- Ладно, ладно, молодой человек… уж если хотите показать свою признательность, так лучше никому ничего не рассказывайте. Потому что, когда у человека седая голова и деревяшка вместо ноги, потерять работу - для него все равно, что в реку броситься.
Хал обещал молчать и пошел своей дорогой. Тело болело теперь уже меньше, и он шагал довольно легко. Вот уже вдали показались фермы скотоводов - Хал словно опять очутился в Америке!
4
После этого у Хала началась неделя приключений. Он стал бродягой, заправским бродягой, уже без заветной десятки на черный день, способной смягчить жестокую действительность. Хал осмотрел все свое земное достояние и подумал, что вряд ли кто-нибудь сочтет его сейчас щеголем. Тут он вспомнил, что его улыбка всегда обольщала дам. Так, может быть, эта улыбка сейчас тоже возымеет свое действие в сочетании с подбитым глазом? И так как другой возможности прокормиться у него не было, он решил проверить действенность своих чар на нескольких участливых с виду хозяюшках. Результат настолько превзошел все ожидания, что в душу Хала закралось сомнение, стоит ли вообще заниматься честным трудом. Вместо песни о Харригане теперь он тихонько напевал слова некогда подслушанной им песенки американских бродяг: "Кто станет работать, кто станет трудиться, когда добрых женщин полно на земле?.."
На следующий день Хал встретил двух джентльменов с большой дороги, которые, расположившись у железнодорожного полотна, жарили на костре бекон. Они оказали Халу приветливый прием, а услыхав про злоключения юноши, предложили ему вступить в их братство, посвятив в принципы, положенные в его основу.
Вскоре Хал завязал знакомство еще с одним человеком, бывшим шахтером, который мог поучить его уму-разуму на случай, если он задумает лезть еще на какой-нибудь каньон.
Голландец Майк было имя, выбранное этим человеком по причинам, углубляться в которые он не пожелал. Это был разбойничьего вида черноглазый парень; и стоило кому-нибудь заговорить при нем о шахтерах и шахтерской работе, как в нем мгновенно прорывалась плотина и все затоплял мощный поток отборной ругани. Он с этой угольной петрушкой покончил - пускай Хал или любой другой идиот просится на его место, если им так уж хочется! А безобразие это так и будет тянуться, пока не переведутся на свете такие вот болваны! Голландец Майк рассказывал немало ужасов про жизнь шахтеров, вызывая одну за другой грешные души начальников разных шахт и обрекая каждую на вечные муки.
- Смолоду я тоже хотел работать, - говорил Майк. - Но теперь я от этого вылечился окончательно.
Мало-помалу Майк привык думать, что весь мир устроен с единственной целью - заставить его трудиться, и он всеми правдами и неправдами стремился расстроить этот заговор. Здесь, у костра над ручьем, протекавшим в долине, Хал забавлялся, доказывая Голландцу Майку, что тот тратит больше сил на увиливание от работы, чем другие тратят на работу. Бродяга, впрочем, с этим не считался: для него все дело было в принципе, и он шел на любые жертвы ради своих убеждений. Однажды его отправили в работный дом, но даже там он отказался работать. Его засадили в карцер на хлеб и на воду, но он предпочел голодать, лишь бы только не трудиться. Вот если бы все действовали так, как он, говорил Майк, то капиталистическая система давно бы лопнула!
Халу понравился этот стихийный революционер, и за несколько дней совместных странствий он многое выспросил и узнал от своего спутника про жизнь шахтеров. Большинство предпринимателей пользуется услугами специальных агентств по найму рабочих (то же говорил Халу и сторож с "Пайн-крик"), но вот в чем беда: агентства долго еще потом тянут себе долю из заработка рабочего - у них с хозяевами на этот счет сговор. Когда Хал попробовал заметить, что это ведь незаконно. Голландец Майк оборвал его:
- Брось чепуху молоть! Вот поработаешь малость, тогда узнаешь: приказ хозяина на шахте - закон.
И бродяга начал доказывать, что закон - это пустой звук, если один человек имеет власть распределять работу, а все остальные вынуждены драться за то, чтобы ее получить. Хал оценил по достоинству мудрость этого наблюдения, пожалев, что оно остается неизвестным профессору политической экономии в колледже Харригана.
На вторую ночь знакомства Хала с Голландцем Майком начальник местной полиции, прихватив с собой пяток помощников, устроил облаву на "джунгли": это был период, когда принимались все меры для того, чтобы выгнать из этого района бродяг или заставить их работать на шахту. Новый приятель Хала, который спал с открытыми главами, сразу улизнул в темные кусты, и Хал последовал за ним, прорвавшись сквозь полицейскую цепь при помощи футбольного трюка. Убегая, пришлось бросить еду и одеяла, но Голландец Майк отнесся к этому очень легко и восполнил потери, стащив для поддержания их духа курицу в чужом курятнике, а на следующий день - пару белья, сушившегося на чьей-то веревке. Хал и от курятины не отказался и ворованное белье надел, тем самым вступив впервые в жизни на стезю преступлений.
Потом Хал простился с Голландцем Майком и вернулся в Педро. По словам бродяги, почти у всех кабатчиков имелись друзья в шахтерских поселках, которые могли бы посодействовать в получении работы. Хал начал расспросы, и уже второй кабатчик, к которому он обратился, выразил готовность дать ему письмо к приятелю в Северной Долине; предупредив, однако, что, если тот устроит его на работу, Халу придется платить им обоим за это по доллару в месяц. Хал согласился и отправился в следующий горный поход, подкрепившись куском хлеба с маслом, выклянченным где-то на ферме у подножия каньона.
Добравшись до другой шахты "Всеобщей Топливной компании", тоже обнесенной высоким забором. Хал предъявил свое письмо, адресованное человеку по фамилии О'Каллахен, который содержал здесь кабак.
Сторож даже не распечатал письма, но, увидав его, сразу пропустил Хала на территорию; юноша нашел этого О'Каллахена и попросил посодействовать ему в отношении места. Кабатчик обещал, запросив за это по доллару в месяц для себя и для своего приятеля в Педро. Хал пробовал возражать, и у них завязался отчаянный торг. Лишь когда Хал собрался уже уходить, пригрозив обратиться непосредственно к управляющему, кабатчик предложил компромисс: полтора доллара.
- А ты работал когда-нибудь на шахте? - спросил он.
- Как же, с малолетства, - отозвался Хал, приобретший за это время житейскую мудрость.
- Где ты работал?
Хал назвал несколько шахт, о которых наслышался от бродяг. Он выбрал себе имя Джо Смит, которое несомненно можно было найти в платежных ведомостях любой шахты.
Кабатчик повел Хала для переговоров к мистеру Алеку Стоуну, старшему мастеру шахты № 2.
- Ты с мулами имел дело? - перво-наперво спросил его начальник.
- Я работал на конюшне, - ответил Хал, - с лошадьми обращаться умею.
- Но мулы же - не лошади! - возразил тот. - У меня захворал на днях один из конюхов, у него такие боли в животе, что не знаю, сможет ли он дальше работать.
- Позвольте мне попробовать, - сказал Хал. - Я с ними управлюсь.
Начальник внимательно посмотрел на него.
- На вид ты парень разбитной. Я положу тебе для начала сорок пять долларов в месяц, а если будешь хорошо работать, накину еще пятерку.
- Спасибо, сэр. Когда мне приступать?
- Чем скорее, тем лучше. Где твои пожитки?
- Вот тут все мое имущество, - ответил Хал, указывая на узелок с ворованной сменой белья.
- Ладно, засунь его вон туда в угол, - сказал Стоун; потом внезапно нахмурился и посмотрел на Хала: - Ты состоишь в каком-нибудь профсоюзе?
- Что вы, нет!
- А раньше когда состоял?
- Нет, сэр. Никогда.
Взгляд начальника, казалось, говорил, что Хал лжет и что он видит его насквозь.
- А ведь тебе придется дать в этом присягу, иначе мы тебя не допустим к работе.
- Пожалуйста, - сказал Хал, - я готов хоть сейчас.
- Насчет этого я тебя вызову завтра, - сказал начальник. - У меня нет под рукой текста присяги. Кстати, ты какой веры?
- Адвентист седьмого дня.
- Господи Иисусе! Это еще что такое?
- Ничего страшного. Мне просто не полагается работать по субботам, но я с этим не считаюсь.
- Ладно. Только тут не проповедуй своей религии! У нас здесь свой собственный священник. На содержание его мы высчитываем у каждого рабочего по пятьдесят центов в месяц. Пошли, я провожу тебя в шахту!
Так началась для Хала трудовая жизнь.
5
Всем известно, что мул - это гнусная скотина, нечестивое и безбожное существо; создав его, природа зашла, так сказать, в тупик, совершила ошибку, которой сама стыдится, и поэтому запрещает мулу продолжать свой род. Тридцать мулов, переданных на попечение Хала, выращены были в такой обстановке, которая лишь благоприятствовала развитию самых худших черт их характера. Вскоре Хал узнал, что своей болезнью его предшественник обязан тому, что мул лягнул его задним копытом в живот. Из этого Хал сделал вывод, что, если хочешь избежать беды, не вздумай уноситься мечтами в облака.
Эти мулы всю свою жизнь находились в темных недрах земли. Только когда они заболевали, их поднимали наверх, чтобы они могли увидеть солнечный свет и поваляться на зеленой траве. Один из мулов, по кличке Даго Чарли, пристрастился жевать табак, в поисках которого он тыкал морду в карманы шахтеров и их подручных. Сплюнуть табачную жвачку он не умел, поэтому, глотая ее, не раз заболевал и теперь уже не мог смотреть на табак. Но погонщики и мальчишки-рабочие знали эту его слабость и соблазняли Даго Чарли табаком, пока он снова не становился жертвой своей страсти. Хал вскоре разгадал трагедию его души и возымел к нему искреннюю симпатию.
Хал спускался в шахту с первой клетью, кормил и поил своих питомцев и помогал запрягать их. Когда вдали умолкал топот копыт последнего мула, он чистил стойла, чинил сбрую и повиновался приказам любого человека, если тот оказывался старше, чем он.
Кроме мулов, Халу доставляли страдания мальчишки-откатчики и прочие юнцы, с которыми ему приходилось сталкиваться. Хал был новичком, и поэтому они надевались над ним. Еще одно обстоятельство играло здесь роль: его работа казалась им неприличной - ухаживать за мулами, по их мнению, было унизительно и смешно. Эти ребята принадлежали по крайней мере к двум десяткам национальностей Южной Европы и Азии. Среди них были и плосколицые татары, и смуглые греки, и маленькие остроглазые японцы. Они говорили на смешанном языке, состоявшем главным образом из английских ругательств и разных непотребных слов. Человек, родившийся и выросший под солнцем, не мог себе даже представить, какой грязью были пропитаны их мозги. Они приписывали всякие гнусности своим матерям и бабушкам, а также святой деве Марии, единственному мифологическому лицу, о котором они слышали. У этих бедных малышей, прозябавших во тьме, души пропитывались грязью более быстро и несмываемо, чем их кожа.
Начальник посоветовал Халу зайти насчет жилья и питания в пансион Ремницкого. В сумерках Хал поднялся с последней клетью на-гора, и ему показали дорогу к тускло освещенному дому из ребристого железа. Там его встретил хозяин, толстый выходец из России, который согласился взять его к себе и поместить в комнате вместе с восьмеркой, других холостяков за двадцать семь долларов в месяц. Если вычесть из получки еще полтора доллара в месяц на уплату кабатчикам, полдоллара на священника, состоящего на службе у Компании, и доллар на врача, тоже находящегося у нее на службе, пятьдесят центов за пользование баней и пятьдесят центов в фонд взаимопомощи на случай болезни и увечия, то у Хала могло оставаться четырнадцать долларов в месяц. Вот и одевайся на эти деньги, заводи семью, покупай себе пиво, табак, посещай библиотеки и колледжи, учрежденные филантропами-шахтовладельцами!
Когда Хал пришел к Ремницкому, там уже кончался ужин. Пол комнаты выглядел так, словно на нем пировали людоеды, а уцелевшие на столе остатки еды были совершенно холодные. "Хочешь не хочешь, а привыкать придется", - подумал Хал. Настоящим владельцем этого пансиона являлась "Всеобщая Топливная компания". Но обеденный зал живо напомнил Халу окружную тюрьму, которую он когда-то посетил: там тоже рядами сидели мужчины и в глубоком молчании ели из оловянных мисок какую-то клейкую похлебку, на поверхности которой плавал жир. Здесь миски были не оловянные, а толстые фаянсовые, но клейкая похлебка и жир оказались похожими. Стряпуха Ремницкого, видимо, придерживалась правила: если что невкусно, валяй еще жиру! Проработав целый день под землей и пройдя затем такую даль пешком, Хал был голоден, как волк, однако с трудом мог заставить себя есть это варево. По воскресеньям - а это был единственный день, когда трапезничали при дневном свете, - столовая кишела мухами, и Хал вспоминал слова одного врача, что цивилизованному человеку следует больше бояться мухи, чем бенгальского тигра.
В пансионе Хал получил койку с изрядным количеством насекомых, но без одеяла, столь необходимого в горной местности. Поэтому в первый вечер после ужина Халу пришлось пойти к своему начальнику и попросить у него кредит в лавке Компании. Оказалось, что начальство охотно открывает кредит рабочим на известную сумму, так как это позволяет начальнику поселковой охраны удерживать их на месте. Таких законов, чтобы привязывали людей к месту за долги, в Америке не существует, но Хал теперь знал, что начальнику поселковой охраны в высшей степени наплевать на любые законы.
6
Три дня Хал работал в недрах шахты, а потом ужинал и охотился за клопами у Ремницкого. Наконец, слава богу, наступило воскресенье - маленькая передышка, чтобы снова увидеть дневной свет и посмотреть, что собой представляет Северная Долина. Это была деревня, раскинувшаяся на милю с лишним вдоль горного каньона. В центре находились большая дробилка, надшахтное здание и электростанция с высокими трубами, а поблизости - магазин угольной компании и два кабака. В поселке были еще и другие пансионы, кроме заведения Ремницкого, и длинные ряды дощатых хибарок с двумя, тремя и четырьмя комнатами, в которых нередко жило по нескольку семей. Поодаль, на одном из склонов, стояло школьное здание, а рядом - однокомнатный домишко: церковь, священник которой исповедовал веру "Всеобщей Топливной компании". Ему безвозмездно предоставляли этот дом, дабы дать церкви реальное преимущество перед кабаками, которым приходилось платить Компании высокую арендную плату. Но такова уж врожденная порочность рода человеческого, что даже, несмотря на подобное преимущество, церковь не могла побороть кабаки, ибо ад в этом шахтерском поселке пользовался куда большей популярностью, чем рай.
Человек, впервые попавший в Северную Долину, прежде сего испытывал ощущение полной заброшенности. Горные вершины, дикие и обнаженные, с рубцами геологических эпох, рано прячущееся за каньонами солнце, снег в самом начале осени - казалось, что рука природы здесь поднимается против человека, и он отступает перед ее мощью. В самом поселке ощущалось еще более безнадежное запустение, свидетельствовавшее о тупой, полуживотной жизни. Кое-где можно было увидеть жалкие огородики, но шлак и дым убивали всякий зеленый росток, и темно-серый цвет преобладал здесь над всеми другими цветами. Земля была усеяна грудами шлака, ржавой проволокой, жестянками из-под консервов. Тут же играли перепачканные с ног до головы ребятишки.
Одна из частей поселка называлась Бедняцкая слобода. Там, среди курганов шлака, кое-кто из эмигрантской голытьбы получил разрешение выстроить себе жилье из старых досок, жести, обрывков толя. По сравнению с этими лачугами даже иной курятник мог бы показаться солидной постройкой, тем не менее во многих из них ютилось чуть ли не по двенадцати человек - мужчины и женщины, кутаясь в грязные одеяла и тряпки, спали вповалку на земляном полу. Дети здесь копошились, словно черви. Голые, в одних лишь рваных рубашонках, они бесстыдно показывали свои ягодицы. "Вероятно, так играли дети еще в пещерном веке", - думал Хал, и чувство отвращения охватывало его. Он явился сюда, движимый любовью и интересом к народу, но здесь это ему не помогало. Разве мог человек с тонкой нервной организацией, вкусивший изящной и культурной жизни, научиться любить людей, которые оскорбляли его обоняние, слух и зрение своим дурным запахом, неграмотной речью, физическим уродством? Что сделала цивилизация для этих несчастных? Что могла она для них сделать? В конце концов на что еще годятся эти люди, кроме той грязной работы, на которую их сюда пригнали? Так нашептывало Халу высокомерное расовое сознание англосакса, наблюдавшего пришельцев из средиземноморских стран, даже форма черепа которых ему не нравилась.
Но Хал победил в себе это чувство и мало-помалу начал видеть иную сторону жизни. Во-первых, он полюбил шахту. Это были старые разработки - настоящие города, прорубленные в глубоких недрах, их главные штреки тянулись нередко на много миль. Однажды Хал улизнул с работы и проехался на вагонетке по шахте. И только там он понял по-настоящему все величие этого мрачного и безлюдного лабиринта, погруженного в глубокую тьму. В шахте № 2 пласт залегал под уклоном приблизительно в пять градусов; на некоторых участках порожняк длинными составами перегонялся по канатной дороге, но, возвращаясь гружеными, вагонетки уже катились силой собственной тяжести. Это требовало напряженной работы "тормозных" - ребят, в чьи обязанности входило ручным способом тормозить вагонетки. Но бывало и так, что вагонетки срывались, вызывая новые беды, вдобавок к тем повседневным, которые всегда сопряжены с добычей угля.
Толщина пласта колебалась от четырех до пяти футов, и в этом проявлялась жестокость природы, потому что шахтерам в забоях, то есть там, где непосредственно добывается уголь, приходилось думать о том, как бы сделаться поменьше ростом. Посидев немного на корточках и понаблюдав труд забойщиков. Хал понял, почему у них старческая походка и руки всегда висят как плети и почему когда в вечерний час они выходят из шахты, то напоминают своим видом стадо павианов. Уголь добывали, подрубая снизу обушком пласт, чтобы затем взорвать его порохом. Шахтер вынужден был работать, лежа на боку. Это-то и меняло его физический облик.
Всегда, когда начинаешь понимать жизнь других людей, то переходишь от презрения к сочувствию. Хал увидел страшную породу живых существ, каких-то подземных гномов, которых общество загнало в эти недра ради собственной выгоды. Наверху по залитому солнцем каньону сновали длинные железнодорожные составы с углем; этот уголь развозили во все концы земного шара, в такие места, о которых шахтер даже понятия не имел; благодаря этому углю вращались колеса промышленности, производя товары, которых шахтер никогда в своей жизни не видел и не увидит. Уголь будет ткать дорогие шелка для прелестных женщин, будет шлифовать драгоценные камни для их украшений; он будет мчать через пустыни и горные хребты поезда с мягкими спальными вагонами и уводить роскошные пароходы от зимних бурь в сверкающие синевой тропические моря. И прелестные женщины в дорогих шелках и бриллиантах будут есть и спать, смеяться и лгать в свое удовольствие, так же мало зная о подземных гномах, как и те - о них. Когда Хал все это продумал, он подавил свою англосаксонскую гордыню, найдя оправдание тому, что казалось отталкивающим: варварской тарабарщине этих людей, их домам, кишащим насекомыми, их голозадым ребятишкам.