- Не знаю, ручаться бы не стал, - сказал, нет, повторил Рэтлиф. - Штука тут в том, что в аккурат в ту же ночь сарай майора де Спейна загорелся, и все там пропало. Только - случись же так! - де Спейн как раз подоспел туда примерно об это же время, ну, потому что слыхал кто-то, как он по дороге шпарит. Я не к тому, что он подоспел настолько вовремя, чтобы тушить, но достаточно вовремя, чтобы обнаружить, что там и без него уже шустрит некто или нечто, и достаточно подозрительное, чтобы оправдать стрельбу, ну, он и жахнул, с кобылы не слезая, в это самое нечто разика три-четыре, пока оно буераками от него не оторвалось, где ему-то на лошади невпротык. Так и не может сказать, кто это был, потому что никакому зверю хромать не запретишь, ежели такое выйдет его желание, да и белой рубахой всякий ведь может обзавестись, правда, загвоздка в том, что когда он примчался к Эбову дому (а долго он навряд ли задержался, судя по прыти, с которой, как тот парень слышал, он по дороге шпарил), Эба и Флема дома не оказалось - четыре бабы, и никого больше, да недосуг было де Спейну под кроватями шарить, потому что с сараем этим впритирку стоял амбар, крытый кипарисом и полный зерна. Ну, он махом назад, а там уже его негры бочки с водой подтащили, мешки из-под пакли намачивают, чтобы, значит, этот амбар обкладывать, и первый же, кого он углядел, это Флем - рубашечка белехонька, стоит, ручки в карманы, табак жует. "Вечер добрый, - это Флем ему. - Сенцо-то, ох, полыхает", а де Спейн с кобылы орет: "Говори, где папаша! Где этот…", а Флем этак спокойненько: "Если его тут нет поблизости, стало быть, домой пошел. Мы с ним оба враз выскочили, как полыхнуло". Ну так и без него знал де Спейн и откуда они выскочили, и почему. Да что толку-то, ведь говорю же: если где двое собрались, так отчего ж не может меж ними один хромать, а другой белую рубаху напялить, а что в огонь один из них кинул, когда де Спейн увидел и пальнул первый раз, так это, видать, банка с-под керосина была. Ну так вот, значит, на следующее утро сидит он, завтракает - лицо в ожогах, брови спалил, да и волосы местами, а тут нигер входит, говорит, пришел к нему кто-то; перебирается он в кабинет, а это Эб, уже в своей пасторской шляпе и сюртуке, и фургон у него уже опять нагружен, только его-то Эб с собой в дом показывать не приволок. "Похоже, мы с вами не сойдемся, - это Эб говорит, - так что, чем зря собачиться, я, надо быть, нынче же утром и съеду". А де Спейн говорит: "А как же контракт?" А Эб говорит: "А я его расторгаю". А де Спейн так сидит и только повторяет: "Расторгаю. Расторгаю", а потом и говорит: "Да я б его к чертовой матери и еще сто таких же, да в тот сарай, чтоб он сгорел, лишь бы наверняка знать, ты это был или не ты, в кого я стрелял вчера ночью". А Эб говорит: "Подавайте в суд и разбирайтесь. В тутошних местах манера такая у судей: все решают в пользу истца".
- Прах подери, - тихонько пробормотал Варнер. - Прах подери.
- Тут развернулся Эб и поковылял своей костяной ногой обратно к…
- И спалил арендаторский дом, - подхватил Варнер.
- Нет, нет. Я ничего не говорю, может, он и поглядывал на него, как один тут вспоминает, словно бы с сожалением - ну, когда отъезжал. Но нет, ничего там больше ни с того ни с сего не загорелось. Ну, не тогда то есть. Я ведь не…
- Вот оно как, - перебил Варнер. - Говоришь, он еще и остатки керосина шваркнул в огонь, когда де Спейн начал палить в него. Так-так-так, - лицо его налилось, вот-вот удар хватит. - И теперь угораздило меня как раз его-то изо всей местной шушеры и выбрать себе в арендаторы, - он принялся смеяться. Вернее, принялся быстро повторять: "Ха. Ха. Ха", но это он только воздух так выдыхал через рот, ну, может, еще губы кривил, а глаза - нет, до глаз так дело и не дошло. Потом перестал. - Ладно, с тобой хорошо, а ведь мне недосуг. Подоспею, может, еще настолько вовремя, чтобы он от меня отвязался ну хоть за какой-нибудь гнилой закут из-под хлопка.
- Ну, пусть за сарай, но пустой хотя бы, - крикнул Рэтлиф ему вдогонку.
Час спустя Варнер снова осаживал заплясавшего жеребца, на этот раз у ворот, вернее - у проема в заборе из заржавленной и обвисшей проволоки. Сами ворота, вернее, то, что от них оставалось, сорванные с петель, лежали, завалившись на сторону, а из щелей между подгнившими планками лезла трава и всяческий бурьян, словно меж ребер брошенного скелета. Всадник дышал тяжело, но не от скачки. Напротив, едва приблизившись к цели настолько, что, по его расчетам, дым, если он был, уже был бы виден, стал все больше сдерживать коня. Тем не менее теперь, осадив коня перед дырой в заборе, Варнер дышал тяжело, его даже пот прошиб; сопя, он глядел на бесхребетно покосившуюся лачугу, вычерненную дождями и непогодой, как старый пчелиный улей, глядел на двор, голый, без единого деревца и кустика, и на лице Джоди отражалась быстрая и напряженная работа мысли, как у человека, который подбирается к неразорвавшемуся артиллерийскому снаряду.
- Прах подери, - снова тихо сказал он. - Прах подери. Три дня уже тут околачивается, и до сих пор даже ворота не починил. А я даже напомнить не смею. Не смею подать виду, будто знаю даже, что есть забор, на который их навешивают. - Он яростно передернул поводьями. - Пошел! - крикнул он коню. - Поторчишь тут подольше, еще и тебя подожгут.
Проезд (и не дорожка, и не тропа, просто два еле различимых параллельных колесных следа, исчезающих под заскорузлым бурьяном и молодью нынешней весенней травки) тянулся к шаткому, порастерявшему ступеньки крыльцу совсем нежилого на вид дома, за которым Джоди следил теперь настороженно, весь натянутый как струна, словно опасаясь засады. Он смотрел так пристально, что взгляд упускал детали. Внезапно в окне, где не было даже рамы, заметил голову в серой суконной кепке, причем не мог бы сказать, когда голова там появилась; показавшийся в окне жевал, и его нижняя челюсть двигалась размеренно и беспрерывно, каждый раз странно выпячиваясь вбок, а едва Джоди крикнул "Эй!" - голова снова исчезла. Только он собирался крикнуть снова, как увидел, что за домом в воротах участка возится какой-то человек, он двигался как деревянный, и Джоди тотчас же его узнал, хотя сюртука в этот раз на нем не было. Тут до слуха Джоди донеслись мерные клики заржавленного колодезного блока, а потом и два монотонных, неразборчиво-громких женских голоса. Заехав за угол, он увидел все разом: пару близко поставленных высоких столбов с перекладиной, словно макет виселицы, рядом две крупных, совершенно недвижимых девки, которые своим сонно-статичным единением с первого же взгляда наводили на мысль о скульптурной группе (тем более что обе говорили разом, обращаясь к кому-то далекому, а может, просто вещали в пространство, друг друга вовсе не слушая), и неподвижность их не нарушалась даже тем, что одна из них, перегнувшись и напряженно вытянув руки, ухватилась за колодезную веревку, точь-в-точь аллегорическая фигура, фрагмент резьбы, символизирующий некое невероятное физическое усилие, умершее в зародыше, хотя мгновение спустя блок снова начал издавать свой ржавый клик, но перестал почти тотчас же, и голоса тоже смолкли, как только вторая из девиц заметила Варнера, при этом первая теперь застыла в позе, противоположной предыдущей, с веревкой в опущенных руках, и оба скуластых, ничего не выражающих лица, медленно и согласно повернувшись, проводили его взглядами.
Он пересек лысый двор, весь в мусоре, оставленном прежними обитателями - зола, глиняные черепки, консервные банки. У забора мужчине помогали еще две женщины, и вся троица уже заметила всадника, потому что он видел, как одна из женщин обернулась. Но сам глава семьи ("сволочь, душегуб колченогий", - подумал Варнер с бессильной яростью) ни глаз не поднял, ни даже трудов своих не прервал, пока Варнер не подъехал сзади к нему вплотную. Теперь уже обе женщины смотрели на Джоди. На одной была выгоревшая на солнце широкополая шляпа, на другой - некий бесформенный головной убор, который когда-то, должно быть, принадлежал все тому же мужчине, а в руке она держала полупустую ржавую банку гвоздей, гнутых и ржавых.
- Добрый вечер! - сказал Варнер, запоздало поймав себя на том, что чуть ли не кричит. - И вам, сударыня, добрый вечер!
Мужчина обернулся, неторопливо, в руке держа молоток - обе лапки гвоздодера отломаны, поржавевшая головка насажена на неструганое полено, - и снова взгляд Варнера наткнулся на холодные, непроницаемые агатовые глаза под свирепым сплетением бровей.
- Что ж, здорово, - сказал Сноупс.
- Дай, думаю, подъеду, спрошу, что вы решили, - заговорил Варнер, и снова чересчур громко; не совладать с собой, да и только. "Слишком много чего сразу в голове держать приходится, чтобы еще и за этим следить", - подумал он, одновременно начиная про себя произносить: "Прах подери". И снова: "Прах подери, прах, зола и пепел", будто самому себе напоминая, чем может обернуться малейшее ослабление бдительности.
- Дак что ж, остаемся, пожалуй, - раздалось в ответ. - Ну, дом, конечно… я бы в нем и свиней не поселил. Ну да как-нибудь управимся.
- Ничего себе! - вырвалось у Варнера. Это он на крик уже сорвался; ну и сорвался, плевать. Но больше он не кричал. Он больше не кричал, потому что больше не говорил ничего, потому что нечего тут больше было говорить, хотя в мозгу билось одно и то же: "Прах подери. Прах подери. Прах подери… Просто сказать "Уходи" и все - смелости не хватает, а спровадить куда-нибудь - так некуда мне их спровадить. Ведь даже под арест отправить его за поджог сарая не посмею: вдруг он и у меня сарай возьмет да запалит". Когда Варнер заговорил снова, тот, с молотком, начал было уже обратно к забору отворачиваться. Теперь он стоял вполоборота, глядя снизу на Варнера не то чтобы почтительно или хотя бы терпеливо, а просто выжидающе. - Ладно, - сказал Варнер. - Про дом можно и поговорить. Потому что зачем нам ссориться. Ссориться не надо. Если там что не так, вам только и делов, что зайти в лавку. Нет, не надо даже к лавке ходить: просто с кем-нибудь мне передайте, и я подъеду сам, без проволочки, одна нога там, другая здесь. Понятно? Вдруг что-нибудь, ну, не понравилось, так вы…
- Да когда ж я с кем ссорился, - отозвался тот. - У меня этих разных хозяев с тех пор, как начал землю пахать, штук пятнадцать было или двадцать, и ни с кем не ссорился. Как ссоры начнутся, так ухожу. Все? Больше ничего не надо?
"Все, - подумал Варнер. - Все". Он двинулся обратно: вновь этот двор, эта лысая и замусоренная мерзость запустения, вся в шрамах от кострищ, где среди обугленных по концам палок валялись почерневшие кирпичи, на которых когда-то кипятили в котлах белье и палили свиные туши. "Пусть мне никогда в жизни больше никакой удачи не будет, лишь бы эту беду пронесло!" - подумал он. Снова раздался скрип колодезного блока. На сей раз скрип при его приближении не прекратился, и оба скуластых лица - одно неподвижное, другое в непрестанном движении вниз-вверх, ритмичном, в лад не слишком музыкальным стенаниям блочного колесика, как под метроном, - опять, будто неразъемно склепанные и синхронизованные шарнирным механизмом, неспешно повернулись, следя за Варнером, как он, минуя дом, вступает на ту же едва приметную дорожку, ведущую к поломанным воротам, которые, конечно же, когда он в следующий раз сюда приедет, будут по-прежнему гнить в чертополохе. Контракт все еще лежал у него в кармане, составленный так обдуманно, так осторожно, с чувством такого удовлетворения, что теперь оно ему самому было в диковину - может, это происходило в каком-то другом времени, а скорее вообще не с ним, а с кем-то другим. Контракт все еще не подписан. "Можно включить туда пункт о пожаре", - подумал он. Но даже коня не придержал. "Запросто. А потом новый сарай этим контрактом крыть заместо дранки". И он не остановился. Час был не ранний, и он пустил коня свободной иноходью: так он до самого дома дотянет, если в холмах, когда подъемы пойдут, дать ему чуточку дух перевести, - а когда уже отмахал порядочно, вдруг заметил человека, прислонившегося к дереву у дороги, того самого, чье лицо до этого видел в окошке арендаторского дома. Только что дорога была пуста, и вот, откуда ни возьмись, уже стоит на опушке рощицы у обочины - та же суконная кепочка, та же размеренно жующая челюсть - как из-под земли вырос, да у коня чуть ли не перед мордой, а вид при этом такой, словно он случайно здесь оказался, но об этой его повадке Варнер и вспомнит и задумается лишь много позже. Чуть было не проехав мимо, он потянул за повод. На крик теперь уже он не сорвался, его мясистое, крупное лицо было учтивым и настороженным.
- Привет, - сказал он. - Ты Флем, что ли? Я Варнер.
- Да ну? - отозвался тот. Потом сплюнул. Лицо у него было широкое и плоское. Глаза цвета болотной лужицы. Такой же полноватый, как и сам Варнер, но на голову покороче; в замызганной белой рубахе и серых дешевых штанах.
- Ты мне тут кстати встретился, - продолжал Варнер. - Говорят, у твоего отца бывали пару раз неприятности с хозяевами участков. Неприятности, которые могли плохо кончиться, - тот продолжал жевать. - Может, ему каждый раз хозяева какие-нибудь вздорные попадались, не знаю. Не знаю и знать не хочу. Я что хочу сказать: ошибку - любую ошибку - можно ведь так исправить, что при этом в нормальных отношениях остаешься, ну, с тем, кто тебе что-нибудь поперек сделал. Разве не так? - тот продолжал размеренно жевать. Лицо его было пустым, как поднявшееся над кастрюлей тесто. - Тогда ему не взбредет в голову, будто, чтобы утвердить свои права, он непременно должен сделать что-нибудь такое, после чего ему придется собирать манатки и назавтра же уносить ноги, - втолковывал Варнер. - И тогда не наступит день, когда в очередной раз он дернется туда, сюда - глядь, а уж и новых мест не осталось, куда удрать, - Варнер умолк. На этот раз он ждал так долго, что малый в кепочке в конце концов высказался, правда, у Варнера потом не было уверенности - может, и не потому, что так долго.
- Дак вон же, - говорит, - мест сколько всяких.
- Эт точно, - примирительно сказал Варнер, большой, благожелательный. - Но нельзя же их только бросать и бросать - пробросаешься! Тем более когда повод к этому такой, что ежели с самого начала по-человечески разобраться да все ладком обговорить, все было бы тихо-мирно. И все бы можно было в пять минут уладить, если только нашелся бы рядом кто-то другой, чтоб взять того за руку, дескать, погорячился, дело житейское - бывают же люди просто горячие не в меру - взять его за руку да сказать ему: "Постой, хозяин против тебя зла не держит. Всего и делов - поговори с ним, все и выяснится. Я это точно знаю, потому что мне насчет этого слово дали", - он опять подождал. - Особенно если бы парню - ну, о котором мы сейчас говорили, который взял бы того за руку и сказал все это - глядишь, что-нибудь и перепало за то, что он того утихомирит, - Варнер снова замолчал. Немного погодя опять заговорил другой.
- А чего перепало бы?
- Ну, как чего? Работать на хорошем поле. Кредит в лавке. Земли побольше, если он чувствует, что может управиться.
- С земли ничего не перепадет. По мне, так и вообще, пожалуй, скорей бы от нее отделаться.
- Тоже верно, - согласился Варнер. - Допустим, он за другое какое дело хочет взяться - ну, этот парень, что мы говорили. Так ведь надо еще, чтобы помогли ему, дали подзаработать. И чего бы лучшего, чем…
- А лавка-то ваша, что ли?
- …лучшего, чем… - опять начал было Варнер. И осекся. - Что? - сказал он.
- Говорят, ваша лавка-то.
Варнер уставился на него. Теперь лицо Варнера уже не было учтивым. Оно было просто совершенно неподвижным, совершенно спокойным и внимательным. Он полез в нагрудный кармашек и достал сигару. Сам он не пил и не курил, будучи от природы наделен столь счастливой конституцией, что чувствовать себя лучше все равно некуда, а против собственного естества идти - как он, верно, сам бы выразился - только Бога гневить. Но он всегда носил их при себе две-три штуки.
- Держи сигару, - сказал он.
- Не употребляю.
- А жевать - жуешь, а? - попытался усмехнуться Варнер.
- Ну, бывает, и пожую, центов на пять, для вкуса. Одно дело жевать, соки вытягивать, но чтоб деньги огнем жечь - до этого не дошло.
- Эт точно, - сказал Варнер. Он поглядел на сигару, спокойно произнес: - Бог даст, до этого и не дойдет ни у тебя, ни у кого другого из ваших, - он сунул сигару обратно в кармашек. С присвистом выдохнул. - Ну хорошо, - сказал он. - С осени. Сперва пусть он урожай соберет, - у Джоди никак не получалось уследить, когда тот смотрит на него, а когда нет, но теперь ему дано было пронаблюдать, как тот одну руку поднял, а другой с бесконечным пренебрежением стряхнул с рукава что-то пренебрежимо малое. Еще раз Варнер с силой выдохнул через ноздри. Теперь это прозвучало как вздох.
- Ну хорошо, - сказал он. - Тогда со следующей недели. Потерпишь, что там осталось, или как? Но ты мне за это ручаешься, - тот сплюнул.
- Ручаюсь за что? - проронил он.
Через две мили тени вокруг сомкнулись, и пали сумерки, уже такие краткие в конце апреля, и забелели деревца кизила среди других деревьев, более темных, - стоят раскрыв воздетые ладони, словно монахини на молитве; и вот уже вечерняя звезда, уже козодой. Поспешая к яслям, конь бежал резво по вечернему холодку, как вдруг Варнер, потянув за повод, остановил его и так попридержал на добрую секунду.
- Прах тебя дери, - вслух произнес он. - Ведь он стоял-то в аккурат там, где его никто из дома не углядит.
Глава вторая
1
К поселку опять подъезжал Рэтлиф, агент по продаже швейных машинок, правда, на этот раз вместо машинки у него в собачьей конуре содержался подержанный граммофон и новенький, еще в заводской проволочной связке, комплект зубьев для бороны, и первое, что Рэтлиф увидел, это старую белую кобылу, стоя на трех ногах подремывающую у столба ограды, а чуть погодя показался и сам Билл Варнер, который сидел все в том же домодельном кресле, на фоне взбегающих по склону заглохших лужаек и одичало разросшихся садов усадьбы Старого Француза.
- Добрый вечер, дядя Билл, - сказал Рэтлиф приветливо, обходительно, даже с почтением. - Говорят, вы с Джоди нового приказчика завели в лавке.
Колючие маленькие глазки Варнера внимательно на него поглядели из-под рыжеватых, слегка насупленных бровей.
- Уже разнеслось, стало быть, - отозвался он. - Со вчерашнего далеко ли бывал?
- Милях в семи-восьми, - сказал Рэтлиф.
- Ха, - сказал Варнер. - Куда же нам без приказчика!