Шли последние дни, за всем приходилось следить, и провиант, и бочка со спиртным, и хлеб, и бочонки с солью доставлялись на борт. Эдеварту предстояло по-доброму проститься с экономкой Эллингсен, избежать этого было невозможно, ведь он несколько раз дружески разговаривал с нею за последнее время, и чёрт её знает почему, но экономка придавала особое значение этой дружбе, словно ей предстояло длиться вечно. Эдеварт вовсе и не думал об экономке, он не был влюблён в неё, однако немало гордился тем, что такая женщина не гнушается иметь с ним дело и что в лавке она не замечает других приказчиков, а смотрит только на него. Это придавало ему уважения к себе.
Он быстро сошёлся со шкипером галеаса Нуремом, седым, пожилым, весьма состоятельным человеком, в селении у него была небольшая усадьба. Шкипер пригласил Эдеварта к себе домой, и Эдеварт прогостил у него целые сутки, на угощение шкипер не поскупился. Уже позже, на Лофотенах, Эдеварт уразумел, что именно крылось за этим гостеприимством. У шкипера были только сыновья, он не искал жениха для дочери, но хотел заручиться дружбой Эдеварта с другой целью.
Наконец они отправились в путь, впереди шёл галеас, шхуна под названием "Хермине" - шкипер Эдеварт Андреассен - следовала за ним. Это было проще простого, ясная погода, звёзды, безделье. Эдеварт побывал в Будё и купил новые подарки для своих домашних: платье с безрукавкой для матери, обувь и разные мелочи для остальных, слов нет, до чего приятно было держать в руках эти вещи и воображать себе, как их примут дома, сёстры, конечно, благодарно вложат свои ручонки в его ладонь.
Добрых три недели шли они до Лофотенов, потому как погода была тихая и безветренная, наконец они добрались до Скорвена, старого, богатого селения на Лофотенах. Эдеварту уже случалось бывать в нём. Промысел только-только начался, мало рыбаков и мало покупателей. Кнофф приказал им всё время узнавать, как идёт лов и на Западных Лофотенах, и, если там рыбы больше, отправиться туда.
Когда на Лофотены прибыл Каролус со своей артелью и на своём карбасе, сердце Эдеварта дрогнуло, ведь все они были знакомые и соседи из Поллена; его брат Йоаким стал совсем взрослым парнем, он унаследовал тяжёлые отцовские кулаки, а вот своим круглым конопатым лицом не походил ни на кого. Встреча с Эдевартом удивила всех, полленцы не верили своим глазам: Эдеварт - шкипер на чужой шхуне и будет скупать их рыбу, да это даже в голове не укладывалось, как же так получается? Уж не свалилось ли на него наследство от какого-нибудь богатого дядюшки, или ему посчастливилось побывать в самой земле Ханаанской? Вся артель явилась к нему на борт, и он всех угощал и поил. С артелью пришёл на Лофотены и Теодор, тот самый, с грыжей, -что ходил с Августом и Эдевартом в Берген и потому считал себя в морском деле опытнее других, Теодор говорил всем об Эдеварте: Он парень не промах, я видел его в море! Теодор спросил об Августе. Что Август, ответил Эдеварт, Август колдун, оставь его в море на голой шхере, у него тут же вырастут крылья и он перелетит на сушу! То он был в Риге, а то уже в Левангере, и с каждым разом становится всё богаче и богаче! Рыбаки с большим удивлением разглядывали снаряжение Эдеварта, ему даже пришлось показать им своё золотое кольцо в виде змейки, три раза обвившейся вокруг пальца. Вот что значит повидать мир и стать большим человеком! - сказал Каролус. Один из его артели, старый Мартинус, который всю жизнь был шкотовым матросом на карбасе, поддакнул ему: Да-да, Каролус, ты вот стал у нас в Поллене старостой, важным человеком, и все считают, ты многого добился, а что мы? Ничтожество, прах!
Они полюбопытствовали, не думает ли Эдеварт сушить свою рыбу в Поллене, да, есть у него такое намерение. А сколько он собирается платить за день, спросили они, и он ответил, что платить будет столько же, сколько платят в других местах, где сушат рыбу. На этом они поблагодарили его за угощение и ушли.
Йоаким остался на шхуне, он рассказал Эдеварту о родных и ещё раз поблагодарил брата за присланные домой деньги, теперь на сарае новая крыша, а девочки ходят в церковь в нарядных платьях. Мать всю зиму хворала, да и нынче, когда Йоаким уезжал из дому, она лежала в постели, но сама она говорит, что это неопасно. Отец здоров и зимой однажды прошёл вдоль всей телеграфной линии. А так в Поллене перемен никаких нет, впрочем, старостой у нас теперь Каролус, потому как прежний староста, лавочник, хотел, чтобы мы построили дорогу, а Каролус полагал, что мы этого не потянем, вот его и выбрали старостой. Но у самого Каролуса дома не всё ладно, сказал Йоаким, его жена стала чудить.
Как же она чудит? - поинтересовался Эдеварт.
Разговаривает вслух сама с собой, стала вроде дурочки, люди полагают, что без нечистого тут не обошлось.
Ане Мария?
Да, кто бы мог подумать, что с ней такое случится? - воскликнул Йоаким. Всегда такая гордая, самостоятельная, зимой, когда мужчины уходили на Лофотены, ей ничего не стоило самой зарезать теленка. Люди в толк не возьмут, что с ней сталось. Ей всё слышатся крики с болота; это, мол, Скору кричит, душа его никак не обретёт покой, говорит она. Когда Каролус вернулся домой и стал старостой, она велела ему снарядить всех мужчин, чтобы они перекопали болото и нашли Скору. Уж так она близко к сердцу приняла гибель Скору, хотя и сделала всё, что было в её силах, чтобы спасти его. Нет, Каролусу сейчас нелегко, он и на Лофотены боялся идти, как её оставишь одну...
Эдеварт показал брату вещи, которые намеревался весной, когда вернётся домой, подарить родным, Йоакиму он тут же отдал блестящий нож в ножнах, а потом отвёл его в трюм и показал ему невод. Бери, коли хочешь! - сказал он.
Как это, бери? Йоаким растерялся и начал перебирать невод; большой, тёмный, он высился горой - настоящий невод для сельди. Как же это?.. Я не могу!..
Он твой! Эдеварта распирало от гордости.
Йоаким, не в силах опомниться: Господи, ну и брата ты мне послал!
Они засмеялись, на глазах у них блестели слёзы, оба были взволнованны. Юный Йоаким представил себе такую картину: он хозяин невода, вокруг него взрослые мужчины, и он каждому указывает его место, теперь он может загородить неводом пролив и запереть в нём невиданное богатство, половина взятой сельди, по обычаю, принадлежит хозяину невода... Братья потолковали о неводе - какова его длина, откуда он взялся, сколько стоит; Йоакиму хотелось тут же забрать его с собой, но невод для сельди не носовой платок, его в кармане не унесёшь, в конце концов они порешили, что его заберёт Каролус на своём карбасе. А пока суд да дело, они сняли на берегу сарай, чтобы хранить там невод.
Дни шли, промысел был не слишком удачен, да и погода всё время менялась. У Эдеварта всё было готово: место для разделки рыбы, бочки для рыбьего жира, соль, один из его людей, раздельщик, каждый день проверял свои ножи. Но рыбы по-прежнему почти не было. Эдеварт скупал всю, какую мог, но она едва покрывала дно трюма.
Однажды к Эдеварту пришёл шкипер Нурем и сказал, что получено сообщение с запада - там рыбы не больше, чем здесь, но зато нет и закупщиков, и он считает, что одному из них стоит попытать счастья на западе, по его мнению, лучше пойти галеасу. Шкипер оставил Эдеварту денег, он был по-отечески добр и заботлив. Между прочим, он хотел бы кое-что сказать Эдеварту... сказать своему молодому другу... надо кое о чём договориться, так, пустяки, ничего важного, но... Он давно работает на Кноффа, уже двенадцать лет покупает для него рыбу, и всегда всё обходилось, вот и нынче им следует показать, что они не глупее других шкиперов и не упустят своей выгоды - одно судно даёт на шиллинг больше, другое - на шиллинг меньше, судовладельцу не под силу уследить за ценами, они меняются день ото дня, а у Кноффа и своих дел хватает...
Словом, шкипер Нурем хотел узнать у Эдеварта, не договорятся ли они, чтобы самую малость обмануть Кноффа на закупке рыбы, что думает на сей счёт его молодой друг?
Поначалу Эдеварт не знал, что и сказать.
Вся хитрость в том, что если им удастся купить рыбу на два шиллинга подешевле, то эти два шиллинга они положат себе в карман, понятно?
Понятно, сказал Эдеварт. Но разве рыба может вдруг оказаться на два шиллинга дешевле? Да никогда. На каждый день своя цена.
Верно. Нурем был поражён такой неопытностью. Но ведь мы сами и назначаем цену на каждый день, что нам стоит поднять её на два шиллинга, чтобы и нам тоже кое-что перепало?
Ах вон оно что! Эдеварт вспомнил, как Август, его товарищ, говорил, что при закупке рыбы можно позаботиться и о себе; выходит, этот способ давно известен, и Август знал о нём, а уж Август дока в таких делах.
Вот и договорились, продолжал Нурем. Кнофф не станет узнавать у других закупщиков, сколько они отдали за рыбу в такой-то или такой-то день, а коли и спросит, то наверняка получит от других шкиперов тот же самый ответ, потому что все шкиперы поступают так же, они-то меня этому и научили.
Ну, коли все так делают!.. Эдеварт сдался.
Всё будет хорошо, считал Нурем, этот пожилой, всеми уважаемый шкипер и состоятельный землевладелец. Нужно только договориться между собой и писать одну и ту же цену. А то, что их суда теперь разделятся и галеас пойдёт на запад, им только на руку, лишь бы цены на рыбу не слишком отличались одна от другой.
Перед уходом шкипер Нурем пожал руку своему дорогому молодому другу, и Эдеварт принял это как своего рода клятву в верности. А что ему ещё оставалось? Если он сообщит об этом плане хозяину, ему наверняка не поверят - Нурем уже давно работает на Кноффа, и с чего это Эдеварту быть лучше всех остальных, с чего он станет мешать самому себе? Ясное дело, Нурем хитрец, дружбу и гостеприимство, оказанное им Эдеварту, он использовал для того, чтобы втянуть его в свои махинации.
Таковы люди.
Наконец рыба пошла всерьёз и шла некоторое время; Эдеварт всё покупал и покупал, и благословенные шиллинги уютно чувствовали себя в потайном ящике стола, аккурат до середины марта, когда разразился шторм и остановил промысел. Штормовое предупреждение оставалось поднятым три дня.
Люди долго потом вспоминали тот шторм, погода на равноденствие словно сошла с ума, ветер сотрясал землю и перепугал людей. Началось с небывалого в тех местах затишья: всё словно вымерло, даже морские птицы молчали, мир походил на спеленатого ребёнка. Эта тягостная неподвижность была хуже всего, она не позволяла думать Ии о чём другом, людей давило это бессмысленное ожидание. На двенадцать часов миропорядок по какой-то причине нарушился, и одного этого сбоя было бы достаточно, чтобы души не выстояли, - но вот вздрогнул стебелек на дерновой крыше рыбацкой избушки, вздохнул ветер, тишина даёт течь, море опять оживает, вдали что-то возникает... что-то приближается, как шлейф, как шумный поток, приближается, приближается, вступает одна труба, её голос пробуждает другие трубы, звучат трубы, тромбоны и органы, они ревут, воют и неистовствуют. За два часа море превращается в белый ад.
Люди не пострадали, у них было двенадцать часов, чтобы спасти снасти и укрепить тросами крыши домов и рыбацких избушек. Третий день оказался самым тяжёлым, грохот моря не умолкал ни на минуту, месяц, бегущий среди туч, напоминал раскосый глаз. Наконец штормовое предупреждение сняли.
Только через неделю промысел начал налаживаться, отчасти в том была вина и самих рыбаков. Они пошли за рыбой на свои старые места, но там рыбы не было, прошли дальше в море - нет, пусто. Рыбаки снова стали искать её ближе к берегу, тут и нашли, она шла в море, оказалось, рыба пережидала шторм у берега. И снова недели две рыбаки брали большие уловы, Эдеварт покупал и покупал, шиллинги превращались в крупные купюры, которые ложились в бумажник.
На Пасху Каролус со всей артелью отправился домой, он хотел проведать жену, вдруг ей полегчало. Йоаким воспользовался случаем, чтобы переправить домой через Вест-фьорд свой невод. Эдеварт послал с ним отцу два далера из накопленных им денег. Ах этот отец, никогда-то он ничего не просил, лишь всякий раз, получая небольшую помощь, изумлённо качал головой!
Но Пасха прошла, а Каролус с артелью так и не вернулись. После праздников промысел возобновился, и Эдеварт опять стал скупать рыбу, однако и на седьмой день Пасхи Каролуса всё ещё не было в Скорвене. Что там дома стряслось? Эдеварт послал телеграмму, но ответ пришёл только на десятый день Пасхи; Йоаким телеграфировал, что загородил неводом залив Хоммельвикен, недалеко от Поллена, сельдь замечательная, и заперто её в заливе видимо-невидимо, несколько перекупщиков уже есть, соль и бочки тоже, этой зимой артель в Скорвен больше не вернётся. Низкий поклон...
Об этом случае писали и говорили - дар Провидения, послание Небес, сказочная удача.
Чёртов Йоаким, глаз у него оказался зорче, чем у других, к тому же никто, кроме него, не промышлял там сельдь; когда они, возвращаясь из Скорвена домой, шли мимо Хоммельвикена, Йоаким приметил птиц и фонтаны двух китов, направлявшихся к берегу. В минувшем году ему довелось быть на лове сельди, он узнал приметы и крикнул Каролусу, чтобы тот остановился. Поначалу Каролус воспротивился, он спешил домой к Ане Марии, но киты и птицы, они хоть какого нурланнца насторожат. И Каролус уступил. Они посовещались, действовать следовало незамедлительно. Как им удалось раздобыть в Нижнем Поллене четырёхвесельную шлюпку, как удалось набросить один конец невода на береговую скалу и изготовиться вовремя принять косяк - они и сами потом удивлялись. Киты и птицы шли за сельдью в глубь залива - только бы косяк не повернул назад! Йоаким, хозяин невода и глава артели, ждал решающего момента: он должен был рассечь косяк на две части и протянуть невод с берега на берег. Птицы были уже у них над головой, со всех сторон их окружала сельдь. Гребите! - крикнул Йоаким, и рыбаки налегли на вёсла. Они гребли среди сельди, которая шла в залив. Каролус счёл, что они отсекли слишком малую часть косяка, но Йоаким показал вперёд. Давай к берегу, прямо вперёд! - крикнул он. А то мы запрём и китов! Это было чудо, постепенно рассечённый неводом косяк разделился, и киты стали преследовать ту часть, которая снова повернула в море. Когда невод достиг другого берега залива, в запасе осталось ещё не меньше дюжины футов.
Залив был заперт, но люди трудились до вечера, пока не убедились, что всё сделано правильно. У них не было водяного бинокля, но они и так знали, что дно в заливе чистое и белое, они проверили два места, где сельдь могла бы просочиться, и, представляя себе огромную мощь косяка, усилили крепления на берегу. Теперь всё зависело от прочности невода!
Запор был поставлен, и артель надеялась на удачу. Староста Каролус и другие опытные рыбаки заключили, что, верно, тот же благословенный лофотенский циклон побывал и здесь и пригнал к берегу и сельдь и китов. В Поллене люди рассказывали всякие страсти про этот шторм, с небес доносился неслыханный доселе гул, такой силы шторма никто и припомнить не мог: одна женщина везла из леса дрова, так ветер свалил с ног и её и лошадь; крыши со многих домов унесло в море - неудивительно, что люди плакали, жались друг к другу и молились Богу. И неудивительно также, что Ане Мария, которая и до того была почти как дурочка, теперь помешалась окончательно, она легла в постель и завязала себе рот, точно боялась что-то выболтать.
Но стоило шторму утихнуть, как люди пришли в себя, а добрая половина даже устыдилась, что молилась Богу. Мало того, когда артель Каролуса вернулась домой вся в чешуе от сельди и сообщила, что они заперли залив рядом с Полленом и теперь загребут кучу денег, души в этом бедном селении возликовали, даже Ане Мария встала с постели, сняла со рта повязку, и страха в ней теперь было не больше, чем во всех остальных.
VIII
Зима была на исходе, и для запертой в заливе сельди это было опасно; следовало спешить, пока сельдь не наестся планктона, долго без корма в Хоммельвикене она прожить не могла.
Йоаким сбегал ночью к лавочнику - надо послать телеграммы, сообщить новости и заказать для артели соль и бочки. Лавочник Габриэльсен был в обиде на то, что не его выбрали старостой, он сказал: А почему бы тебе не обратиться с этим к новому старосте? Они посмеялись над этой мыслью, и всё кончилось тем, что Габриэльсен взялся выполнить поручение, и, хотя была ночь, во все стороны полетели телеграммы. Уже на второй день в Хоммельвикен пришёл небольшой грузовой пароход и забрал сельдь, а на третий день пришли сразу два парусника.
В том году жителями Поллена было не до Пасхи, не до сладкого сна с похрапыванием, не до лени и не до посещения церкви, с утра и до ночи они солили и заливали рассолом сельдь; подходили всё новые и новые суда, такое небывалое оживление привлекло даже жителей соседних селений. Деньги? Деньги не заставили себя ждать, их привозили суда, они приходили по телеграфу и по почте, усадьба Хоммельвикен прославилась на всю округу, там в большом жилом доме и даже на сеновале жили обработчики сельди, деньги сыпались на хозяев прямо с небес, хозяйка брала с гостя по два шиллинга за ночь, а хозяйская дочь умудрилась обручиться сразу с двумя обработчиками, хотя ей было всего шестнадцать.
Даже лавочник Габриэльсен урвал свой кусок на этом пиру жизни. Товары к нему поступали с каждым судном, и всё-таки их было недостаточно, не хватало до прихода следующего судна; в конце концов он отправил свою жену в Тронхейм и велел ей закупить великое множество всяческого платья, стёкла, лакомств, ковров, длинных трубок и шёлковых шалей, а также феле и шарманок, она всё закупила и вернулась с товаром домой. Тут выяснилось, что лавка Габриэльсена мала для такого изобилия, и хозяину пришлось перестроить её; он купил жерди, доски, пригласил плотников с юга, и за несколько недель они возвели такой дом, о каком Габриэльсен даже и не мечтал. Вот так один успех влечёт за собой другой. У людей появилась возможность приобретать дорогие вещи и одежду из заграничных тканей. Его служанка Ольга, которая прежде носила бисерный поясок, купила ни больше ни меньше как накрахмаленную нижнюю юбку и чулки фабричной выделки, вошли в моду жилетки из каракуля и особые варежки из американской шерсти, нарядные, чтобы ходить в церковь; фруктовое вино из бочек больше не брали, теперь бутылки с вином, на которых красовались золотые и разноцветные этикетки, привозили с юга в ящиках. Раньше самым большим праздником в Поллене были свадьбы, теперь же люди стали отмечать крещение детей, конфирмацию, устраивали пышные поминки по усопшим; для этих торжеств лавочник Габриэльсен в своей новой лавке продавал сыр рокфор из Франции и яйца из Дании, повышая жизненный уровень полленцев...