* * *
В Николаеве стояли в небольшом, одноэтажном домике, два офицера. Сидели они вечером, однажды, у окна. Была зима. Светил полный месяц. Беседа приятелей смолкла, они задумались, куря папиросы. Вдруг слышат, с надворья кто-то стукнул в наружную раму… раз, другой и третий. Переглянулись они, ждут. Минуты три спустя, опять незримая рука постучала в окно. Один из них выбежал на крыльцо, обошел угол дома, - никого нет.
Дом был на краю города и выходил на обширный, ярко-освещенный луною пустырь. Потолковали приятели и решили, что это им так показалось, или что дрожало от движения воздуха стекло старой двойной рамы, - хотя ночь была тихая, без малейшего ветра. На вторую ночь повторилась та же история, на третью снова. Это вывело офицеров из терпения. Осмотрев днем окрестные дворы, овраги и площадь, они решились выследить, что это за чудо? - Ночью один сел с папироскою у окна, другой, одевшись в шубу, спрятался в тени у соседнего забора. Долго ли сидел он - последний не помнил, - только опять раздался стук, явственное дребезжание наружной оконной рамы. Стороживший под забором офицер бросился к дому, - из-под оконного притолка выскочила какая-то тень… Ночь на этот раз была несколько мглистая; месяц то и дело прятался в налетавшие облака. Тень кинулась бежать по площади; офицер за нею, - далее, далее, - вот-вот настигает. Добежали они до какого-то оврага. У оврага - стоит запряженный в сани конь. Тень бросилась в сани, офицер ее за полу и тоже в сани. Лошадь помчалась. - Зачем ты нас пугал? - спрашивает офицер. - Тень молчит. - Говори, говори! - пристал офицер, теребя незнакомого и стараясь вырвать у него вожжи… Но сани нечаянно, или благодаря вознице, раскатились, и офицер вывалился, среди пустынного, занесенного снегом взгорья. Он едва нашел дорогу и возвратился домой к утру, с трудом выбравшись из оврагов, куда его завезла незнакомая, ускользнувшая от него тень.
V
Таинственная свеча
Некто Кириллов, будучи командирован в приволжские губернии, ехал туда с своим секретарем. Надо было свернуть с большого почтового тракта на проселок. Кириллов ехал в собственной коляске, по фельдъегерской подорожной и открытому листу. Дело было спешное и не терпящее отлагательств. Проселочный путь оказался очень удобным. Погода была перед тем сухая. Стоял превосходный, весь в зелени и цветах, оглашаемый птичьими свистами, май. Но едва странники проехали верст полтораста, меняя в волостях обывательских лошадей, небо заволокло тучами, стало пасмурно, и пошел теплый тихий дождь. Дорога мигом испортилась. До места назначения, небольшого уездного города, оставалось два-три перегона. В предпоследней волости дали Кириллову лошадей нехотя, уговаривая его переждать, пока просохнет. Он на это не мог согласиться. Лошади пристали. Едва сделав с обеда до вечера верст десять-пятнадцать, коляска насилу втащилась в какую-то разбросанную, заросшую садами, деревню и остановилась в околице: ни взад, ни вперед.
- Переночевали бы, ваше превосходительство, - сказал обывательский ямщик: - до Терновки еще семь верст, а лошади не довезут.
- Какая это деревня?
- Дубки.
- Государственных крестьян?
- Вольная.
- Расправа есть?
- Есть-то есть, да нету-ти лошадей. Тутошние все гоняют на ночь в луга. А пока за ними сходят, настанет и ночь. Эвоси, и солнышко заходит.
- Где же тут перебыть?
- В постоялом разве… да нет, барин, там кабак, - уж не знаю, куда вас и вести. Мужики все в отхожих работах, остались почитай одне бабы.
- Да вон же у вас церковь, - отозвался секретарь: - значит, есть священник.
- Есть, - ответил ямщик.
- Ну, вези к батюшке.
Подъехали к дому священника, на обширной, поросшей травою площади. Священник оказался вдовцом, лет пятидесяти, очень серьезным, благообразным и радушным человеком.
Узнав, что гость его важный в столичной иерархии чиновник, он удвоил к нему внимание, предложил странникам чаю, ужин и собственную опочивальню.
Кириллов с секретарем напились чаю и закусили на воздухе, на крыльце попова домика, выходившего окнами против церкви. Дождь перестал, и хотя небо еще было заволочено тучками, или скорее туманом, на дворе было тепло и так тихо, что слышался говор отдаленных переулков, где засыпала, с быстронаставшими сумерками, наморившаяся за день деревня. Гости и хозяин засиделись долго у столика, накрытого белой скатертью и уставленного скромным угощением сельского священника.
- Что у вас такая маленькая церковь? - спросил Кириллов - точно вросла в землю и даже будто покачнулась.
- Древний храм, очень древний, - отвечал священник - еще при моем прадеде лажена, а при деде достроена… Мхом поросла, и колокольня точно как бы наклонилась маленько, но еще держится.
- Что же, мало средств, нечем обновить?
- Народ здесь смирный, свободный, как воздух, - ну, и не тем занят. А церковь древняя и строили ее древние, благочестивые люди…
Поговорили еще гости, поблагодарили хозяина за хлеб-соль и, распорядясь насчет дальнейшего с утром пути, ушли спать. Комната, где им предложили ночлег, выходила окнами на площадь. Священник лег в чистой приемной, смежной с этой комнатой.
Боясь простудиться, Кириллов лег, не открыв окна, и потому от духоты долго не мог заснуть.
Постель священника, на которой он расположился спать, была у стены против окон; секретарь лег на диванчик у двери. Свечу погасили и смолкли. Затих по соседству и священник. На дворе еще более стемнело.
Так лежал, ворочаясь и думая о разных разностях, Кириллов час или более того. Обернувшись на постели к окну, он стал всматриваться в очерк церкви, неясно рисовавшейся в сумерках.
Ему показалось, что церковь слабо освещена…
"Вероятно, небо окончательно очистилось, и взошел месяц за нашим домом, - подумал Кириллов - лунные лучи и отражаются в церковных окнахъ".
Кириллов приподнялся на постели, вгляделся пристальнее. "Нет, это не лунные лучи! - сказал он себе: - все окна подряд, но освещены только три левые, в главной части церкви, а правые, в приделе, под колокольней, темны, - значить, церковь освещена изнутри".
Чем более всматривался Кириллов, тем явственнее стал различать красноватый, мерцающий блеск, отличный от бледных лунных лучей.
"Свеча! - подумал он - в церкви зажжена свеча! Либо там воры, либо покойник… Но какая неосторожность - ставить на ночь у гроба, в такой ветхой церкви, свечу!"
- Батюшка, а батюшка! - сказал Кириллов, помнивший, что священник шевелился в соседней комнате, несколько минут назад. Оклик пришлось повторить.
- А? Что прикажете? - отозвался из-за двери проснувшийся хозяин.
- У вас, батюшка, светится в церкви.
- Извините, там темно, и ключи у меня.
- Да отчего же светится? Не забыли-ль погасить какую свечку у образов? Была сегодня вечерня?
- Не было.
- Так не стоит ли там покойник? - спросил Кириллов.
Священник повозился по полу ногами, очевидно, отыскивая башмаки. Через минуту он появился, в халате, на пороге.
- Где светится? - спросил он, глядя в окно - вот странно, в церкви действительно покойник… его вынесли за час до вашего к нам прибытия… но только никто у образов, а тем паче у гроба, не зажигал свечи.
- Угодно-ли, пойдем, стоит посмотреть, - сказал Кириллов, любопытствуя узнать, что это за странность.
Священник нехотя достал из-под подушки ключи. Разбудили секретаря. Тот, узнавши, в чем дело, в особенности засуетился. "Чудеса, чудеса!" - шептал он: - "покойник… и светится".
Гости и священник вышли на площадь. Три окна, явственно и без всякого сомнения были изнутри слабо освещены. Но едва любопытствующие стали подходить к церкви, свет внезапно погас.
- Нам это показалось, - заметил священник: - никакого огня в церкви быть не может. Даром только, сударь, потревожились… помилуйте, у нас очень строго насчет огня.
Кириллов уж повернул к дому. Ему хотелось спать.
- Нет, ваше превосходительство, - засуетился секретарь: - так этого оставлять бы не следовало… осмотрим церковь…
Делать нечего. Священник, гремя ключами, отпер церковную дверь. У секретаря нашлись спички. Зажгли стоявший в приделе, у порога, фонарь и вошли в храм.
Церковь, как все сельские церкви: чистая, уютная. Пахнет ладаном. Посредине, перед алтарем, стоял гроб с покойником, каким-то молодым, суровым и красивым работником. Непокрытое лицо глядело спокойно, точно умерший заснул.
- Горячка-с… - вскользь сказал священник, идя к алтарю.
Кириллов и секретарь с ним осмотрели алтарь, шкаф с ризами, поднимали покров алтаря, покров, накинутый на гроб, все углы главного и входного церковных отделений и даже приподнимали покров над небольшим аналоем, стоявшим у гроба.
Священник тем внимательнее осматривал церковь, что ему казалось всего правдоподобнее, как он потом говорил, искать, не притаился ли где вор.
Еще потолковали, еще осмотрели церковь, подняв выше фонарь, - возвратились и снова легли спать.
Решась более не думать о виденном свете. Кириллов обернулся к стене, но еще мельком взглянул с постели на церковь, и на этот раз ее окна были темны.
Прошло с час или более. Кириллов хорошо помнил, что он спал и, как ему казалось, спали и другие. "Этакая чепуха иной раз пойдет в голову, - думал Кириллов во сне: - да не одному, а всем троим; трое видели свет в запертой церкви и, не пойди туда, сами не осмотри, на всю жизнь осталась бы легенда о заколдованной свече"…
- "Ах, я простота! - вдруг пришло на мысль опять пробудившемуся Кириллову - ну, как я не догадался? да и священник хорош! Объяснение прямое и весьма несложное… За церковью должен быть тот именно постоялый с кабаком, куда нам не советовали заезжать… Ну, очевидное дело: на постоялом еще не спят, окна его освещены и, просвечивая сквозь окна церкви, ввели нас в такое заблуждение"…
С этою мыслью Кириллов опять старался заснуть, соображая, как он утром пристыдит священника, забывшего о таком обстоятельстве.
В это время Кириллову показалось, что его секретарь почему-то не спит. Как уж ему это показалось, он впоследствии не мог и объяснить: сам он лежал лицом к стене, и в комнате была полная тишина.
Он снова медленно, задерживая дыхание, приподнялся на локте и тихо обернул голову в комнату…
Секретарь сидел в одном белье, спустив ноги на пол с дивана, и неподвижно, как бы в оцепенении, смотрел в окна на площадь. На дворе окончательно стемнело, и на этом черном, ночном фоне еще неуловимее и мрачнее рисовалась ветхая, вросшая в землю, церковь, с покачнувшеюся на бок сквозною деревянною колокольней.
Кириллова обдало, как варом. Волосы шевельнулись на его голове…
Три левых окна церкви были снова, и уж теперь явственнее, освещены изнутри…
- Что вы, Иван Семеныч? - спросил Кириллов секретаря: - не спите?
Тот, не находя слов на коснеющем от волнения языке, только показал рукой на церковь.
- Батюшка, а батюшка! - сказал Кириллов, ступя за порог комнаты, где спал священник - вставайте, в церкви опять огонь.
- Быть не может, что вы!
- Вставайте, глядите.
Все трое опять вышли на крыльцо. Церковь была видимо изнутри освещена.
- А постоялый? кабак по тот бок площади? - спросил Кириллов - это его окна просвечивают…
- Постоялый в другом конце села, а за церковью - общественный, всегда запертый, хлебный магазин.
- Кругом обойдем, кругом, ваше превосходительство, - проговорил, наконец, онемевший от волнения и страха секретарь.
Взяли фонарь и, его не зажигая, тихо, без малейшего шороха, обошли кругом церковь. Все здания на площади были темны; в окнах храма, при обходе священника и его гостей, ясно мерцал слабый, будто подвижный огонек, погасший мгновенно, едва они обошли церковь.
- Войдем, снова осмотрим, - прошептал уже не с прежней смелостыо Кириллов - нельзя же так оставить… или это общая нам троим галлюцинация, или в церкви, действительно, то вспыхивая, то угасая, горит незамеченная нами, при первом осмотре, свеча… очевидно мешал ее разглядеть свет фонаря.
- Войдем без оного, - произнес робким, дрожавшим голосом секретарь.
- С нами крестная сила! - сказал священник, снова отмыкая дверь.
В церкви было темно. Ни одна свеча перед алтарем и в других ее частях не горела. Покойник лежал также неподвижно. Наверху только, на колокольне, чирикая, возились воробьи, да взлетывали галки и голуби, очевидно чуя близкий рассвет.
- Это там, это оттуда… белый голубь, может быть! - прошептал секретарь.
- Какой белый голубь? - спросил священник.
- Да тот, которого носят бесу на кладбище за неразменный рубль! Иной раз вырвется, бесы погонятся, - ни голубя, ни рубля…
- Стыдно, сударь, такое суеверство! - сказал священник, дрожащими руками зажигая в сенях фонарь: - извольте идти на колокольню… осмотрим, коли ваше желание, всех голубей, галочье и воробьев.
Кириллов предложил принять меры осторожности. Выходную дверь церкви заперли изнутри замком и пошли по витой, узкой внутренней лесенке на колокольню. Птицы, при блеске фонаря, шарахнулись и шумными стаями, цепляясь о звонкие края колоколов и о пыльные стены, стали вылетать с колокольной вышки.
- Ну, где же ваш белый голубь? - спросил священник, когда осмотрели колокольню: - а теперь, для-ради достоверности, исследуем снова и церковь.
Опять с фонарем обошли алтарь, осмотрели шкаф и все углы, и поднимали покровы над алтарем и покойником. Нигде ничего, церковь пуста.
- А все сие от безверия, - начал священник - вот у вас белые голуби… а там может и еще какие праздные сплетения…
Он не договорил. Кириллову в эту минуту вздумалось приподнять покров над небольшим аналоем, стоявшим у гроба. Этот аналой они уж в первый приход осматривали.
Кириллов взялся за край покрова, приподнял его и окаменел. Секретарь вскрикнул. У священника из рук чуть не упал фонарь…
Что же они увидели?
Под покровом узкого, невысокого аналоя, съежившись, сидела худенькая, сморщенная, как гриб, седая, повязанная по лицу платком, старушонка…
- Ты здесь чего? - спросил, первый опомнившись, священник.
- Зуб, батюшка, зуб совсем одолел! - проговорила старушка, хватаясь за обвязанную щеку.
- Ну, так что же, что зуб?
- Люди это сказывали, научили, - отвечала, дрожа, старушонка - возьми клещи и выдерни у покойника тот самый зуб… и пройдет на веки веков…
- Так ты, Федосеевна, грабить покойника?
- Вот клещи и свечка, - ответила, падая в ноги священнику, Федосеевна - не погуби, батюшка, - совсем одолел зуб…
- Но где же ты была, как в первое время мы приходили?
- На колокольне пряталась. Не погуби, отец Савелий, нет житья от этого самого, то есть кутного зуба.
- Ну, и выдернула у покойника?
- Крепонек больно… дергала, дергала - а тут страх… а тут, Господи, какой страх! и руки дрожат…
VI
Прогулка домового
Это было года два назад, в конце зимы, - сказал Кольчугин: - я нанял в Петербурге вечером извозчика от Пяти-углов на Васильевский остров. В пути я разговорился с возницей, в виду того, что его добрый, рослый, вороной конь, при въезде на Дворцовый мост, уперся и начал делать с санками круги.
- Что с ним? - спросил я извозчика - не перевернул бы саней…
- Не бойтесь, ваша милость, - ответил извозчик, беря коня под уздцы и бережно его вводя на мост.
- Испорчен видно?
- Да… нелегкая его возьми!
- Кто же испортил? видно мальчишки ваши ездили и не сберегли?
- Бес подшутил! - ответил не в шутку извозчик: - нечистая сила подшутила.
- Как бес? какая нечистая сила?
- Видите-ли, все норовит влево с моста, на аглицкую набережную.
- Ну? верно на квартиру?
- Бес испортил, было наваждение.
- Где?
- На аглицкой этой самой набережной.
Я стал расспрашивать, и извозчик, молодой парень, лет двадцати двух, русый, статный и толковый, передал мне следующее:
- Месяц тому назад, в конце масляной недели, я стоял с этим самым конем на набережной, у второго дома за сенатом. Там подъезд банка, коли изволите знать… Вот я стою, нет седоков; забился я в санки под полость и задремал. Было два или три часа по полуночи. Это я хорошо заметил, - слышно было, как на крепости били часы. Чувствую, кто-то толкает меня за плечо; высунул из-под полости голову, вижу: парадный подъезд банка отперт, на крыльце стоит высокий, в богатой шубе, теплой шапке и с красной ленточкой на шее, барин, из себя румяный и седой, а у санок - швейцар с фонарем. - Свободен? - спросил меня швейцар. - Свободен, - ответил я. - Барин сел в сани и сказал - На Волково кладбище. - Привез я его к ограде кладбища; барин вынул бумажник, бросил мне без торгу на полость новую рублевую бумажку и прошел в калитку ограды. - Прикажете ждать? - спросил я. - Завтра о ту же пору и там же будь у сената. - Я уехал, а на следующую ночь опять стоял на набережной у подъезда банка. И опять, в два часа ночи, засветился подъезд, вышел барин, и швейцар, его подсадил в сани. - Куда? - спрашиваю. - Туда же, на Волково. - Привез я и опять получил рубль… И так-то я возил этого барина месяц. Присматривался, куда он уходит на кладбище, - ничего не разобрал… Как только подъедет, дежурный сторож снимет шапку, отворит ему калитку и пропустит; барин войдет за ограду, пройдет малость по дороге к церкви… и вдруг - нет его! точно провалится между могил, или в глазах так зарябит, будто станут запорошены.
- "Ну, да ладно! - думаю себе: - что бы он ни делал там, нам какое дело? Деньги платит". - Стал я хозяину давать полные выручки, три рубля не менее за день, а рубль-то прямо этот ночной пошел на свою прибыль. Хозяин мне справил новый полушубок, да и домой матери я переслал больше двадцати пяти целковых на хозяйство. И лошади по нутру пришлось: то, бывало, маешься по закоулкам, ловишь, манишь поздних седоков; а тут, как за полночь, прямо на эту самую набережную, к сенату; лошадь поест овсеца, отдохнет, - хлоп… и готов рубль - целковый! И прямо от Волкова, по близости, на фатеру в Ямскую…
Все бы шло хорошо; ни я барину ни словечка, ни он мне. Да подметили наши ребята, что хозяин уж больно мной доволен, - ну, приставать ко мне. - Федька с бабой важной сведался, она балует его, - стали толковать - угости, с тебя следует могарыч. - Отчего же? - говорю - пойдем в трактир. - Угостил ребят. Выпили с дюжину пива, развязались языки. Давай они допытывать, что и как. Я им и рассказал. А в трактире сидел барин "из стрюцких" - должно чиновник. Выслушал он мои слова и говорит: - "Ты бы, извозчик, осторожнее; это ты возишь домового или просто сказать - беса… И ты его денег без креста теперь не бери; сперва перекрестись, а тогда и принимай". - Да как же узнать беса? - спрашиваю чиновника. - "А как будешь ехать против месяца, погляди, падает ли от того барина тень? - Если есть тень - человек, а без тени - бес…"
Смутил меня этот чиновник. Думаю: постой, сегодня же ночью все выведу на чистую воду. Стал я опять у банка. Вышел с подъезда барин, и я его повез, как всегда; в последнее время его уж и не спрашивал, - знал, куда везти…