- Вы уже доказали, что вы телепатка. (Она улыбнулась крепко сжатыми губами.) Эти нехорошие вибрации были сексуальными?
- Просто что-то подавляется. Что-то…
- Договаривайте, каким бы нелепым вам это ни казалось.
- Что-то, что он мог внезапно мне сказать. Как будто он вот-вот сломается. Не то чтобы это могло случиться. Ну, не могу объяснить.
- Что в глубине он несчастен?
- Даже не это. Просто за фасадом что-то совсем другое. Ерунда, но я не сочиняю задним числом. - Она пожала плечами. - Когда все это произошло, что-то словно бы встало на место. Шок был слабее, чем следовало бы.
- Вы думаете, это ваше "что-то" был совсем не тот человек, которого знали все? - Она ответила кивком, опять медленным и неохотным. - Лучше или хуже?
- Более честный?
- Вы не слышали, чтобы он упоминал о намерении изменить свою политическую позицию? На более левую?
- Категорически нет.
- И он, казалось, одобрял вас в роли его невестки?
Она как будто слегка смутилась.
- Я пока не собираюсь замуж. У нас были другие отношения.
- Которые они понимали?
- Они знали, что мы спим вместе. Когда мы приезжали туда, мне не отводили комнату для гостей, ну и прочий вздор.
- Но вы ему нравились в каком-то смысле, который не нравился вам? Или это упрощение?
Внезапно она поглядела на него как-то странно: будто молниеносно его оценивая. Потом отвела глаза.
- Не могли бы мы посидеть немного? Под деревом? - Она продолжала, прежде чем он успел ответить. - Я кое- что скрыла от вас. Есть что-то, что мне следовало бы сказать вам раньше. Полиции. Мало что значащее, но, возможно, оно слегка прояснит то, что я пытаюсь сказать.
И снова эта молниеносность - легкая улыбка, которая остановила его прежде, чем он успел заговорить.
- Пожалуйста. Только сначала сядем.
Она села, поджав ноги, как ребенок. Он достал пачку сигарет из кармана блейзера, но она покачала головой, и он спрятал пачку. Он сел, а потом лег напротив нее, опираясь на локоть. Истомленная трава. Полное безветрие. Только белое платье с узенькими голубыми полосками, очень простое, изгиб ее плечей над грудями, кожа, довольно светлая с легкой смуглостью. И эти глаза, линия ее черных волос. Она сорвала сухую травинку и теребила ее на коленях.
- Этот последний наш ужин. - Она улыбнулась. - Тайная вечеря? Я все-таки провела с ним наедине несколько минут, прежде чем пришел Питер. Он был на каком-то митинге Л.Ш.Э. и чуть опоздал. Мистер Филдинг никогда не опаздывал. Вот так. Он спросил меня, чем я занималась в ту неделю. Мы переиздаем некоторые второстепенные поздневикторианские романы - ну, знаете, с привкусом извращений, иллюстрированные. Просто получение процентов с моды - и я объяснила, что читаю их. - Она попыталась расщепить травинку. - Только и всего. Я упомянула, что на следующий день я пойду в библиотеку Британского музея, чтобы выписать очередной. - Она подняла глаза на сержанта. - Сложилось так, что я туда не пошла. Но ему-то сказала.
Он опустил глаза, избегая ее взгляда.
- Почему вы не сказали нам?
- Полагаю, "никто меня не спросил" будет недостаточно?
- Вы слишком умны для этого.
Она вновь занялась травинкой.
- Значит, чистейшая трусость. Плюс сознание, что я абсолютно ни при чем.
- Он не придал вашим словам особого значения?
- Никакого. И они были сказаны мимоходом. Почти все время, пока мы оставались вдвоем, я рассказывала ему про книгу, которую читала в тот день. Только и всего. А потом пришел Питер.
- И на другой день вы в музее вообще не были?
- Вышла неувязка с одной корректурой, и я всю пятницу просидела над ней. Можете проверить. В редакции не забыли, какая паника поднялась.
- Мы уже проверили.
- И слава Богу.
- Где все были в тот день. - Он приподнялся, сел и посмотрел над травой в сторону Найгейт-Хилла. - Если вы ни при чем, то почему вы умолчали?
- По чисто личным причинам.
- Могу я о них спросить?
- Просто из-за Питера. Уже некоторое время у нас не налаживается, а разлаживается. Еще до всего этого. И в Тетбери мы не поехали на тот уик-энд, потому что я отказалась. - Она подняла глаза на сержанта, словно проверяя, достаточно ли сказанного, потом снова посмотрела на колени. - Я почувствовала, что он ездит со мной туда только по одной причине: чтобы ставить меня в положение, как вы только что сказали… будущей невестки? Использовать то, что он притворялся, будто ненавидит, чтобы заполучить меня. Мне это не понравилось. Только и всего.
- Тем не менее вы все-таки хотели оградить его?
- Он слишком уж запутался в своем отношении к отцу. И еще я подумала… ну, понимаете, что любое мое объяснение может показаться подозрительным. Ну и миссис Филдинг. То есть я знаю, что совершенно ни при чем, но боялась, что никто не поверит. И не думала и все еще не думаю, что это хоть что-то доказывает.
- Если он действительно намеревался увидеться с нами, то для чего?
Она переменила позу и села боком к нему, обхватив колени.
- Сперва я подумала, что из-за моей работы в издательстве. Но ведь я никто. И он это знал.
- Вы полагаете, какая-то книга? Исповедь?
Она покачала головой.
- Непохоже.
- Вам бы следовало сказать нам.
- Тот, кто говорил со мной, не объяснил, чего он хочет. В отличие от вас.
- Спасибо. И вы все еще жульничаете.
- Каюсь.
Голова склонилась. Он выдавил улыбку на свои губы.
- Чувство, что он хотел вам что-то сказать, оно возникло из этого или раньше из чего-то еще?
- Есть еще одно, совсем уж мелочь. В июне в Тетбери. Он новел меня показать какие-то новые стойла. Но это был только предлог. Так сказать, похлопать меня по спине. Понимаете? Он сказал что-то о том, как он рад, что у Питера со мной серьезно. Потом, что ему требуется кто- то с чувством юмора. А потом он сказал: "Как и всем нам, животным от политики". - Она выговаривала каждое слово медленно, точно фиксируя его. - Я абсолютно уверена. Именно эти слова. Затем что-то про то, как иногда забываешь, что жизнь можно видеть и по-другому. Вот и все, но он как бы давал мне понять, что понимает, что он не само совершенство. Что он понимает, что Тетбери для меня чужое. Что он не презирает мое свое, как я могла бы подумать. - Она добавила: - Я говорю о мимолетных, очень неясных впечатлениях. И в ретроспекции. Возможно, они ничего не значат.
- Питер, очевидно, ничего про музей не знал.
- Не пришлось к слову. И к счастью. Он как будто всегда предпочитал делать вид, что я живу не на свой заработок.
Он заметил прошедшее время глагола.
- И он бы вам не поверил… если бы услышал?
- А вы верите?
- Иначе вас бы сейчас здесь не было. И вы бы мне не рассказывали.
- Да, пожалуй.
Он снова откинулся на локоть, прикидывая, как далеко можно зайти с личным любопытством под маской служебных обязанностей.
- Он, видимо, страшно запутался в себе, Питер.
- В сущности, как раз наоборот. Полная разделенность. Как нефть и вода. Два разных человека.
- И то же могло быть с его отцом?
- С той разницей, что у Питера все обнажено. Он не способен это прятать. - Она говорила, наклонив голову, слегка покачиваясь и все еще обнимая колени. - Вы знаете, некоторые люди… вся жизнь в соблюдении этикета: лакеи, прислуживающие за столом и все прочее. Противно, конечно, но это хотя бы естественно для них. - Она пожала плечами. - Мать Питера искренне верит в обязанности светской хозяйки дома. Выйти из-за стола, оставить джентльменов их портвейну и сигарам. - Она опять взглянула на него искоса. - Но его отец. Он же так очевидно не был дураком. Каких бы политических взглядов ни придерживался.
- Он видел все насквозь?
- Но что-то в нем благоразумно это прятало. То есть он не выставлял напоказ. Не извинялся, как некоторые. Если исключить то, что он тогда сказал мне. Просто что-то чуть-чуть не сочетается. Не могу объяснить. Все это так неопределенно. Даже не знаю, почему, собственно, вообще рассказываю вам.
- Вероятно, потому что знаете, как я разрываюсь между желанием арестовать вас за преступное содействие в сокрытии улик и предложить вам выпить чаю в Кенвуде.
Она улыбнулась, посмотрела на свои колени, помолчала три-четыре секунды.
- Вы всегда были полицейским?
Он объяснил ей, кто его отец.
- И вам нравится?
- Быть прокаженным в глазах большей части вашего поколения?
- Нет, серьезно.
Он пожал плечами.
- Только не это расследование. Уже никто не хочет, чтобы оно дало результаты. Не будите спящую собаку и все такое прочее. Говоря между нами.
- Как, наверное, мерзко.
Он улыбнулся.
- Во всяком случае, до нынешнего дня. - И быстро добавил: - Это не заигрывание. Просто вы, пожалуй, первая из тех, с кем я говорил, для кого в случившемся есть хоть какой-то смысл.
- И вы действительно не ближе…
- Дальше. Но вы, может быть, что-то нащупали. И еще кто-то сказал примерно то же, что и вы. Только не так хорошо.
Новая пауза с ее стороны.
- Мне жаль, что я сказала то, что сказала. О зверствах полиции.
- Забудьте. Случается и такое. У полицейских тоже есть маленькие дочки.
- Вы правда ощущаете себя прокаженным?
- Иногда.
- И ваши друзья все в полиции?
- Не в том дело. Сама работа. Быть властью. Иерархия? Подчиняться людям, которых не всегда уважаешь. Никогда полностью не принадлежать себе.
- Это вас мучит?
- Когда я встречаю людей, которые мне нравятся. Которые могут быть самими собой.
Она уставилась в даль.
- А это может подтолкнуть вас отказаться от нее?
- Что "это"?
- Не принадлежать себе полностью?
- Почему вы спрашиваете?
- Просто… - Она пожала плечами. - То, что вы употребили эту фразу.
- Но почему?
Она помолчала. Потом посмотрела вниз на свои колени.
- Ну, у меня есть своя личная теория о том, что именно произошло. Крайне дикая. - Она улыбнулась ему чуть насмешливо. - В буквальном смысле слова. Если вы хотите ее послушать, это обойдется вам в чашечку чая. - Она подняла сумочку. - Я не взяла с собой денег.
Он встал и протянул ей руку.
- Договорились.
Они пошли к деревьям Кенвуд-Хауса. Она упрямо придерживалась заключенной сделки. Ее теория не раньше чая. И поэтому они разговаривали, как незнакомые, случайно встретившиеся люди, какими и были. О своих профессиях, которые у них обоих были сопряжены с разочарованием, неизбежным из-за приписываемых им престижа и увлекательности. Когда он упомянул, что знает про ее рассказы для детей, она призналась в честолюбивом желании достигнуть чего-то на литературном поприще уже для взрослых. Она тщится написать роман. Он продвигается так медленно. Столько приходится зачеркивать и начинать сначала; и так трудно понять, действительно ли у тебя есть талант, или ты просто жертва литературной атмосферы, окружавшей тебя с детства. И он чувствовал к своей работе что-то похожее: заложенные и в ней разочарования и бесконечные недели, не приносящие ничего. К некоторому взаимному удивлению они обнаружили заразным культурным антуражем не высказанную словами идентичность их ситуаций. Он стоял в очереди к чайному столу позади своей свидетельницы, разглядывая ее затылок, нежную кожу над вырезом платья, крахмально-голубые полоски в мучной белизне. И он понял, что должен увидеться с ней снова вне службы. Проблем с девушками у него не было. Тут крылась не сексуальная неуверенность, не культурное и классовое различие, а нечто психологическое, сознание, что он вопреки нетактичности - но даже нетактичность эта была своего рода честностью - имеет дело с более быстрым и более взыскательным умом в сфере эмоций и личных отношений… Традиционна неприемлемость ему подобных для ей подобных, и вдобавок новый политический барьер, если ум этот был еще и прогрессивным, - то, что он назвал прокаженностью. Что-то в ней обладало чем- то, чего ему не хватало: потенциал, который как залежная земля ожидал именно этой маловероятной богини пшеничного поля; направление, которому он мог бы последовать, лишь бы она указала куда. Одним словом - честность. Он уже давно не испытывал такого мгновенного и такого напряженного желания. Тем не менее решение он принял мудрое.
Они нашли свободный столик в углу. На этот раз она взяла сигарету.
- Ну так выкладывайте.
- Ничего реального. Одни выдумки.
Она закусила губы, губы без номады, ожидая его реакции.
- Которые раскрывают дело?
- Финт в сторону. Давайте притворимся, что все относящееся к Филдингам, даже мы с вами, сидящие сейчас здесь, содержится в романе. Детективном. Хорошо? Где-то кто-то пишет нас, мы не реальны. Он или она решает, кто мы, что мы делаем, ну, все про нас. - Она поиграла ложечкой, темные смеющиеся глаза обратились на него. - Вы понимаете?
- Еле-еле.
- У романа должен быть конец. Тайна невозможна без разгадки. Если вы писатель, то обязаны что-то придумать.
- Я почти весь прошлый месяц потратил на…
- Да, но только в реальности. Разница между "у меня не хватает фактов, а потому я не могу принять решение" и "у меня не хватает фактов, но я абсолютно обязан что-то решить".
Он ощутил некоторое уравнение в чашах весов: наконец-то и в этой девушке обнаружился недостаток - церебральная глуповатость. В ком-нибудь не столь привлекательном во всех остальных отношениях такой изъян вызвал бы у него раздражение, но в данных обстоятельствах принес только облегчение. Он улыбнулся.
- Мы тоже играем в эту игру. Ну да не важно.
Она снова закусила губы.
- Я намерена отбросить вариант с deus ex machina. Это не подлинное искусство. В сущности, жуткое жульничество.
- Вы не могли бы…
Она улыбнулась.
- Бог из машины. Прием греческих трагедий. Когда не удавалось разработать логический конец с человеческих позиций, за уши притягивалось что-нибудь свыше. Злодея поражала молния. Ему на голову обрушивалась печная труба. Понимаете?
- Я снова ощущаю почву под ногами.
- Разумеется, посещение Британского музея могло быть чистейшим совпадением. С другой стороны, исчезнувший мужчина, возможно, действительно решил увидеться с этой девушкой. Поэтому, думается, писатель заставил бы его - когда он не нашел ее в читальном зале - позвонить в издательство, где она работает. В ее дне есть пробел. Между половиной пятого, когда она ушла с работы, до примерно восьми, когда она встретилась с Питером Филдингом, чтобы пойти на довольно мерзкую вечеринку.
Внезапно он ощутил куда большую растерянность. Его поддразнивают - то есть он ей нравится? Или над ним бесцеремонно смеются, то есть он ей не нравится?
- Значит, они встретились?
Она подняла палец.
- Писатель мог бы устроить им встречу. Он бы сделал это спонтанным решением. Очевидно, встреча была бы куда лучше спланирована, если бы исчезнувший человек заранее ее задумал. Ему бы пришлось сказать что-нибудь вроде… Я только что сломался, не выдержал всего, что скрыто меня давило. Я не знаю, к кому обратиться, а вы кажетесь отзывчивой и разумной девушкой, вы…
- Эта разумная девушка рассказала бы мне все это?
- Только при полной уверенности, что доказать ничего нельзя. А такая уверенность не исключена. Поскольку к этому времени полиция, видимо, даже не заподозрила возможности такой встречи.
- Поправка: не нашла доказательств.
- Никакой разницы.
- Ну хорошо.
- Так, чтобы он мог ее разжалобить? Этот, по-видимости, опустошенный человек изливает свое отчаяние. Безнадежность. Крайне трудно написать, но возможно. Потому что девушка горда своей независимостью. И своей способностью судить о людях. И не забудьте, у нее вообще нет времени для мира, от которого он бежит. - Реальная девушка поиграла пластмассовой ложечкой, посмотрела на него, на этот раз без улыбки, испытывая его. - Нет, ничего сексуального. Она сделает это только по доброте душевной. И требуется не так уж много. Просто помочь ему спрятаться на несколько дней, пока он не ориентируется. А она, будучи такой, какая она есть, раз решив, что поступает правильно, не допустит, чтобы что-то - даже обаятельные молодые полицейские, угощающие ее чаем, - заставило ее выдать эти факты.
Он уперся взглядом в свою чашку и блюдце.
- Случайно вы не…
- Просто один из вариантов, какой мог выбрать писатель.
- Прятать людей очень непросто.
- - А!
- Особенно если они действовали под влиянием момента, и не обеспечили себя финансово, чего установить, во всяком случае, не удалось. И если они не из тех, кто действует под влиянием момента.
- Справедливо.
- Кроме того, я не так понимаю ее характер.
- Более заурядный?
- С более сильным воображением.
Она отклонилась, опершись на локоть, улыбаясь.
- Так что нашему писателю следует порвать такой конец?
- Если у него есть лучше.
- Есть-есть. Можно мне еще сигарету?
Он щелкнул зажигалкой. Она подперла подбородок обеими руками и наклонилась вперед.
- Как по-вашему, что бросилось бы писателю в глаза в его истории, если бы он перечел ее до этого места?
- Во-первых, ему вообще не следовало ее начинать.
- Почему?
- Забыл внедрить положенные подсказки.
- А разве это не говорит что-то о центральном персонаже? Вы знаете, в книгах они действительно обретают своего рода собственную жизнь.
- Он не хотел, чтобы улики были найдены?
- Я думаю, писателю пришлось бы с этим смириться. Его главный персонаж ускользнул от него. И ему остается только решимость этого персонажа настоять на своем. Вот так. Без удовлетворительного завершения.
Сержант улыбнулся ей.
- Да, только писатели могут завершать истории, как сочтут нужным.
- Вы хотите сказать, что детективные истории должны завершаться полным объяснением всего? Это часть правил?
- В нереальности.
- Следовательно, раз наша история не подчиняется литературным правилам нереальности, не значит ли это, что но сути она ближе к жизни? - Она снова закусила губы. - Оставляя в стороне факт, что все это действительно произошло. Так что в любом случае это должно быть правдой.
- Я почти забыл.
Она использовала свое блюдечко как пепельницу.
- Следовательно, все, что наш писатель мог сделать, гак это найти убедительную причину, почему главный персонаж вынудил его совершить чудовищное литературное преступление - отступить от правил? - Она сказала: - Бедняга.
Сержант ощутил разделяющую их бездну. Люди, которые живут идеями, люди, которые вынуждены жить фактами. Он смутно почувствовал себя униженным, потому что был вынужден сидеть здесь и слушать все это и одновременно видеть ее нагую, обворожительно нагую в его кровати. Ее кровати. Любой кровати или вообще без кровати. Соски проглядывают сквозь тонкую ткань, руки такие маленькие, глаза такие живые.
- А вы ее случайно не знаете?
- У его жизни был автор. В определенном смысле. Не человек. Система, мировоззрение? Что-то, что написало его. Действительно уподобило его персонажу книги.
- Ну и?..