Соскучившись ждать, голодная, с окоченевшими ногами, бедная мать утешала себя мыслью, что скоро-скоро они с дочкой усядутся вдвоем, друг против друга, в своем уютном гнездышке со стегаными креслами, перед миской горячего "пивного супа". Восемь часов! Уже слышны свистки, пыхтенье прибывающего поезда. Дверцы отворяются, пассажиры выходят, а Элины все нет… Значит, ее уговорили переночевать в замке, и мать, вернувшись домой, наверное, получит депешу. Нет, право, г-жа Отман не должна была так поступать - она же знает их нежную взаимную привязанность, это некарашо с ее стороны! Да и Анне не следовало соглашаться. Бедная женщина, ворча про себя, шлепала по лужам под проливным дождем, возвращаясь одна с вокзала на улицу Валь-де-Грас по длинным проспектам мимо новых, еще не заселенных пятиэтажных домов, недавно оштукатуренных, с черными проемами окон.
- Есть депеша для меня, тетушка Бло?
- Нет, сударыня… Только газеты. Да как же это, почему же вы одна?
Бедная мать, теряясь в догадках, не имела сил ответить, от множества тревожных мыслей у нее стучало в висках. Неужели Лина захворала? Но тогда ее непременно известили бы: ведь не звери же там живут, в замке Отманов!.. Что же делать? Ехать туда сейчас, ночью, в такую погоду? Нет, лучше подождать до утра… Какой грустный, тоскливый вечер, вроде того вечера, когда они вернулись с похорон бабушки: то же ощущение пустоты, одиночества, только теперь с ней нету Лины, теперь она одна, совсем одна со своим горем и неотвязными, тревожными думами!
Внизу, в квартире Лорн, темно… С тех пор как он отправил Сильваниру с детьми на шлюзы, бедный вдовец возвращался домой поздно вечером, ивбегая мучительных встреч с соседками, так как девушка перестала отвечать на его письма, даже на то последнее, в котором он сообщал, что согласен подчиниться, принять все ее условия, перейти вместе с детьми в протестант* скую веру. И г-жа Эпсен" уже месяца два не навещавшая Лори, вдруг почувствовала угрызения совести, что не заступилась за этого хорошего человека, жестоко обиженного капризной Элиной. Нужно самой испытать #9632; страдания, чтобы понять всю тяжесть глубоко затаенного чужого горя.
Бедная мать не ложилась в постель и всю ночь не гасила лампы, лихорадочно прислушиваясь к стуку колес редких экипажей, все еще предаваясь безрассудной надежде. "Третья карета, что подкатит, остановится у подъезда…" - суеверно загадывала она. Но и третья и четвертая проезжали мимо, пока наконец на рассвете не затарахтела тележка молочника. Тогда, прикорнув в кресле, она забылась тяжелым сном, измученная, одурманенная, с раскрытым ртом, с опухшим, помятым лицом, точно сиделка после бдения у постели умирающего. Ее разбудили резкие звонки и громкий голос тетушки Бло:
- Госпожа Эпсен! Госпожа Эпсен! Вот пришло письмо, уж верно, от вашей барышни!
При утреннем свете, заливавшем гостиную, она увидела конверт, торчавший из-под двери, и поспешила поднять его… Письмо от Элины, стало быть, она не больна. Что же она пишет? Вот что:
"Дорогая мама! Из боязни огорчить тебя я до сих пор откладывала решение, уже давно созревшее в моей душе. Но час настал. Господь призывает меня, я иду к Нему. Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко. Надолго ли мы расстанемся и сколько времени продлится мое испытание, я не знаю, но я позабочусь о том, чтобы ты получала мои письма и чтобы мне доставляли твои. Будь уверена, дорогая мама, что я не забываю о тебе и постоянно молю Спасителя. Да благословит Он тебя и по неизреченному милосердию своему да ниспошлет тебе мир душевный.
Искренне преданная тебе дочь Элина Эпсен.
В первую минуту г-жа Эпсен ничего не поняла и перечла письмо вслух, медленно, фразу за фразой, до самой подписи… Элина… Неужели это писала Элина, ее дитя, ее маленькая Лина?.. Не может быть!.. Однако почерк, правда, не совсем твердый, очень походил на почерк ее дочери… Ну, так и есть, эти помешанные ханжи водили ее рукой, диктовали ей каждое слово, не могла же сама Лина написать такое бесчеловечное письмо… Но откуда же оно пришло? На марке штемпель Пти-Пора!.. Господи! Значит, Лина все еще там, надо только поехать туда и отговорить дочку от ее безрассудного решения… Но все - таки какая жестокость, как они посмели отнимать у матери ее дитя, ее опошаемую Линетту!.. Какая выгода этой подлой г-же Отман разбивать сердца, разлучать семьи?.. Ну, пусть только попробует, мы еще посмотрим!
Громко разговаривая сама с собой и сопровождая свои слова гневными жестами, г-жа Эпсен наскоро причесалась, освежила лицо, заплаканное, опухшее после бессонной ночи, и собралась в дорогу. Купив билет и заняв место в вагоне, она несколько успокоилась и начала припоминать по порядку, каким образом эта вероломная евангелистка постепенно опутала, заманила Элину в свою секту; припомнила первый визит Анны де Бейль, бесцеремонные расспросы об их знакомствах в Париже - вероятно, она хотела удостовериться, что с ними можно действовать безнаказанно; потом молитвенное собрание на авеню Терн, где ее дочь стояла на эстраде рядом с помешанной англичанкой… Боже, как это было ужасно!.. И, наконец, коварный вопрос г-жи Отман, приехавшей нанимать Элину в свои школы: "Вы очень любите вашу дочь?.."-ее холодный, властный голос, ее красивый рот с поджатыми губами.
Как она могла не замечать этого раньше? Какое ослепление, какое недомыслие! Она сама, она одна виновата во всем. Элина вовсе не дорожила переводами, религиозными бреднями, постепенно отравившими ей душу, она даже не хотела ехать на молитвенное собрание. Мать настаивала на этом из корысти, из тщеславия, желая завязать знакомство с Отманами, влиятельными богачами. Глупая, неразумная мать!.. Г-жа Эпсен горько раскаивалась, осыпала себя упреками и проклятиями.
Аблон!
Выйдя ив вагона, г-жа Эпсен даже не узнала станции, даже не вспомнила о веселой прогулке, которую они все вместе совершили здесь весной. Так быстро меняются в наших глазах впечатления от природы, так много личного в наших суждениях о людях и пейзажах! Она вспомнила только, что Элина ездила отсюда в Пор-Совер в омнибусе, и решила справиться на станции. Нет, сказали ей, к этому поезду омнибуса не подадут, но она может свернуть на проселок, который приведет ее прямо к замку, - туда всего полчаса ходьбы.
Стояло теплое, мягкое утро, белая пелена тумана заволакивала размокшие за ночь поля, словно дожидаясь полудня, чтобы излиться дождем или испариться в солнечных лучах. Г-жа Эпсен долго шла мимо каменной стены, которой обнесена была усадьба и которая сменялась высокой решеткой, а за решеткой открывались зеленые газоны, цветущие клумбы, симметрично рассаженные апельсиновые деревья, открывалось лето в цвету, застигнутое дождем и дрожащее в сыром тумане, как вчерашние парижанки в летних платьях. Потом она очутилась в сельской местности: виноградники на отлогих склонах, гряды свеклы, стаи ворон на пашне, картофельные поля, на которых тесные ряды мешков и силуэты крестьян, мужчин и женщин, выделялись мутными, серыми пятнами в белом тумане, стелившемся над самой землей.
Эта унылая картина до боли угнетала бедную мать, и чем ближе она подходила к Пор-Соверу с его красными кровлями и тенистыми деревьями на склоне холма, тем больнее сжимала ее сердце тоска. Обогнув бесконечно длинную ограду парка, густо обвитую плющом и багряными листьями дикого винограда, она пересекла полотно железной дороги и вышла на берег Сены, как раз против замка. Газон в виде полумесяца перед подъездом, окаймленный тумбочками на железных цепях, длинное здание с плотно закрытыми ставнями, массивная решетка, сквозь которую ее глаза различают лишь кроны деревьев… Да, это здесь.
Г-жа Эпсен тихонько позвонила, потом еще раз, погромче, и, дожидаясь у ворот, приготовила свою первую фразу, короткую и учтивую. Но лишь только ворота растворились, она стремительно ворвалась в сад, задыхаясь от волнения, позабыв обо всем.
- Где моя дочь? Где она?.. Сейчас же, сию минуту!/. Я хочу ее видеть!
Лакей, в черном фартуке, с серебряными буквами "П. С." на воротнике суконной куртки, отвечал, как ему было приказано, что мадемуазель Элина вчера уехала из замка, и прибавил в ответ на возмущенный жест г-жи Эпсен:
- Впрочем, сама барыня сейчас дома. Если вам угодно, она может вас принять.
Следуя за ним, г-жа Эпсен прошла по аллее, по террасе, поднялась по ступенькам крыльца, ничего не замечая вокруг себя, и очутилась в маленькой зеленой гостиной, где г-жа Отман, прямая и стройная, что-то писала за письменным столом. При виде ее знакомого лица, ее кроткой сдержанной улыбки бедная мать несколько успокоилась.
- Сударыня!.. Моя Лина!.. Это письмо… Что все это значит?
И она залилась слезами; все ее толстое, рыхлое тело сотрясалось от судорожных рыданий. Г-жа Отман подумала, что ей нетрудно будет справиться с этой слабой, плачущей женщиной, и, усадив ее рядом с собой на диван, начала успокаивать кротким, елейным голосом… Полно, не нужно отчаиваться, напротив, надлежит радоваться и славить бога, что он удостоил просветить ее дитя, извлечь юную душу из черной могилы, из мрачной бездны греха. Но подобные мистические утешения только терзали живое, трепещущее от боли сердце матери, будто прижигали ее рану раскаленным железом.
- Все это пустые фразы… Отдацте мне моего ребенка!.. Я требую!..
- Элины здесь нет…
Опечаленная этой кощунственной вспышкой, г-жа Отман сокрушенно вздохнула.
- Так скажите мне, где она!.. Я хочу знать, где моя дочь!..
Председательница, видимо, привыкшая к такого рода объяснениям, спокойно ответила, что Элина Эпсен покинула Францию и уехала проповедовать евангельское учение в других странах. Может быть, в Англию или в Швейцарию, это в точности неизвестно. Как бы то ни было, Элина не преминет написать своей матери, к которой навсегда сохранит самые преданные дочерние чувства, как и подобает истинной христианке.
Она как бы пересказывала письмо Лины, почти в тех же выражениях, медленно, убедительно, невозмутимо кротким тоном, который приводил в исступление г-жу Эпсен. Несчастная готова была растерзать эту корректную, изящную женщину, затянутую в черное платье, оттенявшее бледность ее тонкого лица с выпуклым лбом и большими прозрачными глазами почти без зрачков, глазами холодными и жесткими, как камень, в которых не выражалось ни жалости, ни сочувствия.
"О, я задушу eel.." - думала бедная мать, но ее судорожно стиснутые руки с мольбой простирались к г-же Отман.
- Сударыня! Верните мне мою маленькую Лину! У меня нет никого на свете, кроме нее. Если она уйдет, я останусь совсем одна… Боже мой! Мы были так счастливы с нею!.. Вы же видели наш уголок, наше милое, уютное гнездышко… Мы никогда не ссорились, да у нас и негде ссориться…. Мы только и делали, что обнимались.
Бурные рыдания, снова нахлынувшие на измученную женщину, заглушали ее бессвязные мольбы. Она просила только об одном: повидаться с дочкой, поговорить с ней, и если все это правда, если Лина сама подтвердит свое решение… Ну что ж! Тогда она уступит, не будет противиться, она дает клятву.
Свидание! Именно этого-то Жанна Отман и не могла допустить. Она предпочитала утешать несчастную цитатами из Священного писания, христианскими изречениями из своих брошюр: утешение во Христе… скорбь, располагающая к молитве… Вдохновившись своей проповедью, она воскликнула в страстном порыве:
- Но ведь это вас, неразумная вы женщина, вашу бессмертную душу хочет спасти Элина, и ваша материнская скорбь есть начало спасения!
Г-жа Эпсен слушала, не поднимая глаз, до глубины души возмущенная этим ханжеством. Потом вдруг заявила твердым, решительным тоном:
- Ну карашо… Значит, вы не хотите вернуть мне Лину?.. Тогда я обращусь к правосудию. Мы еще посмотрим, дозволены ли законом подобные преступления!
Нисколько не испугавшись этой угрозы, Жанна Отман, величественная, бесстрастная, как сама судьба, вежливо довела посетительницу до крыльца и знаком приказала лакею проводить ее к воротам. На полдороге несчастная мать обернулась, задержавшись на террасе, где еще вчера, даже, может быть, нынче утром, гуляла Лина. Она окинула взглядом громадный, безмолвный, окутанный туманом парк, над которым возвышался, точно над кладбищем, белый каменный крест.
Ей захотелось ринуться в эту густую чащу, к могильному склепу, где - она чувствовала! - замурована, заживо погребена ее дочь, выломать двери с отчаянным криком: "Лина!.." - схватить свою девочку в объятия, увезти далеко-далеко, вернуть ее к жизни… Все это молнией промелькнуло в ее голове. Но несчастную удержал стыд, сознание своего бессилия, безотчетный страх перед окружающей роскошью и образцовым порядком, которые невольно подавляли ее.
Обратиться к правосудию! Вот единственное, что ей остается.
Решительным, уверенным шагом г-жа Эпсен направилась к деревне, обдумывая свой план, самый простой и естественный. Она пойдет прямо к мэру, подаст жалобу и вернется в замок в сопровождении жандармов или стражников, которые принудят эту изуверку вернуть ей дочь или сказать, куда они ее спрятали. Нимало не сомневаясь в успехе, она даже спрашивала себя, испробовала ли она все способы уладить дело миром, прежде чем обратиться к властям. О да, она плакала, умоляла, простирала руки, но получала отказ. Ну что ж, тем лучше! Пусть проучат хорошенько эту воровку, которая крадет детей!
На единственной улице деревни Пти-Пор, по которой подымалась г-жа Эпсен между рядами одинаковых домиков с узкими палисадниками, стояла сонная тишина. Должно быть, все работали в поле, убирали урожай. Редко-редко приподнималась в одном из домов занавеска или со двора выбегала собака, обнюхивая незнакомые следы. Занавеска тут же опускалась, а собака не лаяла. Ничто не нарушало угрюмого молчания этого странного поселка - не то казармы, не то тюрьмы.
Наверху, на площади, между вязами, рассаженными в шахматном порядке, сверкала белизною под пасмурным небом заново окрашенная каменная церковь с двумя евангелическими школами по бокам. Г-жа Эпсен остановилась под высокими приотворенными окнами школы для девочек, прислушиваясь к хору тоненьких голосов, которые твердили по складам, не переводя дыхания: "Кто по-до-бен пред-веч-но-му гос-по-ду на не-бесах? Кто срав-нит-ся со все-мо-гу-щим гос-по-дом сре-ди ца-рей?.." - и к ударам линейки по столу, отбивавшей такт то медленнее, то быстрее.
Не войти ли ей туда?
В этой школе Элина давала уроки. Может быть, о ней там что-нибудь знают? А может быть-как знать! - она просто сидит там сама на обычном месте, за учительским столом?.. Г-жа Эпсен отворила дверь. Она увидела классную комнату с побеленными стенами, сплошь исписанными библейскими текстами, и длинные ряды парт, за которыми сидели загорелые деревенские девочки в черных блузах и черных монашеских чепчиках. В глубине комнаты отбивала такт долговязая девица с бледным, одутловатым лицом, держа в одной руке Библию, в другой - линейку. При появлении г-жи Эпсен наставница, прервав урок, поспешила ей навстречу, и все детские головки с любопытством повернулись к двери.
- Ради бога, мадемуазель!.. Я мать Элины…
- Продолжайте, дети! - в испуге крикнула ученикам смиренная мадемуазель Аммер так громко, как только могла. И весь класс снова затянул хором на одной ноте: "О пред-веч-ный бо-же…" По-видимому, бедняжка Аммер была потрясена, судя по тому, с каким азартом она подталкивала к двери г-жу Эпсен, отвечая на все ее вопросы:"М-мда… м-мда". В ее скорбном, унылом голосе слышались жгучий стыд и отчаяние, в какое до сих пор, после стольких тысячелетий, повергало ее скандальное приключение Адама и Евы под яблоней.
- Вы знаете мою дочь?
- М-мда…
- Она преподавала в этом классе?
- М-мда…
- Правда ли, что она уехала?.. Скажите, ради бога, сжальтесь надо мной.
- М-мда… М-мда… Я ничего не внаю… Спросите в замке.
И эта робкая особа со здоровенными кулачищами брата милосердия вытолкала посетительницу из залы и заперла дверь на ключ, между тем как весь класс продолжал яростно зубрить: "Пу-ти все-дер-ж и-те-л я прямы пра-вед-ни-ки пой-дут по ним…"
На противоположной стороне площади развевался трехцветный флаг над каменным зданием мэрии с крупными черными буквами на серой стене "Ф. Р." (Французская республика), которые г-жа Отман еще не осмелилась заменить своими "П. С." (Пор-Совер). В нижнем этаже сидел у окна и что-то писал тучный человек с бледным лицом, похожий на пономаря. Он оказался секретарем мэрии, но г-жа Эпсен хотела непременно видеть самого мэра.
- Его здесь нет… - отвечал секретарь, не поворачивая головы.
- В какие часы он принимает?..
- От шести до семи, ежедневно, в конторе замка.
- В замке? Так, значит, мэр…. - Да, это господин Отман.
Стало быть, на его поддержку надеяться нечего. Тогда бедная мать подумала о здешнем кюре: он, вероятно, враг Отманов и не откажет ей в добром совете или в содействии. Спросив, как пройти к его дому, г-жа Эпсен быстрым шагом направилась к реке. Во дворе конторы с надписью "Доставка к железнодорожной станции. Наемные кареты" запрягали лошадей в небольшой омнибус. Подойдя к кондуктору, она спросила, знает ли он высокую красивую блондинку в трауре, и, чтобы оживить его память, сунула ему в руку серебряную монетку… Ну еще бы, как не знать! Он сам возил барышню сюда три раза в неделю.
- Она вчера не приезжала? Или нынче утром?.. Вспомните, умоляю вас! - Тут она имела неосторожность добавить: - Это моя дочь… Они ее похитили…
Кондуктор пришел в замешательство… У него сразу отшибло память… Не приезжала ли барышня вчера?.. Право, он не помнит, надо спросить в замке… Вечно этот замок! В воспаленном мозгу несчастной матери дом Отманов, это длинное серое здание, ширилось, вырастало, превращалось в темницу, в крепость, в один из грандиозных феодальных замков с глубокими рвами, башнями, крепостными бастионами, бросавшими мрачную тень на всю округу.
Домик священника на берегу реки, у небольшой излучины, где крестьянки, присев на корточки, полоскали белье, напоминал рыбачью хижину; у крыльца была привязана лодка, а перед домом сушились на двух шестах, растянутые, точно гамаки, длинные рыболовные сети. Плотный, коренастый кюре с широким, румяным, детски-добродушным лицом и ямочками на щеках сразу внушил г-же Эпсен доверие. Он учтиво пригласил почтенную, хорошо одетую даму в маленькую приемную нижнего этажа, пропитанную речной свежестью, но незнакомка с первых же слов напугала его:
- К вам обращается несчастная мать с просьбой о помощи и содействии…
У бедного кюре никогда не было ни гроша за душой, однако следующая фраза ужаснула его еще больше:
- Госпожа Отман похитила у меня дочь!..
Не заметив, какое холодное, безучастное выражение появилось вдруг на благодушном лице священника, посетительница с волнением принялась изливать свое горе. Но кюре не забыл наставлений епископа о могуществе Отманов, он отлично помнил злосчастную судьбу сестры Октавии и считал рискованным впутываться ради чужих людей в столь опасное дело. Он живо перебил свою гостью:
- Извините, сударыня… Ведь вы протестантка?.. Как же вы хотите, чтобы я в это вмешивался?.. Это дело семейное, в нем гораздо лучше разберутся ваши пасторы…