Казалось, будто Август получил приказ свыше, и его слова звучали, как благая весть. Но тут появилась Поулине и подпортила всю картину. Лицо её никоим образом не выражало кротость: чтобы избавиться от этих трёх женщин, ей пришлось отдать весь утренний удой. Однако кислое выражение её лица сменилось выражением глубочайшего удивления, когда она увидела Августа в его одеждах пророка. Что ж это такое? Неужто перед ней Август?
- Да, да, он хочет, чтоб мы вышли с неводом, - объясняет Йоаким.
- Это ещё почему? Сельдь пришла, что ли?
- Он говорит, что пришла.
- Так-так! Эдеварт, уведи Августа в дом и не давай ему стоять на холоде. Ну а ты, Август, не стой дурак дураком, иди и ляг.
- А ну стоп! - кричит Август. - Я уйду только тогда, когда сочту нужным! Да, кстати, Йоаким, ты уже решил, хочешь ты выйти с неводом или не хочешь?
Йоаким:
- Ну, люди, что вы думаете? А где ж это у нас Кристофер с дружками? Ушли, что ли?
- Похоже на то, - отвечают люди, оглядываясь по сторонам.
- Как ни крути, - говорит Йоаким, - а получается, что надо выходить. Еды нет, и духу тоже нет, и сил у людей не осталось, так что выходить надо большой артелью, вот я и раздумываю...
Вдруг подходит Роландсен, глава банка, вернее, не походит, а подбегает. Он всё время стоял в сторонке, зато теперь он очень спешит, вид у него разгорячённый, лицо бледное.
- Они увели из хлева корову! - докладывает он.
- Это как? Это кто?
- Они взяли корову и вывели её из хлева. Я сам видел. Поулине со всех ног бросается к хлеву, некоторое
время её не видно, потом она прибегает обратно, крича и воздевая руки к небу:
- Бык! Они увели большого быка!
- Что-о-о?
Йоаким рванулся было за похитителями, но Эдеварт удерживает его и хочет бежать сам.
- Пустите меня! - кричит он. - Я сам!..
- Стой! - кричит Август изо всех сил.
- Вон они идут, - указывает глава банка Роландсен. Поулине:
- Да-да, вон они. А ведёт быка Кристофер. Вы что, не видите, как они ведут нашего быка? Так и будете стоять и любоваться?
- А ну, замолчите! - вдруг восклицает Август. - Поулине, я заплачу тебе за твоего быка.
- Это ещё почему? - не соглашается Йоаким. - Они что, вот так и уведут моего собственного быка?
Август:
- Да заплачу я за него.
- Заплачу, заплачу! А Кристофер, значит, пусть делает, что хочет?
- Заплачу! - подхватывает и Поулине. - Сперва надо спросить у нас, хотим ли мы продавать быка.
Август:
- Куда важней, Поулине, спасти людей от голодной смерти.
- Нет, - перебивает его Йоаким, - в Поллене дело зашло чересчур далеко!
- Всё можно изменить, если ты выйдешь с неводом, - говорит Август. - Думаю, ты так и сделаешь!
Йоаким:
- Во всяком случае, попытаюсь.
- Когда? Сейчас?
- Да прямо сегодня. Пошли со мной, люди!
XVIII
А вот Эдеварт не стал выходить с неводом. Выйди он, быть бы ему самым сильным в рыбацкой артели, но Йоаким настоял на том, чтобы Эдеварт оставался дома и караулил усадьбу и хлев. Поди знай, какая лихая компания может ещё к ним нагрянуть.
За своё легкомыслие Августу пришлось расплачиваться новым приступом болезни. Его идея относительно невода, его тяжкие раздумья о том, как бы уговорить людей, сломить их сопротивление, не стоили ему особого труда, для него это было сущей ерундой. Даже и то обстоятельство, что он послал Теодора с телеграммой от имени старосты Йоакима Андреасена, труда не стоило. Зато холод и сырой воздух опять подорвали его здоровье.
- Ну, что я говорила! - ворчала Поулине.
- Ты говорила, он говорил, все говорили, уж молчала бы ты лучше, Поулине, - ворчал Август в ответ. Он был обескуражен, он был крайне огорчён возвращением болезни, это отрывало его от всяких дел, которые он хотел уладить, и грозило повторением приступов кашля, тягостных ночей, а главное, необходимостью вымаливать капли, которые Эдеварт берёг как зеницу ока.
- Молчала бы ты лучше, Поулине! - говорил Август. - Как бы, по-твоему, уладилось дело, не встань я с постели и не наведи порядок? Тогда б у тебя в хлеву с каждым днём становилось на одну животину меньше.
Поулине фыркала:
- В конце концов, в этой стране есть ещё ленсман и вообще правительство.
- Нету, - устало отвечал Август, раздосадованный её упрямством. - А теперь ты должна как можно чаще приносить мне кружку кипятка. Я буду его пить.
О, Август был человек стойкий, упрямый и стойкий, он желал пить крутой кипяток, чтобы как следует пропотеть.
Он снова вспомнил о своём плане учредить в Поллене ярмарку и обсуждал эту идею с Эдевартом. Август возлагал большие надежды на тир и собирался закупить целую партию ружей и револьверов, которые можно выдавать напрокат либо просто продавать, чтобы молодёжь научилась обращаться с оружием.
- Если б я не успевал выстрелить первым, - говорит он, - меня б уж давно на свете не было.
Эдеварт кивает в ответ.
- Так что в этом я разбираюсь. Но вот насчёт тира... будем брать крону за входной билет, а за патроны отдельно. И пусть они ещё платят за обучение, мы ведь в своё время тоже учились стрелять. А ещё мы могли бы соорудить хорошую карусель, я объясню тебе, как она устроена.
Эдеварт опять кивает.
- Дай мне подумать, что нам ещё нужно. Как насчёт канатных плясунов?
- Годится, - говорит Эдеварт.
- Значит, нужен канат. У Поулине в лавке есть тонкий и есть толстый. Ты же знаешь, я много чего умею, а вот этому искусству так и не выучился. Но можно научить мальчишек, вон мальчишки у Каролуса - им ведь уже достаточно лет, их я и натаскаю.
- Думаешь, они согласятся? - спрашивает Эдеварт.
- А почему бы им не согласиться?
- Потому, что Ане Мария не позволит. Она трясётся над ними не знаю как.
- Так я ж ничего плохого им не сделаю.
- А если они упадут?
- Никуда они не упадут. Мы начнём обучение над самой землей. В конце концов это я сосватал ей мальчишек, им только на пользу пойдёт, если они чему-нибудь выучатся. А что ты скажешь насчёт бокса, как в Англии и в Америке, - такая распрекрасная штука. Но здесь об этом нельзя и думать, мы ещё не такие цивилизованные.
Август ни минуты не сомневался в том, что его ярмарка станет большим развлечением для молодёжи. Он вспоминал и вспоминал всевозможные аттракционы, например лотерею, недоставало только обезьяны. А вот о торговле и товарах, которые следовало продавать и покупать на ярмарке, он вообще не упоминал.
И всё время, лёжа в постели, он ждал вестей из залива. Какой они взяли курс, то ли вдоль побережья на запад, то ли прямо на север, к острову Фуглё. Он начал потеть от своего лечения кипятком, обмяк, потерял аппетит, ещё больше исхудал, но голова у него работала как прежде.
- Ещё немного, - сказал он Эдеварту, - и мы получим вести от наших рыбаков. У Йоакима лёгкая рука, я рад, что отправил его туда. Если даже он загородит не больше двух-трёх тысяч мер сельди, впрочем, не буду преувеличивать, скажем, пятьсот или даже двести, то и тогда это будет благодать Божья для каждого рыбака. Сколько их вышло-то? Эдеварт не знал.
- А когда они вышли?
Эдеварт и этого не знал, надо подумать.
- Ну ты вообще ничего не знаешь.
Эдеварт грузно сидел рядом и отнюдь не был согласен с Августом, а у того поднялась температура, и товарищ его раздражал. Презрительно фыркнув, он сказал без обиняков:
- Я смотрю, у тебя дела куда хуже, чем у меня, потому что ты проворонил всю свою жизнь. Может, ты, по крайней мере, знаешь, не было ли в округе новых случаев грабежа?
- Что-то я не слышал. Они, верно, ещё не доели быка и живут не тужат.
- Темень у тебя внутри, вот что я скажу. Почему в тебе не горит тот свет, какой есть во мне? Скоро появится сельдь и всё такое прочее.
- А тебе почём знать?
Не иначе это была великая тайна Августа, поэтому он просто сказал, что знает и всё тут. Может, всё дело было в том, что он часто спрашивал о направлении ветра и штормах в Атлантике, может, его уверенность и основывалась на этих скудных сведениях. Август всегда полагался на чудо, и чем скорее оно произойдёт, тем лучше. О нет, он не любил ничего случайного, такого, что может получиться так, а может и эдак, не говоря уже о чём-то неопределённом, о рядовом случае. У него всё было известно наперёд. Есть дело, надо его выполнить. - Скоро придёт сельдь, а пока дай мне мои капли.
Эдеварт не отвечает, он уходит к себе в комнату.
Август:
- Ты что, оглох? Капли-то вроде бы мои.
- В бухту вошла лодка, - говорит Эдеварт.
- Лодка?
- А в ней трое. И лодка-то Родерика!
- А что я говорил! - восклицает Август. - Гружёная?
- Доверху!
- Вот так! - кричит Август. - Я как раз ждал их не сегодня-завтра!
Эдеварт продолжал докладывать:
- Похоже, там сидит кто-то из тех, что с неводом... Народ спешит к лодочным сараям.
Август, вслед за ним:
- Заперли, заперли, а что я говорил!
Эдеварт обернулся, мгновение помешкал, потом без долгих слов схватил приятеля и отнёс его обратно в постель.
Август:
- Я только хотел глянуть!
Эдеварт, возвращаясь к окну:
- Нельзя же так, ты совсем потный!
- Не твоё дело! - вопит Август, внезапно разъярившись. - Какое ты имеешь отношение к этой лодке? Это я послал их забрасывать невод.
Эдеварт, спокойно:
- У лодочных сараев полно женщин. А вот и Ане Мария спускается со своими приёмышами.
- Заткнись! - ярится Август. - А лодка что, так и не швартуется?
- Уже пришвартовалась. В ней Каролус и оба почтаря.
Оказалось, что лодка пришла с сельдью, и в Поллене была великая радость и великое ликование. Но привезла она сельдь не из загороди, а пойманную сетью, стало быть, лучше сортом, роскошная такая сельдь, жирная, отборный товар.
А невод они и не ставили, тут Август ошибся, это старый Каролус закупил груз сельди и тем спас Поллен. Он по-прежнему расхаживал с полным кошельком и забрался за четыре прихода отсюда, к северу, там людей кормило море, а деньги пока ещё не утратили своей ценности, там он и закупил у рыбаков весь их дневной улов и выложил за него большие деньги. Старый Каролус снова оказался на высоте, ещё никогда он не пребывал в лучшем настроении. Когда рыбаки принялись набивать цену, Каролус сказал: "О деньгах речь не идёт, мне надо погрузить улов. И ежели Каролус из Поллена вам ещё не знаком, гляньте, вот он перед вами". Этими словами он настолько поразил рыбаков, что они начали говорить ему "вы" и "капитан", Каролус выглядел в их глазах поистине волшебником. "Помоги нам Господь, до чего же богат должен быть этот человек!" - твердили они.
Жизнь в селении сразу наладилась, небо над Полленом просветлело, у детей, женщин и мужчин снова появилась еда, они ели сельдь и запивали её водой, полленцы окрепли и начали жить по-новому. После того как Родерик и его отец несколько дней были заняты только едой, они снова начали возить почту к пароходному причалу и обратно, по дороге в церковь снова можно было увидеть людей, и никто больше не предавался разрушительному разгулу. И ещё заметная перемена: люди подняли голову, начали улыбаться, и пение псалмов у ручья прекратилось. Единственным человеком, который был всё так же обращён к Богу и хранил в себе страх Божий, оставалась Рагна, Теодорова жена, в ней словно что-то надломилось. Люди качали головой, глядя на неё, и все как один находили, что она явно перебарщивает.
Августа конечно же глубоко огорчало, что Поллен спасла не загородь в заливе. Но что стряслось с Йоакимом, почему он не запер косяк? В залив вошла сельдь, тут он не мог ошибиться, просто найти её никто не сумел. Когда он прознал, где находится артель с неводом, то телеграммой посоветовал им искать подальше к северу, обойти вокруг острова Сенья, туда и обратно. Эдеварту он сказал:
- Понимаешь, надо бы мне самому идти с ними, а я тут валяюсь больной! И всё же ни одна лодка, гружённая сельдью, не пришла бы в Нижний Поллен, не догадайся я послать их с неводом. Просто диву даёшься, как много надо времени, чтобы выздороветь. Я не то чтобы жалуюсь, жаловаться - это не по-христиански, но никогда ещё время не тянулось для меня так долго.
Несколько дней спустя произошло событие, которое Август счёл знамением, адресованным ему лично: почтовая лодка пришла с зерном. Не сказать, чтобы так уж много было зерна, но, как ни крути, двенадцать мешков она привезла, а на пристани дожидалась ещё дюжина мешков с картошкой. Когда Август получил это известие, глаза его засияли бледной голубизной от радости и умиления.
- Вот тебе и ответ на телеграмму к амтману, - сказал он Эдеварту, - я ведь знал, что это поможет.
- А чего ты ему написал? - спросил Эдеварт.
- А я написал, что если нам и сейчас не помогут, то я отправлю телеграмму самому королю. И отправил бы, не побоялся!
Вот теперь в Поллене была еда для всех ртов, было зерно из Гульдалена, из Тотена, картошка с Хедемарка и от озера Мьёса, зерно смололи, а картошку подмешали к муке, чтобы вышло побольше. Вот только хлеб, выпеченный из этой смеси, имел скверный обычай плесневеть, хотя и не терял вкуса, покуда оставался свежим, он был даже более сытным, чем городской хлеб, а вдобавок избавлял от расходов на мясо. Не потому, что мяса не было, нет и нет, раз была сельдь, было, так сказать, и мясо. Каролус самолично ходил из дома в дом, выяснял, как обстоят дела, и задолго до того, как сельдь подошла к концу, он, изрядно наполнив свой кошелёк, снова отправился на закупку сельди. Ему это доставляло удовольствие.
Да, жить в Поллене и впрямь стало отрадно.
Даже болящий скиталец становился всё крепче и бодрей, хоть и не слишком быстро. Трудно было отрицать, что время, когда он наконец-то вполне выздоровеет, снова встанет на ноги и начнёт верховодить в селении, приближалось очень медленно. Он честно и смиренно лежал в постели день за днём; те шесть месяцев, которые доктор наложил на него в виде домашнего ареста, быстро подходили к концу, от них оставалось так мало, что при других обстоятельствах он пренебрёг бы этим остатком, а теперь вот исправно долеживал, не проявляя ни малейших поползновений нарушить предписание. Зато он с большой охотой рассуждал на религиозные темы и твердил, что считает себя великим грешником; в один прекрасный день он даже признался, что совершил несколько убийств. Да-да, так и сказал: несколько убийств. Эдеварт заметил: "Ты ж говорил, что никого не убивал". Август: "Ну и что? Говорил, потому что боялся. Я не смел признаться в этом, я был слишком болен и слишком близок к смерти. Откуда тебе это знать? Ты ведь куда лучше меня, ты никогда не сделал ничего дурного. Я и так рассказал тебе слишком много. Сейчас другое дело, сейчас, когда настали светлые дни и я понимаю, что смерть мне не грозит, я расхрабрился. Кстати, а почему ты думаешь, что убить кого-нибудь так уж страшно? Разве лучше, чтоб убили тебя?"
Подобные высказывания свидетельствовали о том, что вера Августа в Бога начала ослабевать, да и смерти он почти перестал бояться. Теперь он без прежнего волнения рисовал себе ужасы того света.
Впрочем, Август и теперь не считал, что выздоровел полностью.
- Ты ничего не слышал про миссис Эндрюс? - спросил он как-то у Эдеварта.
- Нет.
- А ты не думаешь, что для тебя было бы лучше, окажись она здесь?
- Как это "здесь", когда она в Америке?
- Не понимаю, как ты можешь обходиться без неё, - сказал Август.
- Почему не понимаешь?
- Нет, уж лучше я помолчу. Больной человек вообще не должен так много говорить, прости, Господи, мои грехи.
Август лежит и молча разглядывает свои руки, ласково поглаживая их и сплетая пальцы.
- Чёрт знает, сколько времени требуется, чтобы снова встать на ноги, - в двадцатый раз повторяет он. - Я вот чего думаю: а что, если мне прочесть молитву?
- Молитву?
- Эта мысль только что пришла мне в голову, когда я лежал сложив руки. Но навряд ли это мне что-нибудь даст.
- Навряд ли, - соглашается Эдеварт.
- Вот и я говорю, чтобы в молитве был прок, надо пойти к католическому священнику, получить у него отпущение за все прошлые грехи и начать жизнь сначала. Вот в этом есть прок. Они имеют великую силу перед Богом, эти люди, я в этом сам убедился. А ты, стало быть, не тоскуешь по миссис Эндрюс? Просто диву даёшься, когда поглядишь, как рассуждают некоторые люди. Эх, был бы я на твоём месте!
Эдеварт молчит.
Не получив ответа, Август начинает злиться, к нему снова вернулось привычное легкомыслие, сейчас он расположен потолковать о греховных радостях.
- Я прекрасно тебя понимаю, Эдеварт! - вдруг восклицает он. - Если вдуматься, ты совсем перестал быть человеком, того и гляди помрёшь! Раз я так говорю, можешь мне поверить. Каким ты был в своё время сумасбродом, а теперь-то, теперь-то погляди на себя - овца овцой.
Но поскольку даже этот выпад не заставил Эдеварта разомкнуть уста, Август сообщил, что давным-давно выздоровел бы, если б с Эдевартом можно было поговорить. И пусть теперь он убирается на все четыре стороны, нужды в нём больше нет. Об этом и речи быть не могло. Эдеварт никуда не ушёл. Он был человек солидный, верный и преданный, он поговорил с Поулине, и оба решили, что надо терпеть. Они уже знают, что этот больной может встать, выйти из дому в непогоду, на холодный ветер, ещё не успев оправиться от болезни. Вдобавок Эдеварту следовало неусыпно следить, чтобы безумный пациент не принимал по собственному разумению огромные дозы капель. Поулине сказала: "Вы только поглядите, как он изображает из себя ухаря, которому всё нипочём". Короче, стало ясно, что Поулине стремится укротить Августа, одолеть его, хотя и непонятно, с какой именно целью.
Итак, она пришла к Августу и сказала:
- Ну, как ты себя чувствуешь? Между прочим, тебе опять письмо.
- Заграничное?
- Нет, по-моему, ещё одно письмо от цементной фабрики.
- Ну положи его вот сюда. Значит, мы получили цемент.
- Я думаю, они пишут, что хотели бы получить деньги.
- Деньги? - переспросил Август с довольным видом. - А ну-ка вскрой его и посмотри, чего они хотят. Так-так. А ты, Эдеварт, достань мой бумажник.
Взяв бумажник, он начал рыться в нём, перебирая разные бумаги и пёстрые лотерейные билеты со множеством цифр.
- А ты чего разулыбалась? - вдруг спросил он у Поулине.
- А как ты думаешь? - ответила она вопросом на вопрос.
Август:
- Вот если б на этой цементной фабрике хоть что-нибудь понимали в иностранных деньгах, то я бы послал им всего лишь одну из этих бумажек, и они были бы рады-радёхоньки. Но сейчас придётся тебе, Поулине, оплатить цемент. Сколько надо-то? Глянь в письмо, сколько они хотят. Ничего страшного, я заплачу по счёту.
Поулине не стала особенно сопротивляться, она сказала, что и сама может оплатить цемент. Но при этом добавила, что тогда от его акций почти ничего не останется.
- Каких таких акций?
- Банковских, каких же ещё!
Август не мог не улыбнуться её святой простоте и поглядел на неё с большой симпатией, словно на свою невесту.
Поулине, желая объяснить:
- Счёт на очень много денег.
- Так ведь и цемента очень много, - сказал Август.