- А что такое "грик"?
- Это такая форма носа, в Америке её называют greek.
И они завели речь о греческих носах, об их значении, и как они выглядят. Под конец Август договорился Бог знает до чего, рассказывая о носах, к которым приделан молоток либо пила.
Поулине перебила его:
- Да ты совсем с ума сошёл!
- Я? С ума? А разве не я повидал на этом свете великое множество разных народов? Мы были и в таком месте, где мужчины ходят нагишом, а у женщин в мочке каждого уха висит вместо серёжки пустая банка из-под сардин.
- Ха-ха-ха!
Захохотали все, Ездра и тот откинулся на спинку стула и хохотал, один только Эдеварт оставался серьёзным и даже не улыбнулся. Поулине толкнула его:
- Ты никак заснул?
- Заснул? Нет.
- Но ты сидишь и молчишь.
- А он всегда так сидит, - вмешивается Лувисе Магрете. - Иногда с ним очень даже скучно, - жалуется она.
Поулине неприятно, когда Эдеварта в чём-то укоряют, ей хочется, чтобы он был живой и весёлый, поэтому она продолжает свою речь:
- Ты мне лучше расскажи, почему ты так ни разу и не написал нам.
- Ты права, - отвечает он, - я и в самом деле ни разу не писал домой. Я, правда, собирался, но...
- А мы-то ждали, а мы-то спрашивали, нет ли для нас письмеца...
- Да мне вроде как не о чем было писать.
Йоаким вмешивается и урезонивает сестру:
- Не приставай к Эдеварту из-за этого. Зато теперь он сидит здесь собственной персоной.
- Так вроде и пора уже...
Август пережидает, может, хоть сейчас Эдеварт заговорит? Нет. Тогда он сам говорит как бы к слову:
- А вам Эдеварт случайно не рассказывал, что он и сейчас не приехал бы, не будь меня?
Молчание.
- Потому что я все консульства перетряхнул, чтобы сыскать его. Тебе вроде бы два из них присылали телеграммы?
Эдеварт утвердительно кивнул.
Тут Август расхрабрился и спросил без тени смущения:
- А тебе, миссис Эндрюс, это известно?
- Нет, - отвечает Лувисе Магрете, - ничего мне не известно. Что делать, Эдеварт мне вообще ничего не рассказывает.
Поулине, по-прежнему готовая сгладить неловкость, спрашивает шутливо:
- Так, значит, ты ничего не рассказываешь своей жене? Очень мило с твоей стороны.
Эдеварт улыбается какой-то пустой улыбкой и отвечает:
- А мне думается, я ей про это рассказывал.
Но тут Августу приходит в голову, что его великие деяния по части консульств не вызвали должного одобрения, поэтому он снова возвращается к этой теме и спрашивает Эдеварта:
- Ты, верно, получил телеграммы из консульства в Канаде и в Мичигане?
Эдеварт утвердительно кивает.
- Так я и думал. Они там хорошо знают меня. - Но Август опять не слышит ожидаемых похвал, поэтому он заводит разговор о другом: - Между прочим, среди вас, землевладельцев, не сыщется кто-нибудь, кто продаст мне участок под строительство дома?
Молчание. Никто не желает рассуждать на эту тему, только Йоаким любопытствует:
- Ты что, хочешь строиться?
Август говорит, что подумывал об этом, если только заимеет подходящий участок. Пора бы и ему успокоиться и осесть на одном месте.
Наконец на его вопрос отвечает Каролус:
- Вот разве что Ездра что-нибудь тебе продаст.
Ездра:
- Я? Мне и самому-то земли не хватает.
- У тебя её больше, чем у всех нас. Да ты ещё и выгон у меня откупил, так что я остался почти без ничего.
Ездра молчит.
- Ну выгон-то мне как раз и не нужен, - говорит Август.
На это Каролус:
- А у Ездры всякая земля есть, и пахотная, и выгон.
- Это как же так? - взвивается Ездра, словно его пырнули ножом. Он раб земли, он земляной червь, он болезненно жаден на землю, он хочет иметь её всё больше и больше, и никогда ему не будет довольно. - Это как же так? - с жаром повторяет он свой вопрос. - Нам что, прикажешь распродать свою землю?
Август:
- Просто невероятно, если вдуматься. Возвращаюсь я домой после двадцатилетней отлучки и не могу купить себе пятачок земли, чтобы поставить на нём хижину и жить в ней.
- А какая земля тебе нужна? - спрашивает Йоаким.
- Да обыкновенный участок для дома, а к нему кусочек пахотной земли.
- Что ж ты на нём собираешься сажать?
- Этого я так сразу не скажу.
Каролус явно не хочет, чтобы его опередил Йоаким, поэтому он говорит:
- Ладно, получишь от меня участок.
- Вот этого я и хотел, - говорит Август, - у тебя именно та земля, какая мне нужна.
- Ты наш земляк, - продолжает Каролус, - да чтоб ты не получил у нас жалкий клочок земли? Да тогда мы будем последние скоты, а не люди!
Со всех сторон слышатся возгласы одобрения, даже Ездра с женой и те одобрительно кивают.
Каролусу нравится чувствовать себя в центре внимания, и так как он выступил в роли благодетеля, то желает по возможности затянуть разговор:
- Поскольку ты, Август, таков, каков есть, поскольку ты дал нам в долг настоящий невод с лодкой и полной снастью и мы все сейчас в долгу у тебя, неужто нам не пойти тебе навстречу, когда что-то понадобилось тебе?
Август перебивает его:
- Да не нужна мне никакая аренда! - И, заметив, что все навострили уши, произносит знаменательные слова: - Я плачу наличными!
Это неожиданное высказывание придало Августу ещё больше блеска, он возвысил себя над остальными полленцами, закончил разговор как победитель, которым все восхищаются и которого никто не может понять. Наличными? Он, кому причитаются деньги за целый невод, вовсе не настаивает на уплате долга!
Йоаким сидит и чувствует некоторую неловкость - ведь это не он предложил Августу землю. Ему хочется покончить со всей этой историей, а потому он спрашивает у Поулине:
- Тебе, как я понимаю, нечем больше потчевать наших гостей?
- Нет, - отвечает Поулине и встаёт из-за стола, - на доброе здоровье и не стоит благодарности. Нет, нет, с какой стати пожимать мне руку за такое скромное угощенье!
VI
Вернувшийся в родные края американец Эдеварт Андреасен бродил по знакомым дорогам, и чаще всего в полном одиночестве. Если во время этих прогулок ему кто-нибудь попадался навстречу, он здоровался без всякой гордости и никогда не проходил мимо, не обменявшись хоть парой слов, но при этом не высказывал никаких глубокомысленных мнений и не уснащал разговор изысканными либо английскими словами. Так в чём же было дело? Уж не исходил ли от него какой-то таинственный блеск? Он ничего из себя не изображал, а когда после краткой беседы продолжал свой путь, слова прощания в его устах звучали так же спокойно и безразлично, как и слова приветствия. Друзья и знакомые рассказывали ему при случае о судьбе его ровесников из здешних мест, одни выбились в люди, другим, напротив, не повезло, а некоторые и вовсе умерли. Эдеварт спокойно воспринимал каждое известие, словно всё это его больше не касалось.
Он побывал в Новом Дворе у Ездры и Осии, но и у них был такой же, молчаливый и погружённый в свои мысли, ни следа бодрости, какой-то даже отупевший. Осия напоминала ему тот или иной пустячный случай из времён их детства, какое-нибудь событие, и тогда он улыбался своей бледной улыбкой и словно бы что-то вспоминал, но интереса и здесь не выказывал.
Что же он делал, когда вот так бродил по дорогам? Он не всегда поспевал домой к обеду, он всё ходил и ходил, присаживался, долго глядел по сторонам, потом вставал, брёл к другому месту и снова садился. Возле брода на выгоне росло пять осин, они лихо вымахали в высоту, теперь это были уже большие деревья с пышной, вечно дрожащей листвой. Осинки словно уговаривали его задержаться подле них, выслушать тихий, шелковистый лепет, исходящий от их беспокойных листьев.
Мечты, бесцельность.
Вот в Лувисе Магрете куда больше веселья и задора. Пока она была здесь в новинку, люди с удовольствием слушали её рассказы про Америку, про всякие чудеса, которые с ней там приключались, про то, какая огромная разница между Америкой и бедным, маленьким Полленом. Тут ведь они толковали о том, как заперли сельдь возле острова Фуглё и какое это было для них счастье, но Господи Боже ты мой, разве это можно сравнить с необозримыми виноградниками в Калифорнии, со стоэтажными домами в Нью-Йорке! Мало-помалу многие начали находить Лувисе Магрете докучной, но она была бойкой на язык и разговорчивой и общалась больше с мужчинами, потому что женщины все такие бестолковые и расспрашивают только про американских коров и свиней и про то, сколько там стоит фунт кофе. Но Лувисе Магрете эти темы не волновали, она давно уже отошла от подобных интересов и не желала вновь к ним возвращаться. Она стала вполне городской жительницей. Ну, конечно, это ни на что не похоже - приехать в Поллен всего лишь с двумя платьями, она давно уже переросла здешнее убожество, но, с другой стороны, что прикажете ей делать в Поллене со множеством платьев? Причём она каждый день очень мило одевалась, тут не подкопаешься, и выглядела хорошо для своего возраста, пудрила нос, красила губы помадой, словом, причепуривалась так, что дальше некуда. По этой же причине она привезла с собой несметное количество флакончиков и баночек с лекарствами, причём каждое средство помогало против множества болезней, которые все были перечислены на упаковке. Одновременно покупателей серьёзнейшим образом предостерегали от подделок этих мазей и капель и сообщали, что без соответствующей сигнатурки их нельзя считать подлинными...
Так как же этот мужчина и эта женщина из Америки осядут теперь в Поллене? Вот они уже пробыли здесь целый месяц, но не произвели ни на кого особого впечатления, а чтобы снискать общее уважение - о том и речи нет. Другое дело, если б они привезли с собой кучу денег и скупали бы в Поллене дома и участки, но ведь ничего подобного нет. Ну ясное дело, жена хотела задаваться и важничать, а средств у них едва хватило на дорогу сюда да на еду. Так что ж им тогда вообще принесло их скитание, их двадцатилетнее житьё на чужбине? Где они там живут, в этой Америке, где их дом? То здесь, то там, то в одном месте, то в другом, без запинки отвечала Лувисе Магрете. Но ведь у них есть ещё и дочь, которая замужем за неслыханно богатым мельником в Буффало, и этот самый мельник, когда обеднел, учредил свой собственный банк, отчего стал ещё богаче, а дочь их вообще ничего не делает, только играет на пианино да каждый день меняет наряды. Вот как там живут знатные люди...
"Ну хорошо, - думали про себя полленцы, - но если эта самая дочь настолько богата, почему ж тогда её родители возвращаются на родину такие убогие, почти нищие?" Многих, кто задавался подобными вопросами, всё это очень удивляло.
Вдобавок приехавшие не производили впечатления дружной четы, которая могла бы служить примером тем супружеским парам в Поллене, что жили прямо как собака с кошкой, когда порой один из них хотел одного, другой же - прямо противоположного, нет и нет, не было между ними того ладу, как в молодые дни. Случалось иногда, что Эдеварт хотел рассказать своему брату про жизнь на ферме в Дакоте, но тут же рядом сидела Лувисе Магрете, и вмешивалась, и через слово поправляла мужа. В своё время у них была ферма, но из дальнейших рассказов следовало, что в один прекрасный день жене надоело доить коров...
- Да, это было чистое рабство, - вмешивалась она, - на других фермах доили мужчины.
- У нас было не особенно много земли, - продолжал свой рассказ Эдеварт, - всего сорок акров, но этого нам вполне хватило бы. Мы завели трёх коров и двух мулов...
- Мулов? - переспрашивает Йоаким.
- Да, это вроде как ослы. Там все держат мулов.
Лувисе Магрете:
- Ну, лошади там тоже есть. На других фермах держали обычных лошадей, чтоб можно было ездить и на пикники, и в город. А у нас только и были что мулы. Поэтому мы не могли бывать в обществе.
Эдеварт ждёт, пока его супруга выговорится, после чего продолжает:
- Эти мулы - отличный рабочий скот. Там были маленькие фермы, на которых держали лишь воловью упряжку, волы тоже годятся, но мулы куда лучше. При хорошем уходе пара мулов может сделать очень много, они нетребовательны по части корма, ещё они очень выносливы, я ни за какие блага не поменял бы мулов на лошадей, мулы - это для меня было как раз самое подходящее.
- Тьфу! - возмущается Лувисе Магрете и спешит к двери.
Ничего не скажешь, у неё лопнуло терпение: рассказы доброго Эдеварта и впрямь были не слишком увлекательны, он говорил медленно и тяжело, может, просто хотел поддразнить жену своей основательностью. Во всяком случае, когда она вышла, он сразу перестал рассказывать про свою жизнь на ферме в Дакоте.
- Ну и как было дальше? - спрашивает Поулине.
- Как дальше? Перед отъездом мы продали и скот, и много всякого другого, чтобы хватило на билеты.
- И ферму тоже? - спрашивает Йоаким.
- Нет, ферму я продать не смог. Она так и будет пустовать, пока не придёт кто-нибудь и не возьмёт её себе. Там есть несколько построек, и ещё в неё вложено три года работы на земле.
Продолжительное молчание.
- Ну, - говорит Поулине, этот великий работяга, - не принимай всё это так близко к сердцу, у тебя ведь и здесь есть деньги.
- У меня? Что ты хочешь этим сказать?
Эдеварт не понимает её, он хмурит брови, смотрит пристально на сестру и даже вздрагивает, услышав её ответ:
- Я двадцать лет торговала в твоей лавке, можешь теперь сам заняться этим делом, потому что я устала.
- В моей лавке? Да ты с ума сошла!
- Да-да. У меня и без этой лавки слишком много обязанностей, я просто не могу со всем управиться. На мне и коровы, и дом, и кофейня, и лавка, а теперь на меня навалили ещё и почту.
С этим всё решено: в Поллене открывают почту, а командовать там будет Поулине. Её ввели в эту высокую должность прошлым воскресеньем, но до сих пор она об этом помалкивала.
- Чёрт побери! - восклицает Йоаким.
Поулине, бодрым голосом:
- Теперь тебе надо только сесть за стол да написать письмо амтману и в стортинг, после этого я всё проштемпелюю, надпишу и запечатаю сургучом. Кстати, нужны два человека, чтобы на лодке доставлять почту к пароходу. Кого бы нам взять?
Йоаким, поразмыслив:
- Теодора и Родерика, отца и сына.
- Я и сама так думала. Сам по себе Теодор не так уж и хорош, но если с сыном... Это ведь твёрдый заработок на весь год. У Родерика есть лодка. Надо делать одну ездку в неделю.
- А когда начинать?
- С первого.
И снова молчание. Братья и сестра размышляют обо всём, что произошло, не какие-нибудь там пустяки, и мысли их обращаются к тому, кто всё это затеял. Август ещё ничего об этом не знает, он ушёл на пароходе к югу, может быть, в Намсен, вроде чтобы закупить стройматериал для своего будущего дома, впрочем, толком никому ничего не известно.
- Как ты думаешь, что он скажет, когда услышит об этом?
Поулине, с улыбкой:
- Уж наверно, молчать не станет.
- Да, да, - говорит староста Йоаким, - ты не должна смеяться над ним. Это его заслуга!
Поулине:
- Без тебя знаю. - И, обратись к старшему брату, продолжает: - Ты и сам видишь, Эдеварт, мне больше не под силу вести всё, что принадлежит тебе, - и торговлю, и лавку.
- Да по мне можешь делать со своей торговлей что захочешь, - упрямо отвечает Эдеварт.
- Нет уж, возьми её на себя.
Эдеварт, побледнев от злости:
- Ты, ты... подло себя ведёшь, прости мне, Господи, мои грехи!..
Наконец-то она вывела из себя этого вялого и терпеливого человека. Нечасто теперь случалось, чтобы он давал волю своему безудержному гневу, со временем он выучился хвататься за ножи, табуретки и прочие метательные орудия не так ретиво, как раньше, но Поулине никоим образом не следовало приводить его в негодование.
- Вы только взгляните на эту пороховую бочку! - воскликнул Йоаким. - Ты видишь, как он рассвирепел!
Торговля! На кой ему сдалась её торговля! Он давно уже от этого отошёл, он стал рабочим, его большие руки покрылись мозолями. А ты, Поулине, молчи! Он собирается на днях побывать у Ездры, чтобы узнать, не сгодится ли он ему как подсобник для строительных работ. Чтоб раздобыть денег на обратную дорогу...
- Ты опять хочешь уехать?! - вскричала Поулине.
- А что мне здесь делать? Впрочем, тебе этого не понять.
Йоаким молчал. Поулине тоже молчала, поджав губы; она подумала про Августа: надо бы попросить у него совета, когда он вернётся, он всегда умеет найти выход. А здесь сидит Йоаким, родной брат и вдобавок староста и всякое такое, но он не ударил кулаком по столу и не попытался укротить этого бродягу. Зачем старшему брату снова понадобилось в Америку? Неужто его не укатали двадцать лет, проведённые на чужбине? А Йоаким знай себе сидит за столом, просто каменный человек, совсем бессердечный по отношению к брату.
Несколько позже в тот же день Эдеварт решил сходить к Ездре в Новый Двор.
Йоаким спросил его:
- Ты что, всерьёз решил подрядиться к Ездре?
Эдеварт утвердительно кивнул в том смысле, что хочет попробовать.
Йоаким:
- Мне было бы куда приятней, если б ты вёл себя как нормальный человек и не покидал нас, не успев ещё толком приехать. Ведь тебя не было здесь целых двадцать лет.
- Ерунду говоришь! - перебил его Эдеварт. - Разве я не пробыл здесь целых пять недель? Прикажете мне на всю жизнь застрять здесь и сидеть сложа руки?
В разговор вступает Поулине, на сей раз она не щадит старшего брата, и слова её полны горечи:
- В общем ты слышал, как обстоят дела и что я не могу больше справляться со всем, но тебе, я смотрю, всё равно. Давай, начинай бродяжничать снова. Когда-нибудь ты добродяжничаешься. Если бы мы захотели всё бросить и закрыть лавку, наш старый дом опустел бы. Тебе, конечно, до этого дела нет, но если бы отец с матерью это увидели...
- Тебе этого не понять, - говорит Эдеварт и уходит...
Чего уж тут не понять, они сразу всё прекрасно поняли, это Лувисе Магрете желает вернуться обратно, и чем скорей, тем лучше. Но ей и в Америке нигде не будет хорошо, она и там мечется в постоянном беспокойстве от одного города к другому, бросает своё маленькое хозяйство с той же лёгкостью, с какой завязывает ботинки, и переезжает в очередной город, отнюдь не собираясь остаться там на всю жизнь. Но конечно, при всём при том Поллен это не место для неё, Поллен даже не маленький город, он хуже чем ферма, здесь на ужин подают кашу, а она никак не может привыкнуть к porridge, как она называет это кушанье, её прямо всю передёргивает, она отвыкла от каши и почти не прикасается к ней. Словом, нечего удивляться, что она так отощала от полленской еды, что она подурнела и у неё стала серая кожа.
Йоаким:
- А что, если мы дадим ему возможность заработать у Ездры только на один билет?
Брат и сестра одновременно опустили глаза.