательной женщиной, статной и энергичной, верящей в пользу свежего воздуха и физических упражнений. Самыми примечательными в ее лице были глаза, желтовато-зеленые с черными крапинками.
- Как у кошки, - с улыбкой прокомментировала она, когда он как-то раз отважился на комплимент. - Но я не царапаюсь… разве только изредка.
Да, сочувственно размышлял он, ей многое довелось пережить, хотя она никогда об этом не говорила. Находясь в чудовищно стесненных обстоятельствах, наряды она меняла не часто, зато все они были хорошего качества и она умела их стильно носить. Когда они отправлялись вместе на прогулку, она обычно надевала линялый коричневый костюм из домотканой шерсти, щегольскую шляпу в стиле берсальеров, белые трикотажные чулки и крепкие грубые башмаки ручной работы тускло-бурых тонов. Сегодня на ней был простой, но ладно сшитый костюм желтовато-коричневого цвета, туфли и перчатки такого же оттенка, и она пришла без головного убора. Каждый ее взгляд и жест свидетельствовал о вкусе, исключительности и породе - Мори мог бы и не напоминать себе вновь, что перед ним утонченная дама из высшего света.
- Вы всегда угощаете меня таким вкусным чаем.
- Это "Твайнингс", - пояснил он. - Я заказываю специальный купаж для нашей жесткой озерной воды.
Она с легким укором покачала головой.
- Право… вы все предусмотрите. - И помолчав: - Как же чудесно, когда можешь осуществлять любые свои желания.
Последовала продолжительная пауза, во время которой они наслаждались чаем на жесткой воде, а потом вдруг, мельком взглянув вверх, она воскликнула:
- Мой дорогой друг… вы все-таки ее купили!
Она наконец заметила Вюйяра и, взволнованно поднявшись, ловко удерживая при этом чашку с блюдцем, пересекла комнату, чтобы получше разглядеть картину.
- Прелестно… прелестно! И смотрится гораздо лучше здесь, чем в галерее. Какой восхитительный ребенок на маленькой табуреточке! Я только надеюсь, что Лойшнер вас не ограбил.
Он подошел к ней, и они вместе, молча, восхищенно любовались пастелью. Ей хватило вкуса не перехваливать картину, но когда они отвернулись, она окинула взглядом неброский интерьер XVIII века, мягкий серый ковер и гобеленовые стулья в стиле Людовика XVI, картины - "Понт-Авен" Гогена, с подписью и датой, что висел над фигурками династии Тан, расставленными на каминной полке георгианского периода; изумительного Дега на противоположной стене, изобразившего обнаженную фигуру; раннего Утрилло и пейзаж Сислея; приглушенного Боннара, чарующую Мэри Кассат зрелого периода, а теперь еще и Вюйяра - и промолвила:
- Обожаю вашу гостиную. Среди этих красивых вещей можно провести всю жизнь. Но самое лучшее то, что вы их заслужили.
- Думаю, я имею на них право, - скромно заметил он. - В молодые годы, что я провел в Шотландии, у меня почти ничего не было. Более того, я тогда ужасно бедствовал.
Это была ошибка. Стоило ему произнести эти слова, как он тотчас о них пожалел. Разве его не предупреждали, что не стоит оглядываться, смотреть нужно только вперед, вперед? Он поспешно добавил:
- Но вы… до войны вы всегда жили… - он слегка запнулся, - в роскоши.
- Да, у нас была изысканная обстановка, - бесстрастно ответила она.
Снова наступила тишина. Полуулыбчивая сдержанность ее последнего замечания на самом деле могла бы считаться геройством. Она была вдова барона фон Альтисхофера, представителя старой еврейской семьи, заработавшей огромное состояние в предыдущем веке на государственных табачных концессиях; в его собственность входили и обширное поместье в Баварии, и небольшой охотничий домик в Словакии. Барона расстреляли в первые полгода войны, а она, хотя и не принадлежала к его вере, следующие три года провела в концентрационном лагере Ленсбаха. После освобождения она пересекла швейцарскую границу. Все, что у нее осталось, - дом у озера, Зеебург, и в нем, практически без гроша, она храбро старалась заново построить свою жизнь. Начала с разведения редких веймарских легавых; затем, ввиду постыдно малых размеров обычной пенсии, ее друзья - а их у нее было много - стали приезжать в качестве платных гостей, чтобы насладиться отдыхом в просторном немецком замке с огромным заросшим садом. И вот теперь вокруг Зеебурга образовалось элитарное маленькое общество, центром которого была она. Какое удовольствие восстанавливать прекрасное старое здание, заполнять его мебелью соответствующего периода, пересаживать сад, реставрировать скульптуры! Она хоть раз намекала на это? Нет, никогда, никогда… Это была его собственная мысль, полет фантазии… Неловко, почти украдкой, он взглянул на часы.
- Думаю, нам пора, если вы готовы.
Он заранее решил отвезти ее на вечер с помпой: Артуро надел свою лучшую синюю униформу, чуть светлее, чем у моряков, и взяли они большую машину. Так как это был единственный "роллс" во всем городе, его появление всегда производило что-то вроде фурора.
Сидя рядом с ней, пока они плавно скользили по дороге, и касаясь ее рукава на мягком подлокотнике, он испытывал необыкновенный душевный подъем. Его брак оказался катастрофической неудачей, тем не менее после ухода на покой он всерьез рассматривал перспективу, по вульгарному выражению Виленского, "второй попытки". За те полтора года, что они пробыли соседями, их дружба настолько окрепла, что постепенно возникла идея о более тесном общении. Правда, он до сих пор рисовал в своем воображении более юные и нежные образы - Фрида фон Альтисхофер была немолода и в постели наверняка окажется не такой сочной, как ему хотелось бы, а у него как у мужчины, доведенного непомерными притязаниями покойной жены до гипертрофии предстательной железы, теперь появились потребности, которые следовало удовлетворять хотя бы из соображений здоровья. В то же время Фрида была сильной и жизнелюбивой натурой с глубокими, пусть и затаенными чувствами, вполне способной на неожиданную страсть. Так часто случалось с женщинами, миновавшими менопаузу, о чем он знал по своему медицинскому опыту. Что касается всего прочего, то из нее, безусловно, получится самая восхитительная аристократическая жена.
Но вот они и в городе, объехали вокруг общественного сада с высоким центральным фонтаном. Артуро остановил машину, тут же выскочил, сорвал с головы форменную фуражку и распахнул дверцу. Они поднялись по ступеням в Кунстхаус.
- Сегодня из Берна специально по случаю приедут мои друзья-дипломаты. Быть может, вам захочется познакомиться с ними, если вы не сочтете это скучным.
Он был глубоко тронут. Хотя он не считал себя снобом - боже упаси, нет! - он любил знакомства с "достойными людьми".
- Вы очаровательны, Фрида, - шепнул он, внезапно бросив на нее быстрый, проникновенный взгляд.
Глава III
Вечер был в самом разгаре. Длинный зал гудел, наполненный до отказа. Съехалась вся знать округа, много достойных бюргеров Мелсбурга и те фестивальные исполнители, кто давал концерты в течение всей недели. Последние, увы, в основном принадлежали к старой гвардии, так как, в отличие от более крупных курортов Монтрё и Люцерны, Мелсбург был небогат, и, выбирая между сантиментами и скудными средствами, комитет из года в год возвращался к знакомым именам и лицам. Сквозь сигаретный дым Мори разглядел немощную фигуру распорядителя, который едва доковылял до подиума, весь закованный в видавший виды тесный фрак с позеленевшими от пота подмышками. А там уже стоял виолончелист, высокий и тощий, как жердь, в сильно потертых на коленях брюках - видимо, надолго со своим инструментом он никогда не расставался. Музыкант разговаривал с английским контральто, Эми Риверс Фокс-Финден, обладательницей выдающегося бюста. Впрочем, какая разница, подумал Мори, весело пробираясь сквозь толпу со своей спутницей, - публика на концертах, всегда восторженно и долго аплодирующая, напоминала ему (как бы он ни любил своих соседей) радостных овец, усаженных в ряды и хлопающих передними ногами.
Им подали не поддающийся определению тепловатый напиток, в котором плавали кусочки тающего льда. Она не стала пить, а лишь понимающе переглянулась с Мори, словно говоря: "Как вы были правы… и как хорошо, что я угостилась у вас вкусным чаем". Ему еще померещилось, что она добавила при этом: "Вы меня порадовали!" Затем, слегка надавив локотком, она направила его в другой конец зала, где познакомила сначала с немецким, а потом с австрийским министрами. Он не преминул отметить про себя ту симпатию и уважение, с которыми каждый из них приветствовал ее, и с каким достоинством она отклонила их комплименты. Когда они вновь перемещались по залу, его шумно окликнул поверх голов некий спортивного вида англичанин - сияющая вставными зубами улыбка, налитые алкоголем глаза, двубортный синий блейзер с медными пуговицами, мешковатые бурые штаны и потертые замшевые туфли.
- Рад тебя видеть, дружище, - прогремел Арчи Стенч, размахивая бокалом с настоящим виски. - Не могу сейчас подойти. Должен держать нос по ветру. Я тебе звякну.
Мори слегка помрачнел и вместо ответа нетерпеливо махнул рукой. Ему не нравился Стенч, корреспондент лондонской "Дейли эко", который также подрабатывал "на стороне", ведя еженедельную светскую колонку в местной газете, где печатал легкомысленные статейки, часто довольно ядовитые. Несколько раз его жало вонзалось и в Мори.
К счастью, они оказались в дальнем конце огромного зала, где у широкого эркера собрались их близкие друзья. Здесь была рассудительная мадам Лудэн, одна из владелиц сети отелей; ее хрупкий муж разговаривал с доктором Альпенштюком, угрюмым любителем горных высот. Высокий, прямой, известный исполнитель йодля в молодости, этот достойный доктор ни разу не пропустил ни одного фестиваля. За его спиной, рядом с уродливыми сестрами Курте, за круглым столом, с которого она близоруко смела все коктейльные печеньица в пределах досягаемости, сидела Галли, маленькая русская старушка княгиня Галлатина, глухая как пень, редко подававшая голос, но посещавшая все мероприятия, чтобы поесть и даже кое-что унести с собой, умело спрятав в большую растрескавшуюся сумку, неизменно висевшую на ее локте, разбухшую от припасов и документов, доказывавших ее родство со знаменитым князем Юсуповым, мужем царской племянницы. Блеклое хроменькое существо с изношенным соболем на шее; каким бы ни было ее тяжелое прошлое, оно наградило ее покорной сладенькой улыбкой. Не слишком презентабельна, возможно, но тем не менее настоящая княгиня. Всеобщим вниманием владела совершенно противоположная особа - Леонора Шуц-Шпенглер, и пока они приближались, мадам Альтисхофер шепнула со смешком:
- Придется выслушать подробный рассказ о поездке Леоноры на охоту.
Замолчав на полуслове, Леонора послала им ослепительную улыбку. Это была оживленная маленькая брюнетка из Тессина, с красным смеющимся ртом, цепким взглядом и красивыми зубами; несколько лет тому назад она прогрызла себе путь к сердцу Германа Шуца - богатейшего экспортера сыра в Швейцарии, большого, бледного, грузного мужчины, который, казалось, был сделан из этого продукта. И все же Леонора сама по себе была достойна любви, хотя бы за ее великолепные и веселые вечера, пирушки, происходившие на вилле, выстроенной на холме, высоко над городом, во флигеле, освещенном свечами и отделанном красным деревом, со стенами, ощетинившимися изломанными рогами млекопитающих, среди которых порхали и щебетали стаи волнистых попугайчиков, пока Леонора, надев бумажный колпак, щедро потчевала гостей борщом, дыней, гуляшом, икрой, сырными блинчиками, пекинской уткой, трюфелями в портвейне и другими экзотическими блюдами, прежде чем затеять дикие и невероятные игры, рождавшиеся у нее в голове.
Мори редко обращал внимание на восторженные, бессвязные речи Леоноры, и мысли его блуждали, когда она продолжила описывать на французском поездку, из которой они с мужем недавно вернулись. До его сознания донеслось, что у Шуца к концу жизни проявились амбиции егеря: он арендовал охотничье угодье, кажется, где-то в Венгрии.
Леонора все не унималась, и его ухо невольно выхватило несколько фраз, после чего он начал внимательно вслушиваться, чувствуя, как внутри что-то больно сжимается. Она рассказывала вовсе не о Венгрии, а описывала одно местечко в высокогорной Шотландии, причем словами, внезапно показавшимися ему знакомыми. Не может быть; вероятно, он ошибся. Но рассказ продолжался, и его подозрение напряженно росло. Он услышал о дороге вверх по склону от устья реки, о панораме на болото с вершины холма, о реке, бегущей между высокими стенами ущелья прямо в озеро, о горе, доминирующей надо всем этим видом. Внезапно он ощутил дрожь, сердце перевернулось в груди и быстро забилось. Боже, мог ли он предполагать, что это вновь всплывет, причем так неожиданно? Ведь она назвала гору, и реку, и озеро; наконец она назвала пустошь, арендованную мужем, и все эти совершенно непредвиденные слова вызвали в Мори болезненный стыд, потрясение, дурное предчувствие.
Кто-то спросил ее:
- Как вас занесло в такую глушь?
- Мы добрались туда по абсолютно фантастической железной дороге - одна узкоколейка, три состава вдень… Прибыли на восхитительную маленькую станцию с таким симпатичным названием…
Он ни за что не хотел слышать это название, но все же пришлось, и оно вызвало в воспоминаниях последнее, неминуемое, хоть и невысказанное слово. Он повернулся, пробормотав какие-то извинения, и побрел прочь. Правда, тут же обнаружил, что у его локтя добродушно трется Стенч.
- Уже уходишь, дружище? Что, не в состоянии дольше выдержать подобное собрание чудиков?
Ему кое-как удалось отвязаться от журналиста. В фойе холодный сквозняк взбодрил его, привел в порядок спутанные мысли. Он понял, что нельзя убегать вот так, вынуждая мадам фон Альтисхофер возвращаться одной. Он должен подождать, отыскать менее людное место - вон там, рядом с колонной, возле выхода, - оставалось надеяться, что она не задержится надолго. И действительно, не успел он дойти до колонны, как мадам фон Альтисхофер оказалась рядом.
- Мой дорогой друг, вы заболели? - озабоченно произнесла она. - Я видела, что вы побелели как полотно.
- Я действительно почувствовал себя довольно странно. - Он с усилием выдавил улыбку. - Там до ужаса душно.
- В таком случае мы сейчас же уходим, - решительно заявила она.
Он хотел было протестовать, но сразу оставил все попытки. Артуро стоял на улице, разговаривал с другими шоферами. Она пожелала отвезти Мори прямо к нему на виллу, но - не столько из вежливости, сколько от отчаянной необходимости побыть одному - он настоял на том, чтобы доставить ее в Зеебург.