- Аллилуйя! - восклицает сестра Мария, лицо ее отражает крайнее волнение. - Аллилуйя! Кто мы такие, чтобы судить ее? Разве не наблюдал ты, что сердце, исполненное высокомерия, отдает свою любовь сильным и могущественным мира сего. А кому отдаст все тепло своей любви сердце, в котором есть место лишь покорности и милосердию, как не ожесточившемуся, падшему, заблудшему?
После этих слов наступает очередь Давида Хольма ощутить болезненный укол. "Что это происходит с тобой этой ночью? - думает он. - Какое тебе дело до того, что эти люди говорят о тебе? Неужто ты ожидал, что они станут хвалить тебя?"
Солдат Армии спасения поднимает голову и смотрит испытующе на сестру Марию.
- Дело ведь не только в этом.
- Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Но не забудь, что вначале сестра Эдит не знала, что Давид Хольм женат. И во всяком случае, - продолжает она после некоторого колебания, - вся ее любовь была направлена на то, чтобы исправить его. Если бы он, стоя на помосте, признал, что он спасен, счастье ее было бы полным.
Юноша хватает сестру Марию за руку и напряженно ловит каждое ее слово. Когда она кончает говорить, он с облегчением вздыхает.
- Но это не та любовь, о которой я думаю!
Сестра Мария слегка пожимает плечами, его настойчивость утомила ее.
- Сестра Эдит никогда не говорила мне о своих чувствах, - соглашается она со вздохом. - Быть может, я ошибаюсь.
- Если сама она не говорила вам об этом, думаю, что вы ошибаетесь, - говорит он подчеркнуто серьезно.
Призрак, лежащий у дверей, мрачнеет. Ему не нравится, что разговор принял такой оборот.
- Я не хочу сказать, что в сердце сестры Эдит возникли какие-либо другие чувства, кроме сострадания, когда она впервые увидела его. Казалось бы, она и потом не должна была бы его любить, ведь он часто вставал у нее на пути и во всем был ей помехой. К нам приходили жены и жаловались, что их мужья бросили работу, после того как в городе появился Давид Хольм. Мы ходили помогать бедным и видели, что насилие и порок торжествуют все больше. И почти всегда следы их вели к Давиду Хольму. Но ведь для сестры Эдит вполне естественно, что именно это и заставляло ее делать все, чтобы обратить его на путь истинный во имя Господне. Он был для нее дичью, на которую она охотилась с метким оружием, и чем дальше эта дичь ускользала от нее, тем настойчивее она ее преследовала, твердо веря, что в конце концов победит, потому что из них двоих она сильнее.
- Аллилуйя! - воскликнул юноша. - Без сомнения, она сильнее! Помните, как однажды вечером вы с сестрой Эдит пошли в трактир и стали раздавать объявления о новом приюте? Сестра Эдит увидела, что за столом рядом с Давидом сидит молодой человек, который слушает, как этот бродяга насмехается над сестрами Армии спасения и хохочет вместе с ним. Ей стало жаль юношу, она сказала ему несколько слов о том, чтобы он не позволял развращать себя. Тот ничего не ответил и не последовал за ней. Но, продолжая сидеть в той же компании, он уже не мог заставить себя улыбаться и, наполнив свой стакан, не мог поднести его к губам. Давид Хольм и остальные стали смеяться над ним, говорили, что он боится сестер Армии спасения. Но он вовсе не испугался, просто ее желание помочь ему, ее сострадание глубоко тронули его и заставили бросить своих приятелей и пойти за ней. Ведь вы, сестра Мария, знаете, что это правда, вам известно, кто этот человек.
- Аминь, аминь, это правда, я знаю, кто этот человек, знаю, что с тех пор он стал нашим лучшим другом, - говорит сестра Мария и ласково кивает юноше. - Не стану отрицать, что сестре Эдит случалось и брать верх над Давидом Хольмом, но чаще всего она терпела поражение. К тому же в ту новогоднюю ночь она простудилась и тщетно боролась с кашлем, который никак не хотел проходить, не прошел и по сей день. Болезнь мучила ее, и потому, верно, ей уже не так, как прежде, везло в борьбе, которую она неустанно вела.
- Сестра Мария! - перебивает ее юноша. - Ничто из того, что вы сказали, не доказывает ее любовь к нему.
- Да, ты прав, Густавссон. Вначале ничто на это не указывало. Я скажу тебе, что меня заставило в это поверить. Мы знали одну бедную портниху, больную туберкулезом. Она изо всех сил боролась со своей болезнью и пуще всего боялась заразить детей. Она рассказала нам, что однажды, когда с ней случился приступ кашля на улице, к ней подошел бродяга и стал ругать ее за то, что она кашляла, отворачиваясь от людей.
"У меня тоже чахотка, - сказал он, - и доктор просит меня быть осторожнее, но я плюю на это. Я кашляю людям прямо в лицо, хочу, чтобы они заразились. Чем они лучше нас, хотел бы я знать?"
Больше он ничего не сказал, но портниха так испугалась, что весь день чувствовала себя разбитой. По ее описанию, это был высокий и статный мужчина, по-видимому, когда-то красивый, одежда на нем была грязная и рваная. Лицо его она хорошо не разглядела, помнила лишь глаза: две желтые злобные щелки под опухшими веками. Потом они прямо-таки часами глядели на нее. Но больше всего ее испугало то, что он не казался пьяным и вконец опустившимся, а говорил с такой ненавистью к людям.
Неудивительно, что сестра Эдит по этому описанию сразу же узнала Давида Хольма. Но нас удивило не то, что она стала защищать его. Она принялась уверять эту женщину, что он лишь шутя хотел напугать ее.
"Вы должны понять, что у такого сильного мужчины не может быть чахотки, - сказала она. - Ясное дело, он злой человек, раз хотел испугать вас, но ведь не стал бы он нарочно заражать людей, если бы даже и был болен. Что же он, по-вашему, чудовище какое-то?"
Мы не согласились с ней, считая, что таков он и есть на самом деле, но она горячо защищала его и даже рассердилась на нас за то, что мы так плохо о нем думаем.
Возница снова показывает, что следит за тем, что говорят. Он наклоняется и смотрит товарищу в глаза:
- Я думаю, сестра Мария права. Только тот, кто сильно любит тебя, может защищать тебя и не видеть твоих пороков.
- Быть может, - продолжает сестра Мария, - это ни о чем не говорит, так же как и то, что произошло несколько дней спустя, а может, это вообще ничего не значит. Но случилось так, что однажды вечером, когда мы с сестрой Эдит возвращались домой, усталые и опечаленные бедами наших подопечных, к ней подошел Давид Хольм. Он объяснил, что уезжает из города и что теперь ей будет спокойнее жить, мол, он подошел к ней только затем, чтобы это сообщить.
Я думала, это ее обрадует, но по ее ответу видно было, что она опечалена. Она ответила, что предпочла бы, чтобы он остался, чтобы она смогла продолжать бороться за него.
Он ответил, что, к сожалению, остаться не может, так как собрался поездить по Швеции в поисках одного человека, которого непременно должен найти. Мол, ему не будет ни сна, ни покоя, покуда он не найдет его.
И знаешь, сестра Эдит с явным испугом стала расспрашивать, кто этот человек. Я уже готова была шепнуть ей, чтобы она была осторожнее и не унижалась перед этим бродягой, но он, казалось, ничего не замечал, а просто отвечал, что если найдет этого человека, то она точно об этом узнает. Мол, он надеется, что она порадуется за него, что ему тогда не надо будет больше шататься по стране нищим бродягой.
Сказав это, он ушел и, видно, сдержал слово, потому что мы больше его не видели. Я надеялась, что нам никогда больше не придется иметь с ним дела, ведь он приносил несчастье повсюду, где появлялся. Но однажды к нам в приют пришла женщина и спросила у сестры Эдит про Давида Хольма. Она сказала ей откровенно, что она его жена и что она, не выдержав его пьянства и дурного поведения, оставила его. Она взяла детей, ушла от него тайком и приехала в наш город, который находится так далеко от их бывшего дома, что ему не могло прийти в голову искать ее здесь. Теперь она нашла работу на фабрике, и жалованья хватает, чтобы накормить себя и детей. Женщина эта была хорошо одета, внушала доверие и уважение. Она стала своего рода начальницей девушек, работавших на фабрике и уже сумела купить приличный домик, мебель и домашнюю утварь. А прежде, когда она жила со своим мужем, ей нечем было кормить детей и вся семья голодала.
Теперь она услышала, что его видели в городе и что сестры Армии спасения знают его, и потому она пришла сюда, чтобы узнать, как он живет.
Если бы ты, Густавссон, видел и слышал, как вела себя при этом Эдит, ты никогда бы этого не забыл. Когда эта женщина пришла к нам и сказала, кто она, сестра Эдит побледнела, и вид у нее был такой, словно ее постигло смертельное горе, но она скоро подавила это чувство, и в глазах у нее появилось какое-то неземное выражение. Видно было, что она овладела собой и ничего не желала для себя самой в этом мире. А с его женой она говорила до того ласково и сердечно, что растрогала ее до слез. Она не упрекнула ее ни одним словом и все же заставила ее раскаяться в том, что она покинула своего мужа. Мне думается, она внушила этой женщине, что та была чудовищно жестокой. Более того, сестра Эдит сумела вызвать в ней воспоминания о старой любви, любви ее юности, которую она питала к мужу, когда они только что поженились. Она заставила его жену рассказать, каким он был в первое время ее замужества, вызвала в ней желание увидеть мужа. Не думай, что сестра Эдит скрыла от нее, каким он теперь стал, но убедила ее, что она тем более должна стремиться помочь ему стать прежним Давидом Хольмом, которого она знала когда-то.
Стоящий у дверей возница снова наклоняется, смотрит на своего пленника и выпрямляется, не говоря на этот раз ни слова. Вокруг его товарища сгущаются тучи, настолько темные и мрачные, что он не в силах этого выносить. Он прислоняется к стене и надвигает капюшон на глаза, чтобы не видеть лежащего на полу.
- Без сомнения, в душе жены Давида Хольма уже были зачатки угрызения совести за то, что она, покинув мужа, предоставила порокам и злобе окончательно погубить его, - продолжает сестра Мария, - и во время этого разговора это чувство начало расти в ней. Правда, во время первой встречи она еще не решилась дать знать мужу, где она находится, к этой мысли она пришла во время второго долгого разговора. Я не хочу сказать, что сестра Эдит уговорила ее, что она внушила ей большие надежды, но я знаю, она хотела, чтобы жена позвала его к себе домой. Она думала, что это спасет его, и не стала ее отговаривать. Я должна сказать, что это дело рук Эдит, что это она соединила мужа с семьей, которую он погубил. Я долго думала над этим и решила, что она не смогла бы взять на себя такую ответственность, если бы не любила его.
Сестра Мария произносила эти слова с твердой уверенностью, но те двое, которые были так взволнованы, слушая рассказ о любви больной девушки, теперь, казалось, замерли. Солдат Армии спасения сидел, закрыв глаза рукой, а на лице лежащего у дверей снова появилось выражение злобы и ненависти, как в первый момент, когда его принесли в комнату.
- Никто из нас не знал, куда ушел Давид Хольм, - снова начала Мария, - но сестра Эдит велела другим бродягам передать ему, что ей известно, где находятся его жена и дети. И вскоре он пришел сюда. Сестра Эдит позаботилась вначале о том, чтобы он обзавелся приличной одеждой, нашла ему работу на стройке, а после свела с женой. Она не потребовала от него никаких заверений и обязательств, зная, что таких, как он, нельзя связать обещаниями, а просто хотела пересадить семена, проросшие среди сорняков и колючек, на добрую почву, и была уверена в том, что ей это удастся.
И кто знает, быть может, ей это и удалось бы? Но вот случилась большая беда. Сестра Эдит захворала воспалением легких, и когда начала вроде бы поправляться и мы надеялись на ее скорое выздоровление, вдруг начала таять, и пришлось отправить ее в санаторий.
А как Давид Хольм обошелся с женой, говорить тебе не надо. Ты знаешь это не хуже всех нас. Мы хотели скрыть это от сестры Эдит, пощадить ее. Надеялись, что она умрет, не узнав этого. Но теперь, я думаю, ей это известно.
- Откуда она могла это узнать?
- Узы, связывающие ее с Давидом Хольмом, настолько крепки, что она смогла почувствовать, что с ним происходит, узнать об этом необычным путем. И потому, что ей все известно, она весь день так жаждала увидеть его. Она навлекла страшную беду на его жену и детей, и теперь у нее остались лишь эти короткие часы, чтобы все исправить. А мы здесь медлим и не можем помочь ей такой малостью, не можем привести его сюда!
- Но чему это послужит! - упорствует юноша. - Она ведь будет даже не в силах говорить с ним. Она слишком слаба.
- Я смогу говорить с ним от ее имени, - твердо говорит сестра Мария. - И он станет слушать слова, которые ему будут сказаны у ее смертного одра.
- Что вы скажете ему, сестра Мария? Что она любила его?
Сестра Мария поднимается со стула. Она сжимает руки на груди и стоит, обратив лицо к небу и закрыв глаза.
- О, Господи Иисусе! - молит она. - Сделай так, чтобы Давид Хольм пришел сюда, прежде чем она умрет! Боже милостивый, сделай так, чтобы он увидел ее любовь, чтобы ее любовь, огонь ее любви растопил его душу! Боже милосердный, разве эта любовь не ниспослана ей, чтобы победить его сердце? Боже правый, пошли мне силы, чтобы я смогла, не щадя ее, бросить его душу в огонь ее любви! Боже милостивый, пусть этот огонь дохнет на его душу ласковым ветром, взмахом ангельского крыла, алым огнем, что зажигается поутру на востоке и разгоняет мрак ночи! Боже милостивый, не дай ему поверить, что я делаю это из мести! Боже милостивый, пусть он поймет, что сестра Эдит любит лишь то сокровенное в нем, что сам он стремился задушить, убить! Боже милостивый…
Сестра Мария вздрагивает и открывает глаза. Солдат Армии спасения стоит и надевает пальто.
- Я пойду за ним, сестра Мария, - говорит он сдавленным голосом. - Я не вернусь без него.
Человек, лежащий на полу у дверей, поворачивается к вознице:
- С меня довольно, Георг! Когда ты принес меня сюда, вначале их слова тронули меня. Может, ты таким образом и мог смягчить мою душу, но тебе следовало упредить их. Они не должны были говорить о моей жене.
Вместо ответа возница слабым жестом указывает ему на кого-то в глубине комнаты. Это старая женщина, она вошла, отворив оклеенную обоями дверь в гостиной. Она подходит к друзьям ее дочери, которые вели столь долгую беседу, и говорит голосом, дрожащим от волнения, строго и торжественно:
- Она не хочет больше там лежать. Она просит перенести ее сюда. Конец близок.
VI
Несчастная маленькая сестра Армии спасения, лежащая при смерти, чувствует, как силы ее с каждой минутой убывают, как бессилие овладевает ею все неотвязнее. Боли больше не мучают ее, она лежит и борется со смертью так же, как много ночей, бодрствуя у постели больных, она боролась со сном.
- Ах, как сладко ты манишь меня! Да только нельзя тебе меня одолеть сейчас, - говорила она тогда сну, и если сну удавалось на несколько мгновений побороть ее, то она тут же стряхивала его с себя и возвращалась к своим обязанностям.
А сейчас ей кажется, что где-то в прохладной комнате, где воздух чист и свеж и где ее больным легким станет легче дышать, кто-то стелет широкую и удобную постель с подушками мягкими и рыхлыми, как поднявшееся тесто. Она знает, что постель эту стелют для нее, и ей так хочется поскорее опуститься на нее и заснуть, избавиться от чувства бесконечной слабости, но где-то в глубине души она сознает, что тогда ей уже не удастся проснуться. Она продолжает отгонять от себя соблазн покоя. Его время еще не пришло.
Маленькая сестра Армии спасения оглядывает спальню, и в глазах ее мать читает укор. Эдит выглядит сейчас такой строгой, какой прежде не бывала.
"Почему вы так жестоки и не можете помочь мне в такой малости? - жалуются ее глаза. - Разве я не исходила столько дорог, служа вам, когда была здорова? Отчего же вы не хотите взять на себя труд позвать сюда того, кого я хочу видеть?"
Но большей частью она лежит с закрытыми глазами в ожидании и прислушивается столь напряженно, что ни один шорох в маленьком домике не может ускользнуть от ее ушей. Внезапно у нее появляется такое чувство, будто в соседнюю комнату вошел кто-то, что он стоит и ждет, когда его приведут к ней. Она открывает глаза и с мольбой смотрит на мать.
- Он стоит у дверей в кухню. Ты не можешь, мама, впустить его сюда?
Мать поднимается со стула, открывает оклеенную обоями дверь и выглядывает в большую комнату. Потом она возвращается и качает головой.
- Там никого нет, доченька, - говорит она, - никого, кроме сестры Марии и Густавссона.
Больная вздыхает и снова закрывает глаза. Но к ней снова возвращается ощущение, что он стоит возле двери и ждет. Если бы только ее одежда лежала, как обычно, на стуле возле кровати, она бы оделась и вышла сама, чтобы поговорить с ним. Но одежды там нет, к тому же она боится, что мать не позволит ей встать.
Она лежит и пытается придумать, как ей попасть в соседнюю комнату. Она уверена, что сейчас он там. Просто мать не хочет впустить его сюда. Она, верно, считает, что вид у него ужасный, и не желает, чтобы дочь разговаривала с таким человеком. Матушка, верно, считает, что ей не к чему его видеть. Мол, теперь, когда дочь умирает, ей все равно, что станется с ним.
Под конец в голову приходит мысль, которая кажется ей удивительно хитрой уловкой. "Скажу матушке, что хочу лежать в большой комнате, - думает она. - Этому она не станет противиться".
Она говорит матери о своем желании, но та, видно, разгадала причину желания дочери и начинает возражать.
- Разве тебе плохо здесь? Ведь в другие дни ты хотела лежать здесь.
Она не делает ничего, чтобы исполнить желание дочери, и продолжает сидеть не шелохнувшись. Сестра Эдит чувствует себя, как в ту пору, когда была ребенком и просила мать о чем-нибудь, чего та не хотела исполнить. И, как тогда, она начинает просить и хныкать, искушая терпение матери.
- Матушка, мне так хочется перебраться в большую комнату. Позови Густавссона и сестру Марию, пусть перенесут меня туда. Моей кровати недолго придется там стоять.
- Сама увидишь, что лучше там тебе не будет, и запросишься назад, - говорит мать, но все же выходит и возвращается с друзьями дочери.
Счастье еще, что она лежит на маленькой легкой деревянной кровати, на которой спала в детстве, и им втроем - сестре Марии, Густавссону и матери - нетрудно перенести ее.
Как только ее вынесли из дверей, она сразу же бросает взгляд в сторону кухни и сильно удивляется тому, что не видит его. Ведь на этот раз она была так уверена.
Она так сильно разочарована, что не разглядывает эту поделенную на три части комнату, которая хранит так много воспоминаний, а закрывает глаза. И тут в ней снова возникает ощущение, что возле двери находится кто-то чужой. "Не может быть, чтобы я ошибалась, - думает она, - кто-то здесь есть, либо он, либо кто-то другой".
Она снова открывает глаза и пристально оглядывает комнату. И тут она с трудом различает, что у дверей что-то темнеет. Что-то неотчетливое и неясное, как тень.
Мать наклоняется над ней.
- Тебе здесь не полегче? - спрашивает она.
Девушка кивает и шепчет, что рада находиться здесь. Но думает не о комнате, а все время лежит и смотрит на дверь. "Что там может быть?" - удивляется она и чувствует, что для нее важнее жизни узнать это.
Сестра Мария вдруг встала так, что загородила дверь, и она изо всех сил стала умолять ее отойти чуть-чуть в сторону.