- Я и предлагаю. Видеть главное не в специализации учебных заведений, что, в принципе, не плохо, а в подходе. Мы можем создать классические гимназии, коммунальные школы, реальные и коммерческие училища, языковые колледжи, физико-математические школы, школы с рисовальным уклоном, школы с музыкальным акцентом, но всё же следует искать подход, не разрушающий целостный мир ребёнка, но только раздвигающей его границы. Кстати, меньше всего разрушает внутренний космос ребёнка математика, ее пафос - консолидация. А больше всех разрушает...
- Ну-ну, - сказал он. - В педагогике разбираются все, даже отставные генералы.
- ...Любезная твоему сердцу литература. Именно она! Вернее, метод её изучения и всеобщая упоённость этим методом.
Молчит. Но пятнами пошёл.
- Нас учат воспринимать литературу - книгу - не цельно, как особый мир, но вторгаться в нее с социально-политическими амбициями и задачами переустройства. Мы вламываемся и разрушаем. В литературе мы - оккупанты. Мы обвиняем судим и наказываем. Мы стольких за наш короткий срок обучения осуждаем и наказываем в литературе за "не те песни", что, когда судят и наказывают за это же нас, мы, наверное, не так уж и удивлены.
Я предлагаю: прежде чем расчленить цветок в поисках пестика и тычинок, научить ребёнка складывать из цветов букет. А еще лучше - научить его выращивать цветы. И так во всём. Мы, наверное, должны научиться помогать ребёнку в его стараниях строить мир чтобы Богу - Богово, а сатане - геенну. Чтобы нам самим не ошибаться, где кто, чтобы потом, талдыча о нравственности, не искать её в безумных каталогах... И не резать холодную лягушку. Не пытать электричеством лягушкину лапу.
Мой друг вовсе не рассердился.
- И что же ты предлагаешь?
- А леший его знает. Наверное, думать. Кого мы хотим воспитать? Много лет мы воспитывали строителей коммунизма. Вернее, строительные отряды строителей коммунизма. И понастроили миллионы танков... А теперь? Кого?
Недавно слышал разговор о какой-то, якобы новой - альтернативной школе. Альтернативной - чему?
Что такое школа? Обучение - от учителя к ученику. С помощью розги, с помощью компьютера - это частности. Главное - от учителя!
Так чему же альтернатива?
Но, может быть, имеется в виду цель?
а) Учитель обучает с целью воспитать свободную, независимо и широко мыслящую личность.
б) Учитель обучает с целью воспитать закрепощённую особь, видящую в своём закрепощении высший смысл и высшее предназначение.
Эти цели альтернативны. И расширительно, наверное, могут быть названы школами.
В литературе, и не только в детской, мы навострились писать матросов, летчиков, сталеваров, пионеров, милиционеров... Но умеем ли написать человека?
Матросы, летчики, сталевары - это всё роли, одежды, рубища - оформительство. А как же выглядит человек? Учитель. В священной берёзовой роще.
Как выглядит роща?
Допрежь медицинских, гигиенических качеств, берёза - дерево огневое: кузнечное, оружейное, пороховое. Дорожное и даже морское.
Кузнечное потому, что благодаря ровному и жаркому горению березового угля кузнецы ковали любое орудие, начиная от прямого северного меча до курковых, пистолетов. И пищали, и ружья, и сабли - всё ковали на берёзовом жару. И пороховая сила к берёзе с поклоном - березовый уголь входил в состав дымного пороха.
Ну а какое отношение имеет берёза к путям-дорогам? Прямое - коня без угля не подкуёшь, железными раскалёнными шинами колеса не обожмёшь. И всё же другой берёзовый продукт объявляется тут во всей своей красе - деготь. Наилучшая смазка для тележных колёс. Без дёгтя колёса далеко не пойдут.
А запах! Прежнее детство пахло горячим хлебом, цветами и дёгтем. И сапоги дёгтем смазывали и нарывы.
Спрашивается, чего же в берёзе морского? В морском деле - дуб да сосна. А паруса?! Раньше-то паруса смолили. А корпуса?! Щели в корпусе - проконопатить и просмолить. Для этого дела нужен чистый, пахучий берёзовый дёготь.
И крыши домов, и крыши церквей смолили.
Не говоря уж о том, что лучшие дрова - берёзовые, из берёзы красивая мебель получается. И, конечно, берёзовая фанера. Супертовар! Именно на берёзовой фанере мы писали и рисовали как хорошо мы живем.
В древние годы берёза русской грамоте была огородом - на берёзовой бересте писал человек человеку письмо. Из Новгорода в Киев. И прорастал разум. И расцветало искусство.
И всё же нельзя отодвигать на далёкое место среди замечательных качеств берёзы её красоту. Очень красивое дерево. Нежное. Печальное. Именно его так охотно очеловечивали наши предки - очеловечиваем его и мы, особенно в песнях.
Американец в зелёных штанах - между прочим, профессор из штата Вермонт, - провожая нас к автобусу, мне и говорит:
- Я вот всё думаю какое же дерево американское? Американское дерево! Может быть, дуб?
- Может быть. Дуб - это космос.
Вглядись в него: он важен и спокоен
Среди своих безжизненных равнин.
Кто говорит, что в поле он не воин?
Он воин в поле, даже и один.
А мой ясноглазый друг сказал мне недавно:
- Они взяли нас за горло, но поскольку рук на нашем горле оказалось много, то и получилось рукопожатие.
Как бы то ни было - результат положительный.
Был я и в самой лучшей школе Америки в пригороде Бостона, называется она Академия Филипс Андовер.
Нас принимал директор. Вкусно угощал. И конечно, в разговоре с преподавателями нам стало ясно, что, если эта Академия самая лучшая в Америке, стало быть, она и самая лучшая в мире.
- Тут дело вот в чём, - объяснил один из членов попечительского совета, - престиж Академии Филипс Андовер зиждется на трёх китах: фонд, составляющий сто пятьдесят миллионов долларов, беспримесная, можно сказать, классическая философия капитализма и, главное, высочайший уровень преподавателей. Мы их разыскиваем по всему свету.
Может быть, он не так уж и приврал.
Обучение в Филипс Академии стоит пятнадцать тысяч долларов в год. Для справки - зарплата профессора в колледже 30 тысяч долларов в год.
Всю школу нам не показали, только тот её квартал, где учащиеся обучаются искусствам. Наверное, уже сейчас в моем повествовании можно заметить растерянность - то, что мы увидели, мой опыт никак не увязывал с понятием "школа" - не кабинеты, а кварталы...
Это городок. В коттеджах живут преподаватели. Кстати, всё расположено в парке, ухоженном и сочно-зелёном. Не в подобии парка, как бы в идее парка, а в настоящем, подлинном, могучем парке, который может стать парком заросшим, но уже никогда не превратится в лес.
Учащиеся обитают в общежитиях где, по всей вероятности, каждый имеет отдельную комнату, как у нас говорят - со всеми удобствами. Нам эти жилища не показали. Объяснили, что администрация, собственно, не против, но инициатива должна исходить от самих учащихся. Администрация, мол, не может навязывать школьникам гостей.
На центральной площади, просторной и чистой, два храма: белый - католический в стиле неоклассицизма, с колоннами, бледно-зелёным куполом, портиком и красно-кирпичный - протестантский в стиле поздней северной готики. Храмы не какие-то школьные: в протестантском, на дубовых лакированных скамьях помещается тысяча двести верующих.
Нас пригласили в этот храм вечером на концерт симфонического оркестра, где мальчики во фраках играли Стравинского - "Жар-птицу" и "Весну священную". Играли хорошо, по утверждению наших коллег-композиторов, на уровне оркестров московских специализированных музыкальных школ. Большинство музыкантов в оркестре были японцы, корейцы, таиландцы...
- Ну да, - объяснил сопровождающий нас педагог. - У нас школа всемирная, мы берём всех, нужно лишь заплатить деньги, выдержать конкурс и доказать наличие таланта.
Насчёт таланта мы не поняли, и он объяснил нам, что кроме высокой стоимости, жестокого конкурса по учебным дисциплинам поступающий в Академию Филипс Андовер должен обладать талантом либо музыканта, либо художника, либо шахматиста - короче, должен иметь от Бога. "Без таланта - объяснил он, - преуспеяние в мире бизнеса и управления невозможно. Талант - наш фирменный знак".
Выпускники Академии предназначены для блестящих карьер. Они получают такую глубокую и всестороннюю подготовку, что в любом университете мира им отдают предпочтение.
Выпускник, сделавший карьеру, непременно отвалит своей любимой школе миллиончик-другой. Особенно щедры в этом смысле те, кто был принят в Академию не на платное обучение, а на стипендию. Академия позволяет себе каждый год брать некоторый процент малоимущих, но высокоодарённых молодых людей на стипендию...
Мы слушали "Весну священную", и, конечно, нам претила хитроумность капиталистов, которые и тут, в детях, прихитрились держать уровень в школе по наиболее талантливым, а не по посредственностям троечникам. Вот у нас школа - рай для дураков. Мы воспитываем миллионы троечников. Создали философию троечников. Искусство и литературу троечников. Но главное, мы создали особый тип томления троечника - алкогольную слезливость, слёзность по утраченным возможностям.
Если капиталист - каналья хитроумная, то мы - ни дать ни взять - хитромудрые. Как клопы. Мы целый год можем питаться обойным клеем.
Что же такое богатство и зачем оно? Нищее бытие, согласно классику, определяет и нищее сознание - сознание нищих. Именно потому мы так спокойно берём подачки. Но самое тяжкое то, что сознание нищих вызывает к жизни и познание нищих, то есть замешанное на корысти образование. Ну, и известна истина - где есть корысть, там нет науки.
Богатство для школы необходимо как защита от давления извне. Как условие свободы мышления как кислород. Один гений может вырасти в подвале, но уровень мышления многих, близкий к гениальному, возможен только при наличии свободы и широкого дыхания. Япония гениями не богата, но общий уровень японцев для нас пока недостижим. Мы подменили знания - указаниями, чувства - оценками поэзию - декларацией.
Если те деньги, которые мы тратили на фанеру и раскрашивание ее в радостные краски, мы направляли бы на создание и содержание спецшкол, вот именно - спецшкол для выявления гениев... Ох как они нужны. Причём всему человечеству.
Академия Филипс Андовер построена по очень простой схеме - лучшее собирается в лучшем. Богатое в богатом. При абсолютной гласности. Школа-мультимиллионер разговаривает с миллионерами на равных. Взятку не дашь - только честь.
А что это такое? Честь?
Однажды я выступал у семиклассников в одной районной математической школе. Выступать я, конечно, не собирался - не люблю я это дело, но газета "Пионерская правда" попросила меня выступить, чтобы об этом написать. Я отбивался, но всё же пошел. И не пожалел. Ребята оказались башковитыми и несуетливыми.
Случайно речь зашла о чести.
Но почему случайно? Разве теперь уже не актуальны честь, доблесть, геройство?
Выяснилось в разговоре, что по инициативе классной воспитательницы семиклассники составили путем дебатов и голосования шкалу ценностей из категорий, предложенных им учительницей. (В Академии Филипс Андовер, как мне показалось, почти все учителя - мужчины).
Категорий было семь. И расположились они в результате дебатов в следующем порядке:
1 - Профессионализм.
2 - Престижность.
3,4,5 - Материальное положение, семья, идеология. Не запомнил последовательности. Думаю идеология на пятом месте.
6 - Честь.
7 - Классовое сознание.
Вот тут меня качнуло - на предпоследнем месте честь!
На вопрос - почему они охотно ответили:
- Как не имеющее разумной мотивации. А "классовое сознание" - понятие вообще вне логики. В нашей стране возможен лишь групповой или партийный эгоизм.
Они были очень симпатичные эти семиклассники. Может, уже пошла в рост новая популяция? Сейчас, я думаю, встреть они американских ребят из Филипс Андовер Академии, они вмиг нашли бы с ними общий язык. В чём тут дело: в усреднении или в мобилизации? Думаю в последнем. Думаю, есть ещё порох в пороховницах. Но вернёмся к чести.
Профессионализм как первая ценностная категория у меня возражений не вызывал - пусть. Можно даже сказать - наконец-то. Но престижность? Я спросил, что они вкладывают в это понятие, если отрицают честь? Ведь престиж - лишь производная от чести. Собственно, и в понятии "профессионализм" честь является как бы основной, если понимать честь как высокое качество работы, отношений и высокое качество идеалов.
- Вот, - говорю, - англичане, например, понятие дворянской чести делегировали, как теперь выражаются по телевидению, в массы через организацию клубов, клубных спортивных команд и вообще через спорт. Особенно детский и молодежный. Каждая школа имеет свои цвета и свой школьный престиж, поддерживая его поведением, успеваемостью, успехами в спорте и искусствах. Ну а в дальнейшем юниорская честь наполняется респектабельной честностью в ведении дел. Так что спорт и успехи в спорте не самоцельны.
- Так почему же, - спрашиваю, - у вас, семиклассники, честь на шестой месте?
- Мы подумаем, - говорят, - наверное мы тут что-то расчленили... Или не так собрали камни...
Пусть думают, может, и придумают что-нибудь путное. На них надежда.
Скажу только, что и отношение к ценностям должно стать ценностью само по себе, причём ценностью высокой, тогда первая - первичная ценность становится святыней, как, скажем, христианские заповеди. Святыней может стать и честь как отношение к качеству нашего труда. Мне, сознаюсь откровенно, даже не понять, почему слова "честь" и "качество" не одного корня, ведь и по созвучию, и по ассоциации они так близки.
В Академии Филипс Андовер нас провели в здание, где занимаются искусством. Изобразительным. Для музыки и скажем, театра в Академии, наверное, есть другие специальные здания.
Студии с мольбертами, как в художественных училищах. Фотолаборатории. Компьютерные классы, где учащиеся могут выражать себя при помощи электроники. Материал искусства педагогов не волнует: акварель, масло, карандаш, электронно-лучевая трубка - важен результат.
Мы окружили девочку в рекреации. Она работала на какой-то фотомашине. У неё был собран коллаж, но, по её замыслу, не хватало Эйфелевой башни, деформированной в ширину. Вот она и растягивала на машине Эйфелеву башню. Наши художники помогли ей добиться нужных пропорций. И она принялась впечатывать башню в коллаж. Как у нас говорят комсомольцы - работала с огоньком. Подарила нам по коллажу.
Юноши в некой стеклянной выгородке готовили телевизионную передачу. Посмотрел на нас затуманенными глазами - полное погружение. Думаю, они и не поняли, кто мы, а может, и не заметили. На полу лежали японские и других цивилизованных стран телекамеры. И никакие разнузданные пэтэушники не грозили их стибрить.
Занятия уже закончились. Здание было пустынным.
В небольшом кинозальчике-киноклассе нам показали учебный фильм, который, по мнению преподавателей, довольно полно говорил о направлении преподавания. Это был фильм о перерастании форм кубизма в посткубизм и далее - в абстракцию. Фильм был снабжен интересной, толковой лекцией. Я позавидовал. Конечно, в задачу школы не входит воспитание художника - но только капиталиста. И вот, чтобы капиталист не обмишурился где-нибудь среди полотен, его проводили по лабиринтам и закоулкам эстетики, я так подумал. Но все же почувствовал какую-то фальшь мысли.
- Для моды, - сказала одна из наших многомудрых дам-профессорш. - Сейчас во всем мире мода правит бал.
Когда мы вели свои разговоры в лесном студенческом отеле под городком Мидлбери, нам показали пленку, отснятую в ленинградской художественной школе. Автор сюжета, американский преподаватель эстетики, доказывал, что воспитание искусством у нас поставлено лучше, оно полнее раскрывает талант и выводит его с интуитивного уровня на уровень осмысления мира через законы искусства. И уже наглядевшись на американских раскрепощенных ребят, мы вдруг с упавшим сердцем увидели наших топочущих тяжелыми башмаками школьников в форме и обязательных красных галстуках. При виде камеры и иностранцев ребята сбились в плотное оборонительное подразделение, набычились и, подталкивая друг друга, запихались в какую-то дверь.
После учебного фильма нас повели на улицу, сказали - в школьный музей. В парке стояли скульптуры. Трава была свежая, её, наверное, поливали. Настроение у нас поднялось - в музее непременно висят работы учащихся, а тут уж мы не промажем, наши ребята хоть и в серых штанах, рисуют - дай Бог другим. Но подвели нас к зданию с классическим портиком, мраморными колоннами, тяжелыми бесшумными дверями: дуб, медь, стекло. Сказали, что вон он, школьный музей. Что собрание музея насчитывает несколько тысяч живописных полотен, листов графики, а также скульптуру.
- А на фига? - спросил я, наверное заикаясь.
Директор музея седовласый профессор, посмотрел на меня как на павиана.
- Человек должен развиваться в атмосфере и хроносфере искусства чтобы не терять лицо перед шедеврами и прозрениями гениев.
- Под словом "человек" этот профессор, конечно, подразумевал акулу капитала. - Искусство - провидческий путь, гороскоп человечества...
Я шаркнул ногой, мне очень понравилось про гороскоп.
Да, это был музей, со светлыми залами, увешанными хорошей живописью. С запасником, где все как надо, на шарнирах и на колёсиках. С выставкой советских художников-нонконформистов, центральными полотнами которой были работы Целкова и Шемякина. Одно полотно Целкова висело в кабинете директора. Я спросил, почему оно тут. И он на минутку утратив свою монументальность, сказал:
- Дети есть дети. Это полотно задевает их достоинство.
На полотне был изображен человек, который заглатывал канат и испражнялся тем же канатом.
Именно после этого мы пошли на банкет с яствами, дружелюбием и непониманием, зачем нужен букварь. Спиридон Вангели, молдавский писатель написал букварь для народа, а американцы не поняли сути, они сказали: "В каждой семье свой букварь. У школы другие задачи".
Потом мы пошли в протестантский храм на концерт. Думаю, в Филипс Академии имеется и концертный зал, и театр, и, наверное, два театра...
Слушая "Весну священную" я, как говорят, констатировал, что созданный во мне ещё в школе образ капиталиста сильно смахивает на дарвинскую обезьяну. Да и была ли она, обезьяна? А фразу "В каждой семье свой букварь" я понял, можно сказать, только сейчас, когда у нас начались волнения на национальной почве - выбор букваря оказался делом семейным, - в школу ребёнок обязан приходить, умея читать на том языке, какой для него выбрали родители. И по сути, это последний, если не единственный сейчас родительский выбор.
Где-то в парке свеже-зелёном был месяц май, распластались открытые стадионы, к ним подступали спортивные залы, плавательные и для художественного ныряния бассейны. Я их не видел, но как бы видел, глядя на ребят, пришедших послушать концерт. Половину зала занимали школьники среднего возраста. На задних скамьях не густо сидели юноши. Будущие капитаны мировой экономики сдержанно озорничали.