Когда Сталин равняется с первым надзирателем, лицо того искажается.
Первый надзиратель. Вот же тебе!.. Вот же тебе за все! (Ударяет ножнами шашки Сталина.)
Сталин вздрагивает, идет дальше. Второй надзиратель ударяет Сталина ножнами. Сталин швыряет свой сундучок. Отлетает крышка. Сталин поднимает руки и скрещивает их над головой, так, чтобы оградить ее от ударов. Идет. Каждый из надзирателей, с которым он равняется, норовит его ударить хоть раз. Трейниц появляется в начале подворотни, смотрит в небо.
Сталин(доходит до ворот, поворачивается, кричит). Прощайте, товарищи!
Тюрьма молчит.
Первый надзиратель. Отсюда не услышат.
Трейниц. А что же там вещи разроняли, подберите вещи.
Первый надзиратель подбегает к сундучку, поднимает его, направляется к воротам.
Сталин(встречается взглядом с Трейницем; долго смотрят друг на друга; Сталин поднимает руку; грозит Трейницу). До свиданья!
Действие четвертое
Картина девятая
До открытия занавеса глухо слышна военная музыка, которая переходит в звон музыкальной шкатулки. Затем он прекращается и идет занавес. Летний день. Кабинет Николая II во дворце в Петергофе. На одном из окон висит клетка с канарейкой. Музыкальная шкатулка стоит на маленьком столе недалеко от письменного стола. Николай II, одетый в малиновую рубаху с полковничьими погонами и с желтым поясом, плисовые черные шаровары и высокие сапоги со шпорами, стоит у открытого окна и курит, поглядывая на взморье. Потом открывает дверь, выходящую в сад, и садится за письменный стол. Нажимает кнопку звонка. В дверях, ведущих во внутренние помещения, показывается Флигель-Адьютант.
Николай. Пригласите.
Флигель-Адьютант. Слушаю, ваше императорское величество. (Выходит.)
Входит министр, кланяется, в руках у министра портфель.
Николай(приподнимаясь министру навстречу). Очень рад вас видеть, Николай Валерианович, прошу садиться! (Пожимает руку Министру)
Министр садится.
А вы портфель сюда… а то вам будет неудобно. (Указывает на стол.)
Министр кладет портфель на край стола.
Николай(предлагает Министру папиросы). Прошу вас, курите.
Министр. Благодарствуйте, ваше величество, я только что курил.
Николай. Как здоровье вашей супруги?
Министр. Благодарствуйте, ваше величество, но, увы, не совсем благополучно.
Николай. Ай-яй-яй! А что такое?
Министр. Последний месяц ее беспокоят какие-то боли вот здесь… в особенности по ночам…
Николай. Между ребрами?
Министр. Да.
Николай. Я вам могу дать очень хороший совет, Николай Валерианович. У императрицы были точно такие же боли и совершенно прошли после одного купанья в Саровском прудике Да я сам лично, искупавшись, получил полное физическое и душевное облегчение.
Министр. Это тот самый прудик, в котором купался святой?
Николай. Да.
Министр. Говорят, что были случаи полного исцеления от самых тяжелых недугов?
Николай. Помилуйте! Я сам на открытии видел, как вереницы людей на костылях (приподнимается, показывает разбитого человека на костылях) буквально ползли к прудику и после погружения в воду выходили, отбрасывали костыли и - хоть сейчас в гвардию!
Министр. Мне остается очень пожалеть, что моя жена не могла приехать на открытие мощей.
Николай. Этому горю можно помочь. Императрица захватила с собою оттуда ведра четыре этой воды, и мы ее разлили по пузырькам. И если бы вы знали, сколько народу являлось уже к императрице благодарить ее! Я сегодня попрошу ее, чтобы она послала вашей супруге пузыречек.
Министр. Чрезвычайно обяжете, ваше величество. Только позвольте спросить, каким способом лечить этой водой.
Николай. Просто натереть ею больное место, несильно, а потом завязать старенькой фланелькой. Недурно при этом отслужить и молебен новоявленному угоднику божию преподобному Серафиму, чудотворцу Саровскому.
Министр. Сию секунду. Я запишу, ваше величество. (Записывает сказанное Николаем.) А я ничего этого не знал.
Николай. Неудивительно, что помогает затворник и угодник божий. А вот там же, на открытии, мне представили обыкновенного странника. Василий босоногий. Никогда сапог не надевает.
Министр. Неужели и зимой?
Николай. Да. Он объяснил мне, что раз уж снял сапоги, то не надо их надевать никогда. Так вот, Владимир Борисович… у него сделались судороги в ноге там же, в Сарове. Доктора ничем не могли помочь, а выкупаться ему было нельзя, потому что он был слегка простужен. И вот этот самый Василий на моих глазах исцелил Владимира Борисовича. Велел ему обыкновенные бутылочные пробки нарезать ломтиками, как режут колбасу, и нанизать на ниточку. И это ожерелье надеть на голую ногу, предварительно намазав слюною под коленом. Владимир Борисович пять минут походил с голою ногой, и все кончилось!
Дунул ветер, шевельнул бумаги на столе. Министр кашлянул.
Простите, вы боитесь сквозняка? (Поднимается, чтобы закрыть дверь.)
Министр. Нет, ради бога, не беспокойтесь, ваше величество! (Закрывает дверь.)
Николай. Что же у вас там, в портфеле?
Министр(вынув бумаги). На ваше повеление дело о государственном преступлении, совершенном крестьянином Горийского уезда Тифлисской губернии, Иосифом Виссарионовичем Джугашвили.
Николай. Вот так так! Крестьянин!
Министр. Он, ваше величество, крестьянин только по сословию, землепашеством не занимался. Он проходил курс духовной семинарии в Тифлисе.
Николай. Срам!
Министр. Обвинен в подстрекательстве батумских рабочих к стачкам и в участии в мартовской демонстрации прошлого года в Батуме.
Николай. Какая же это демонстрация?
Министр(поглядывая в бумаги). Шеститысячная толпа рабочих явилась к зданию казарм с требованием освобождения арестованных.
Николай. Ай-яй-яй!
Министр. Толпа была рассеяна войсками.
Николай. Были ли убитые?
Министр(глянув в бумаги). Четырнадцать убитых и пятьдесят четыре раненых.
Николай. Это самое неприятное из всего, что вы мне доложили. Какая часть стреляла?
Министр. Рота седьмого кавказского батальона.
Николай. Этого без последствий оставить нельзя. Придется отчислить от командования и командира батальона и командира роты. Батальон стрелять не умеет. Шеститысячная толпа и четырнадцать человек!
Министр. Что будет угодно вашему величеству повелеть относительно Джугашвили? (Закашлялся.) Преступление, подобное совершенному Джугашвили, закон карает высылкой в Восточную Сибирь.
Николай. Мягкие законы на святой Руси.
В это время донеслась из Петергофа военная музыка. Канарейка вдруг оживилась, встопорщилась и пропела тенором: "…жавный…" и потом повторила: "… жавный ца…", засвистела и еще раз пропела: "си… жавный!"
Николай. Запела! Целое утро ничего не мог от нее добиться! (Очень оживившись, подходит к клетке и начинает щелкать пальцами и дирижировать. Канарейка засвистела.) Николай Валерианович, не в службу, а в дружбу… ей надо подыграть на органчике… будте так добры, там на столике… повертите ручку!
Министр подходит к шкатулочке, вертит ручку, шкатулочка играет. Канарейка начинает петь: "Боже, царя храни!" Свистит, потом опять поет то же самое "… боже, царя храни…"
Министр. Поразительно!
Военная музыка уходит.
Что же это за такая чудесная птица?
Николай. Ее презентовал мне один тульский почтовый чиновник. Год учил ее…
Министр. Потрясающее явление!
Николай. Ну, правда, у них там, в Туле, и канарейки какие! (Щелкает пальцами.)
Канарейка: "…бо… ря… ца… ни… ца…", свистит, потом опять налаживается: "храни! боже, царя храни" - и наконец, запустив руладу, наотрез отказывается дальше петь. Министр перестает крутить ручку.
Николай. Опять что-то в ней заело!
Министр. Все-таки какое же искусство!
Николай. Среди тульских чиновников вообще попадаются исключительно талантливые люди.
Министр. Она поет только первую фразу гимна?
Николай. И то слава богу! Так на чем же мы остановились, Николай Валерианович?
Министр. Срок. Полагается трехлетний.
Николай. Эхе-хе… Ну, что же…
Министр. Разрешите сформулировать, ваше величество? (Чертит по бумаге, правя карандашом.) "На основании высочайшего повеления, последовавшего сего числа июля тысяча девятьсот третьего года по всеподданнейшему докладу. Министра юстиции, крестьянин Иосиф Виссарионович Джугашвили за государственное преступление подлежит высылке в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции сроком на три года".
Николай. Утверждаю.
Министр. Разрешите откланяться, ваше величество?
Николай. До свидания, Николай Валерианович, был очень рад повидать вас.
Министр, кашляя, выходит. Оставшись один, Николай открывает балконную дверь, садится за стол, нажимает кнопку. Появляется Флигель-Адъютант.
Николай. Пригласите.
Флигель-Адъютант. Слушаю, ваше величество. (Выходит.)
В дверях появляется военный министр Куропаткин, кланяется.
Темно.
Картина десятая
…Из темноты - огонь в печке. Опять Батум, опять в домике Сильвестра. Зимний вечер. С моря слышен шторм, Порфирий сидит у окна на низенькой скамеечке. Потом встает (он стал чуть заметно прихрамывать) и начинает ходить по комнате, что-то обдумывая и сам с собой тихо разговаривая.
Порфирий(горько усмехнувшись). Она больше Франции… Что ж тут поделаешь… Тунгузы… (Подходит к окну) Вот так ночка… Черт месяц украл и спрятал в карман… да…
Послышался звук отпираемой ключом двери. Входит Наташа.
Ну что, есть что-нибудь?
Наташа(снимая пальто). Ничего нет ни у кого.
Порфирий. Я так и ожидал.
Пауза.
Надо глядеть правде в глаза. Нет вести ни у кого. И больше никто и никогда от него вестей не получит.
Наташа. Что это значит? Почему?
Порфирий. Потому, Наташа, что он погиб.
Наташа. Что ты говоришь и зачем? Ведь для того, чтобы так сказать, нужно иметь хоть какое-нибудь основание.
Порфирий. Основание у меня есть. Никто так, как я, не знал этого человека! И я тебе скажу, что, куда бы его ни послали, за эти два месяца он сумел бы откуда угодно подать весть о себе. А это молчание означает, что его нет в живых.
Наташа. Что ты каркаешь, как ворон? Почему непременно он должен погибнуть?
Порфирий. Грудь… у него слабая грудь. Они знают, как с кем обойтись; одних они хоронят, прямо в землю зарывают, а других - в снег! А ты не знаешь, что такое Сибирь. Эта Иркутская губерния больше, чем Франция!.. Там в июле бывает иногда иней, а в августе идет снег! Стоило ему там захворать - и ему конец. Я долго ломал голову над этим молчанием, и я знаю, что говорю. Впрочем, может быть и еще одно: кто поручится, что его не застрелили, как Ладо Кецховели, в тюрьме?
Наташа. Все это может быть, но мне больно слушать. Ты стал какой-то малодушный. Что ты все время предполагаешь только худшее? Надо всегда надеяться.
Порфирий. Что ты сказала? Я малодушный? Как у тебя повернулся язык? Я спрашиваю, как у тебя повернулся язык? Кто может отрицать, что во всей организации среди оставшихся и тех, кто погибли, я был одним из самых боевых! Я не сидел в тюрьме? А? Я не был ранен в первом же бою, чем я горжусь? Тебя не допрашивал полковник Трейниц? Нет? А меня он допрашивал шесть раз! Шесть ночей я коверкал фамилию Джугашвили и твердил одно и то же: не знаю, не знаю, не знаю такого! И разучился на долгое время мигать глазами, чтобы не выдать себя! И Трейниц ничего от меня не добился! А ты не знаешь, что это за фигура! Я не меньше, чем вы, ждал известий оттуда, чтобы узнать, где он точно! Я надеялся… почему? Потому что составлял план, как его оттуда добыть!
Наташа. Это был безумный план.
Порфирий. Нет! Он безумным стал теперь, когда я всем сердцем чувствую, что некого оттуда добывать! И сказал я тебе это для того, чтобы мы зря себя не терзали. Это бесполезно.
Послышался тихий стук в окно.
Порфирий. Кто же это может быть? Отец стучать в окно не станет. (Подходит к окну.)
Наташа. Кто там?
Порфирий. Какая тьма, не разберу…
Наташа(глядя в окно). Солдат, не солдат… чужой…
Порфирий. Ах, чужой… Тогда это нам не надо. Я знаю, какие чужие иногда попадаются. Опытные люди. Погоди, я спрошу. (Уходит из комнаты.)
Послышался глухо его голос. "Что нужно, кто там?"
Сталин(очень глухо, неразборчиво, сквозь вой непогоды). Сильвестр еще здесь живет?
Порфирий(глухо). Но его нету дома. А кто вы такой?
Сталин. А Наташу можно позвать?
Порфирий. Да вы скажите, кто спрашивает.
Сталин. А кто это говорит?
Порфирий. Квартирант.
Сталин. А Порфирия нету дома?
Порфирий. Да вы скажете, кто вы такой, или нет?
Сталин умолкает. Послышались удаляющиеся шаги.
Наташа(смотрит в окно). Постой, постой, постой! Что ты делаешь? (Срывается с места.)
Порфирий выбегает ей навстречу из передней.
Порфирий. Что такое?
Наташа. Да ты глянь?..
Порфирий подбегает к окну, всматривается. Брякнул крючок, стукнула дверь в передней. Наташа выбежала из дому. Ее голос послышался глухо во дворе.
Постой! Остановись! Вернись!
Порфирий(некоторое время смотрит в окно, потом пожимает плечами). Не разберу… (Идет к передней.)
Из передней выходят Наташа и Сталин. Сталин в солдатской шинели и фуражке.
Наташа. Смотри!
Порфирий. Этого не может быть!.. Сосо!..
Сталин. Здравствуй, Порфирий! Ты меня поверг в отчаяние своими ответами. Я подумал: куда же я теперь пойду?
Порфирий. Но, понимаешь… понимаешь, я не узнал твой голос…
Наташа(Сталину). Да снимай шинель!
Порфирий. Нет, постой! Не снимай! Не снимай, пока не скажешь только одно слово… а то я с ума сойду! Как?!
Сталин. Бежал. (Начинает снимать шинель.)
Порфирий. Из Сибири?! Ну, это… это… я хотел бы, чтобы его увидел только один человек, полковник Трейниц! Я хотел бы ему его показать! Пусть он посмотрит! Через месяц бежал! Из Сибири! Что же это такое? Впрочем, у меня было предчувствие на самом дне души…
Наташа. У тебя было предчувствие? На дне души? Кто его сейчас хоронил только что вот? (Сталину.) Он тебя сейчас только похоронил здесь, у печки… у него, говорит, грудь слабая…
Сталин идет к печке, садится на пол, греет руки у огня.
Сталин. Огонь, огонь… погреться…
Порфирий. Конечно, слабая грудь, а там - какие морозы! Ты же не знаешь Иркутской губернии, что это такое!
Сталин. У меня совершенно здоровая грудь и кашель прекратился…
Теперь, когда Сталин начинает говорить, становится понятным, что он безмерно утомлен.
Я, понимаете, провалился в прорубь… там… но подтянулся и вылез… а там очень холодно, очень холодно. И я сейчас же обледенел… Там все далеко так, ну а тут повезло: прошел всего пять верст и увидел огонек… вошел и прямо лег на пол… а они сняли с меня все и тулупом покрыли… Я тогда подумал, что теперь я непременно умру, потому что лучший доктор…
Порфирий. Какой доктор?
Сталин. А?.. В Гори у нас был доктор, старичок, очень хороший…
Порфирий. Ну?
Сталин. Так он мне говорил: ты, говорит, грудь береги… Ну, я, конечно, берегся, только не очень аккуратно… И когда я, значит, повалился… там… то подумал: вот я сейчас буду умирать. Конечно, думаю, обидно… в сравнительно молодом возрасте… и заснул, проспал пятнадцать часов, проснулся, вижу - ничего нет. И с тех пор ни разу не кашлянул. Какой-то граничащий с чудом случай… А можно мне у вас ночевать?
Наташа. Что же ты спрашиваешь?
Порфирий. Как же ты спрашиваешь?