Если бы Катрина довольствовалась этим, это бы еще куда ни шло, но она вдобавок сетовала на то, что он больше не хотел ходить на работу, как в прежние времена. Но когда она заговаривала об этом, он не желал и слушать. Он же знал, что императрица Португальская пришлет столько денег, что ему больше никогда в жизни не придется надевать рабочую одежду. Было бы просто нехорошо по отношению к ней - уступить в этом Катрине.
Однажды вечером в конце августа Ян сидел на камне перед дверью избы и курил свою маленькую трубку. И тут он увидел, как замелькали светлые платья, и услышал молодые голоса, доносящиеся из леса.
Катрина пошла в березовую рощу нарезать для метлы веток, но прежде чем уйти, она сказала ему, что впредь ей, видно, ничего не остается, как самой ходить в Фаллу рыть канавы. Он может оставаться дома готовить еду и латать одежду, раз уж он сделался слишком хорош, чтобы работать на других. Он не сказал ей в ответ ни слова, но ему все равно тяжело было ее слушать, поэтому он по-настоящему обрадовался возможности отвлечься от этих мыслей. Со всех ног он побежал за императорской шапкой и тростью и подоспел к калитке как раз, когда эти молодые девушки должны были пройти мимо.
Их было человек пять. В этой компании были три маленькие мамзели из Лёвдала. Другие были ему незнакомы. Они, наверное, приехали в гости.
Ян широко распахнул калитку и выступил им навстречу.
- Здравствуйте, любезные мои фрейлины! - сказал он и так взмахнул шапкой, что она чуть ли не коснулась земли.
Они остановились как вкопанные и поначалу немного застеснялись, но ему вскоре удалось вывести их из этой первой растерянности.
Тогда послышалось "здравствуйте" и "наш дорогой император", и стало более чем очевидно, что для них было настоящей радостью вновь увидеть его.
Эти маленькие мамзели были не то что Катрина и весь остальной народ в Аскедаларна. Они вовсе ничего не имели против того, чтобы послушать об императрице, и сразу же спросили, как у нее дела и скоро ли следует ждать ее домой.
Они поинтересовались также, нельзя ли им зайти в избу и осмотреть ее внутри. Ему незачем было им отказывать, потому что Катрина всегда содержала дом в чистоте и порядке, и они спокойно могли пригласить к себе любого.
Когда эти маленькие мамзели из усадьбы вошли, они, конечно, удивились, что великая императрица выросла в такой тесной избушке. Раньше, когда это было ей привычно, это еще, пожалуй, могло сойти, сказали они, но как же будет, если она вернется? Останется она жить здесь, у родителей, или уедет обратно в Португалию?
Ян, конечно, уже думал об этом. Он же понимал, что Клара Гулля не сможет остаться в Аскедаларна, раз у нее есть целое государство, которым надо управлять.
- Пожалуй, императрица воротится обратно в Португалию, - сказал он.
- Тогда вы, наверное, уедете вместе с ней? - спросила одна из маленьких мамзелей.
Яну, конечно, хотелось, чтобы она об этом не спрашивала. Поначалу он ей и не ответил, но девушка не отступала.
- Вы, может быть, еще и не знаете, как будет? - сказала она.
Нет, это он как раз знал, но не был полностью уверен, как воспримут его решение люди. Они, может, посчитают, что не подобает императору так поступать.
- Нет, я, пожалуй, останусь дома, - сказал он. - Ведь нельзя же мне оставить Катрину.
- Ах вот как, Катрина не поедет?
- Нет, Катрину не убедишь уехать от избы. И я, пожалуй, останусь с ней. Ведь я ей обещал быть верным и в горе, и в радости.
- Да, я понимаю, что этому слову нельзя изменить, - сказала та мамзель из усадьбы, что больше всех рвалась обо всем расспрашивать. - А вы-то слышите? - обратилась она к подругам. - Ян не хочет уезжать от жены, хотя его и манит великолепие всей Португалии.
И представляете, они действительно обрадовались этому! Они похлопали его по плечу и сказали, что он поступает правильно. Это хороший знак, сказали они. Еще не все кончено со старым добрым Яном Андерссоном из Скрулюкки.
Он не совсем понял, что они хотели этим сказать. Очевидно, радовались тому, что он останется у них в приходе.
Сразу после этого они попрощались и ушли. Им надо было идти в Дувнесский завод на праздник.
И представляете, только они скрылись, как вошла Катрина! Она, должно быть, стояла тут же за дверью и ждала. Она, верно, не хотела заходить при посторонних, но как долго она там простояла и что слышала из их разговора - неизвестно.
Но как бы там ни было, она выглядела более кроткой и доброй, чем все последнее время.
- Дурной ты у меня, - сказала она. - Хотела бы я знать, что бы сказали другие женщины, если бы у них был такой муж. Но все-таки хорошо, что ты не захотел от меня уехать.
ПОХОРОНЫ
Яну Андерссону из Скрулюкки не приходило никакого приглашения или известия о том, что он должен присутствовать на похоронах Бьёрна Хиндрикссона из Лубюн, что верно, то верно. Но ведь домочадцы Бьёрна не могли быть уверены, захочет ли Ян считать их своими родственниками после того, как он возвысился до той славы и величия, которыми был теперь окружен.
Может быть, они подумали также, что им будет трудно все устроить, как подобает, если такой человек, как он, придет на похороны. Ближайшие родственники Бьёрна Хиндрикссона, конечно, хотели ехать во главе похоронной процессии, но там, по справедливости, следовало бы оставить место для него, императора.
Они ведь не знали, что он никогда не придавал значения тому, что другие ценят превыше всего. Он оставался верен себе. Ему никогда не приходило в голову вставать на пути у тех, кто радовался возможности посидеть на почетном месте во время пира.
Чтобы не стать причиной какого-нибудь недовольства, он не пошел с утра к дому покойного перед тем, как похоронная процессия двинулась в путь, а направился прямо к церкви. И только когда зазвонили колокола и вся длинная процессия выстроилась на холме перед церковью, он вышел вперед и занял место среди родственников.
Участники похоронной процессии были, казалось, несколько удивлены его появлением, но он теперь уже привык к тому, что людей поражает его снисходительность. К таким вещам надо относиться спокойно. Наверняка они хотели поставить его в первый ряд, но на это не было времени, потому что процессия уже двинулась к кладбищу.
Когда после погребения он последовал за приглашенными на похороны и уселся в церкви на одну с ними скамью, они, казалось, снова немного смутились. Но они не успели ничего сказать о том, что он ради них спустился со своего почетного места на хорах. Нельзя же было пускаться в извинения в тот самый момент, когда зазвучал первый псалом.
После окончания богослужения, когда все повозки похоронной процессии подъехали к церкви, он уселся на большую телегу, на которой по дороге в церковь стоял гроб. Телега поедет обратно домой пустой, это он знал, а значит, ничье место он здесь не занимает. Зять и дочь Бьёрна Хиндрикссона прошли несколько раз мимо, поглядывая на него. Они, может быть, переживали, что не могут предложить ему ехать в одном из лучших экипажей, но он вовсе не хотел, чтобы ради него кому-нибудь пришлось пересаживаться. Он все равно был верен себе.
Пока он ехал из церкви, он не переставая думал о том дне, когда они с маленькой Кларой Гуллей ходили навестить этих богатых родственников. Да, теперь все переменилось, это уж точно. Кто теперь был всемогущ и почитаем? Кто теперь оказывал другим честь своим посещением?
По мере того как гости прибывали к дому покойного, их отводили в большую гостиную на первом этаже, где они раздевались. Затем появились соседи Бьёрна Хиндрикссона, которым было поручено принимать гостей, и попросили самых почетных из них подняться на второй этаж, где был накрыт стол.
Это было очень ответственное поручение - выбрать тех, кому следовало подняться наверх, потому что на таких больших похоронах невозможно было разместить за столом всех гостей сразу, и приходилось устраивать несколько застолий. Но многие сочли бы знаком полного неуважения, если бы не попали к столу в первый же раз, и никогда бы этого не простили.
Что же касается того, кто возвысился до положения императора, то он мог быть сговорчив во многих отношениях, но на том, что должен участвовать в первом застолье, он вынужден был настаивать. Иначе народ мог подумать, что он не знает, что имеет право идти впереди всех остальных.
Хотя его и не попросили подняться на верхний этаж в числе самых первых, в этом, конечно же, не было ничего страшного. Само собой разумелось, что он должен был есть одновременно с пастором и господами, поэтому ему вовсе не следовало беспокоиться.
Он в одиночестве молча сидел на скамье, поскольку здесь к нему никто не подходил поговорить об императрице. Пожалуй, он все же был немного недоволен. Когда он уходил из дома, Катрина сказала ему, что на эти похороны ему бы не надо ходить, потому что хозяева этой усадьбы принадлежат к такому высокому роду, что не церемонятся ни с королями, ни с императорами. Теперь же все выглядело так, будто она была права. Старые крестьяне, испокон веков жившие в этой усадьбе, вели себя и то лучше, чем все эти важные особы.
Собрать всех, кто должен был участвовать в первом застолье, было не так-то просто. Хозяин с хозяйкой долго ходили, отыскивая самых достойных, но к нему они не подошли.
Рядом с ним сидели две незамужние женщины, у которых не было ни малейшей надежды, что их пригласят уже сейчас, поэтому они совершенно спокойно разговаривали. Они говорили о том, как хорошо было, что Линнарт Бьёрнссон, сын Бьёрна Хиндрикссона, успел домой вовремя и смог помириться с отцом.
Собственно, вражды как таковой между ними не было. Дело в том, что тридцать лет назад, когда Линнарту было чуть более двадцати лет и он собирался жениться, он спросил старика, не позволит ли тот ему взять на себя усадьбу или не может ли как-то иначе устроить так, чтобы Линнарт получил свое собственное хозяйство. Но старый Бьёрн ответил отказом и на то, и на другое. Ему хотелось, чтобы сын остался в доме, как и прежде, и взял бы на себя усадьбу только тогда, когда старик уйдет на покой.
- Нет, - сказал тогда, должно быть, сын, - я не хочу оставаться в доме и быть при вас батраком, хоть вы мне и отец. Уж лучше я уйду отсюда и всего добьюсь сам, потому что я должен быть таким же достойным человеком, как и вы, иначе дружба между нами скоро кончится.
- Она может кончиться и так, если ты захочешь пойти своим путем, - ответил тогда Бьёрн Хиндрикссон.
После этого сын отправился в дремучие леса к северо-востоку от озера Дувшён, обосновался в самом глухом месте и выстроил себе там усадьбу. Дом его находился в приходе Бру, и он никогда не показывался в Свартшё. За тридцать лет родители ни разу не видели его, но восемь дней назад он неожиданно приехал домой, как раз когда старый Бьёрн Хиндрикссон лежал при смерти.
Ян из Скрулюкки по-настоящему обрадовался. Это были хорошие новости. В прошлое воскресенье, когда Катрина пришла домой из церкви с известием, что Бьёрну Хиндрикссону скоро конец, Ян сразу спросил о сыне и поинтересовался, послали ли за ним. Но за ним не посылали. Катрина слыхала, что жена Бьёрна Хиндрикссона просила и умоляла, чтобы ей позволили дать ему знать, но ей строго-настрого запретили. Старик объяснил, что хочет умереть спокойно.
Но Ян с этим не смирился. Он не переставал думать о Линнарте Бьёрнссоне, который был там, в своем далеком лесу, и ничего не знал. И тогда он, Ян, решил поступить наперекор желанию старого Бьёрна и отправиться с известием к его сыну.
До самых похорон он ничего не слышал о том, что из всего этого получилось. Его настолько захватило то, о чем говорили эти две женщины, что он и думать забыл о первом и втором застолье.
Так вот, когда сын приехал домой, они были очень нежны друг с другом, он и отец. Старик посмеялся, посмотрев на его одежду.
- Ты пришел в рабочем, - сказал он.
- Да, мне следовало бы быть празднично одетым, поскольку сегодня воскресенье, - ответил Линнарт Бьёрнссон, - но, видите ли, этим летом у нас, там, было ужасно много дождей. Я как раз собирался убрать немного овса в воскресенье днем.
- И ты успел что-нибудь убрать? - спросил старик.
- Я успел только нагрузить один воз, но оставил его прямо в поле, когда пришло известие. Я тут же отправился в путь, не думая о переодеваниях.
- Кто же это пришел к тебе с известием? - спросил отец немного погодя.
- Это был человек, которого я никогда прежде не видел, - ответил сын. - Я даже не подумал спросить его, кто он. Он больше всего походил на нищего старичка.
- Ты должен обязательно разыскать этого человека и поблагодарить его от меня, - повелительно сказал старый Бьёрн. - Ты должен быть почтителен с ним, где бы ни встретил. Он хотел нам добра.
Вот так, хорошо и спокойно, у них все и вышло. А потом старик умер. Они были так рады примирению, что вышло, будто смерть принесла им счастье, а не горе.
Когда Ян услыхал, что Линнарт Бьёрнссон назвал его нищим старичком, он недовольно поморщился. Но он ведь понимал, что так вышло потому, что у него не было с собой ни картуза, ни императорской трости, когда он ходил в эту глушь.
Это вновь вернуло его мысли к теперешним огорчениям. Теперь он уже наверняка ждал достаточно долго. Его уже пора было пригласить, пока не поздно. Это уже никуда не годилось.
Он встал, решительно прошел через комнату и сени, поднялся по лестнице и открыл дверь в большую залу верхнего этажа.
Он сразу увидел, что обед в полном разгаре. Вокруг всего большого стола, в форме подковы, сидели люди, и первое блюдо было уже подано. Его и не собирались приглашать с самыми почетными гостями. Тут сидел пастор, тут сидел звонарь, тут сидели лейтенант из Лёвдала и его жена, тут сидели все, кому следовало сидеть, - кроме него.
Одна из девушек, разносивших еду, поспешила к Яну, как только он вошел.
- Что вам здесь надо, Ян? - тихо сказала она. - Ступайте вниз!
- Но любезная моя хозяйка стола! - сказал Ян. - Ведь должен же Юханнес, император Португальский, принять участие в первом застолье.
- Ой, замолчите, Ян! - сказала девушка. - Сегодня не время для ваших глупостей. Ступайте теперь вниз, и вы получите еду, когда придет ваш черед!
Дело было в том, что Ян питал большее уважение к этому дому, чем к любому другому в приходе. И именно поэтому он особенно высоко оценил бы, будь он принят здесь, как подобает. Он стоял у двери с картузом в руке, и его охватила какая-то удивительная робость. Он чувствовал, как утрачивает все императорское великолепие.
Но, очутившись в таком затруднительном положении, он вдруг услышал, как вскрикнул там, за столом, Линнарт Бьёрнссон.
- Вот ведь стоит тот человек, который приходил ко мне в прошлое воскресенье сообщить, что отец болен! - сказал он.
- Что ты говоришь? - удивилась его мать. - Ты уверен в этом?
- Да, конечно, это он и никто другой. Я видел его сегодня и раньше, но не узнал, потому что он так странно нарядился. Но теперь я вижу, что это он.
- Ну, если это он, ему не следует стоять там у дверей, как нищему, - сказала старая хозяйка. - А мы должны дать ему место здесь, за столом. Мы обязаны выразить ему свою благодарность и уважение, потому что это он облегчил смерть старому Бьёрну, а мне помог обрести единственное утешение в безграничном горе от потери такого хорошего мужа, как мой.
И место нашлось, хотя казалось, что уже и так было тесно. Ян смог сесть с внутренней стороны подковы прямо напротив пастора. Лучше было и не придумать.
Поначалу он немного растерялся, потому что не мог понять, с чего это они подняли вокруг него такой шум только из-за того, что он пробежал пару миль через лес, чтобы известить Линнарта Бьёрнссона. Но затем догадался, почему так получилось. Конечно, они все же хотели выразить императору свое почтение. И, может быть, для того, чтобы никто не чувствовал себя обиженным, сделали это таким образом.
Никакого другого объяснения быть не могло. Потому как добрым, скромным и всегда готовым прийти на помощь он был всю свою жизнь, но никогда прежде за это его никак не почитали и не славили.
УМИРАЮЩЕЕ СЕРДЦЕ
Когда инженер Буреус из Борга совершал свои ежедневные прогулки к пристани, он, конечно же, не мог не обратить внимания на людское сборище, которое теперь постоянно окружало этого маленького старичка из Скрулюкки. Тому уже больше не нужно было сидеть в одиночестве и молчаливо мечтать, заглушая свою тоску, как ему приходилось делать этим летом. Вместо этого к нему теперь подходили все, кто ждал парохода, чтобы послушать его рассказы о том, как все произойдет, когда прибудет домой императрица, и прежде всего, когда она сойдет с парохода здесь, на боргской пристани. Каждый раз, проходя мимо, инженер Буреус слышал о золотой короне, которая будет у императрицы на голове, и о золотых цветах, которые распустятся на кустах и деревьях, как только она ступит на берег.
Однажды утром, в конце октября, когда прошло около трех месяцев с того дня, как Ян из Скрулюкки именно здесь, на боргской пристани, впервые объявил новость о возвышении Клары Гулли, инженер увидел, что вокруг него собралась необычайно большая толпа народу. Инженер намеревался пройти мимо, как всегда ограничившись коротким приветствием, но передумал и остановился, чтобы узнать, что тут происходит.
С первого взгляда он не обнаружил ничего достойного внимания. Ян, как обычно, ждал на камнях парохода, преисполненный достоинства, с торжественной миной. Рядом с ним сидела рослая женщина, которая говорила так быстро и оживленно, что слова, словно брызги, вылетали у нее изо рта. Глаза ее были зажмурены, и она трясла головой, медленно наклоняясь вперед, в результате чего ее лицо оказалось возле самой земли, когда она договорила все, что хотела сказать.
Инженер Буреус, конечно, сразу узнал Безумную Ингборг, но поначалу он никак не мог расслышать, что она говорила. Ему пришлось спросить одного из стоявших в толпе, в чем было дело.
- Она просит его устроить так, чтобы она смогла отправиться вместе с императрицей в Португалию, когда та поедет назад, - сообщил тот. - Она уже давно говорит с ним об этом, но он не хочет ей ничего обещать.
Теперь инженеру было уже не трудно следить за их разговором. Но то, что он услышал, его не обрадовало. За время, пока он слушал, складка у него меж бровей углубилась и покраснела.
Вот сидит та единственная во всем мире, кто, кроме самого Яна, верит в великолепие Португалии, и ей отказывают в поездке туда! Эта несчастная старуха знает, что в той стране нет голода и нищеты, нет жестоких людей, которые издеваются над несчастными, нет детей, которые бегают за одинокими беспомощными странниками и бросают в них камнями. Там постоянно царит мир и благоденствие, и она хочет, чтобы ее увезли туда, прочь от всех бед ее злосчастной жизни. Она плакала и просила, используя все свое умение уговаривать, но в ответ получала только отказ за отказом.
И тем, кто оставался глух к ее мольбам, был человек, который сам провел весь последний год в тоске и горе! Он, наверное, не сказал бы "нет" всего несколько месяцев тому назад, когда его сердце было еще живым, но теперь казалось, что за прошедшее время оно совершенно окаменело.