- И отлично! - проговорил он, не обращая внимания. - Бинтов… есть бинты?
Софья Петровна уже держала бинты наготове. Он сделал перевязку, обещал прислать фельдшера и ушел.
Софья Петровна сказала мне, что он отказался взять за визит, и расхваливала доктора. Я находил, что он поступил глупо. Отчего не брать, когда предлагают?
На следующий день я написал письма к генералу и старухе, что заболел и в течение двух недель быть не могу.
В тот же вечер от Остроумова пришел писарь и принес мне целый портфель бумаг и, между прочим, коротенькую записочку от генерала, в которой он, соболезнуя о моем нездоровье, уведомлял, что посылает мне "для развлечения" несколько работы; на одну из них он просил обратить особенное внимание и писал, что если она будет удачна, то я буду вознагражден особенно; кроме того, для "подъема духа" он прислал несколько брошюр своего сочинения.
Я поблагодарил Николая Николаевича за брошюры и обещал сделать работу. Работы было-таки порядочно. Видно было, что Остроумов очень заботился о моем здоровье.
Софья Петровна со свойственной ей горячностью предлагала послать всю эту работу обратно и написать Остроумову, что он свинья.
- Ты, голубчик, не стесняйся отказаться от работы. Что с ними связываться? У меня есть деньги… - конфузясь, проговорила она. - Нам считаться нечего.
Я, разумеется, отказался и охладил ее горячность. Генерал был мне нужен.
Я просидел две недели дома и задыхался от попечений Софьи Петровны. В течение этого времени я сделал все, о чем просил Остроумов, и когда наконец доктор объявил, что я могу "опять попасть под дышло", я радостно вышел на улицу. Болеть бедному человеку не приходится.
Был прекрасный весенний день. Солнце ярко сияло, оживляя бойкие улицы. Я шел к Николаю Николаевичу с намерением напомнить ему об обещании. Скоро лето, и, вероятно, он куда-нибудь уедет на дачу, и мне придется остаться на бобах и тронуть мои сбережения. Я недавно еще послал кое-что матери (я писал ей аккуратно каждую неделю), и хотя у меня и было рублей четыреста, но я очень боялся трогать мой запасный фонд без особенной нужды.
Генерал, по обыкновению, был "занят", но весело приветствовал меня и крепко пожал руку. Взгляд его стал необыкновенно ласков, когда я подал большую записку о проведении железной дороги по среднеазиатской степи. Из его набросков я сочинил целую поэму с статистическими данными, с общими взглядами и с приблизительным итогом прибылей…
Я уже привык к подобным работам, а потому мне не было никакого труда сочинить такую записку и нагромоздить в ней разных сведений, которые я выискивал из материалов, доставленных мне Остроумовым.
Николай Николаевич стал просматривать записку и пришел в восхищение.
- Отлично, отлично! Вы, Петр Антонович, стали писать молодцом!.. Вот что значит поучиться у меня!.. Не правда ли?
И эта скотина так самодовольно посмотрела на меня, что я только и мог сказать:
- Совершенно верно.
- Херувим мой… Дружок… Где вы? - крикнул генерал.
Из других комнат прибежали генеральша и племянница.
- Посмотрите, милые мои, посмотрите!.. - воскликнул Николай Николаевич, показывая торжественно на меня. - Вот достойный ученик мой! Он написал превосходную записку!
И он торжественно облобызал меня, а "херувим" и "дружочек" в свою очередь пожимали мне руки. Спектакль вышел очень интересный.
Когда мы остались опять вдвоем с Николаем Николаевичем ("херувим" и "дружочек" после приветствий ушли поправлять вечные корректуры), я приступил к объяснению и сказал, что рассчитываю на его обещание помочь мне устроиться.
- Я думал о вас, много думал, Петр Антонович. И только на днях говорил с Рязановым о вас. Подождите недельку-другую, и мы обладим ваше дело. Только, смотрите, не забывайте своего учителя. Я к вам еще буду обращаться за помощью. Мы с вами дел наделаем.
Я поблагодарил, больше не настаивал и принялся за работу. Через неделю, когда я пришел к Николаю Николаевичу, он поразил меня своим необыкновенно торжественным видом.
- Ну, батюшка, - встретил он меня, - я вам всегда говорил, что поговорка русская верна: за богом молитва, а за царем служба не пропадет. Вы потрудились, и я считаю долгом вознаградить вас.
И с этими словами он мне вручил двести рублей.
Я поблагодарил Николая Николаевича.
- А насчет службы потерпите. Что вы думаете делать летом?
- Я совершенно свободен.
- Мы едем сперва в деревню, а потом в Крым… Это время я отдыхаю… Вас надо на лето пристроить… Я поговорю с Рязановым… Кстати, на лето им нужен учитель… Вы можете заниматься с мальчиком?
- Могу.
- И отлично. А с Рязановым вы сойдетесь, и он вас поближе узнает… Рязанов на виду, и быть около него вам не мешает…
- Я очень бы желал!..
- И я желаю… Вы человек способный, и вам надо выйти в люди… Нынче порядочные молодые люди так редки!
Мы расстались большими приятелями… Я, признаться, недоумевал, как это Николай Николаевич выдал мне относительно большой куш, и через год уже узнал, что за мою записку Николай Николаевич получил от лиц, желавших хлопотать о среднеазиатской дороге, пять тысяч рублей… Щедрость его, таким образом, стала мне понятна…
Когда я узнал об этом, то, разумеется, стал писать записки без посредства комиссионеров… Но об этом в свое время…
X
Признаюсь, у меня крепко билось сердце, когда я в урочный свой час поднимался по лестнице в квартиру старухи в первый раз после двухнедельного отсутствия.
Как меня встретит Екатерина Александровна?.. Сердится ли она или поняла, что имеет дело с человеком, который не позволит себе наступить на ногу?.. А быть может, она раскаялась и горячо сожалеет о своем поступке…
Я прошел в залу, пока старик лакей докладывал о моем прибытии. Через минуту меня позвали в будуар.
Я вошел и поклонился. Старуха, по обыкновению, кивнула головой. Она показалась мне в тот день совсем больной… Марья Васильевна то и дело подносила ей флакон с солью.
- Поправился? - тихо проговорила старуха, когда я сел на свое место.
- Поправился…
- В больнице лежали?..
- Дома…
- Читайте, да только, пожалуйста, потише… Что там у вас есть?..
- "Русская старина"… "Вестник Европы"… Письма архимандрита Фотия… Проповеди Филарета… "Фрегат "Паллада"…
- Довольно, довольно… Читайте-ка Филарета…
Я начал читать проповеди…
- Ах, как вы сегодня читаете!.. Ничего не слышно…
Я стал читать громче.
- Да нельзя так, молодой человек (с некоторых пор она перестала называть меня мосьё Пьером), или вы смеетесь над больной старухой?.. Вы слишком громко читаете…
Я понизил голос…
- Оставьте пока Филарета в покое… - опять закапризничала старуха. - Давайте что-нибудь полегче…
Я развернул наудачу "Вестник Европы". Смотрю: рассказ Золя.
- Угодно вам прослушать новый рассказ Золя?..
Она мотнула головой, и я начал…
Рассказ был несколько скабрезен, но старушка внимательно слушала… Я читал так с четверть часа. Тем временем Марья Васильевна, по обыкновению, ушла из комнаты… Прошло еще с полчаса… Я взглянул на старуху… Она моргала глазами… Я стал читать тише… Вижу, она дремлет… В комнате тишина. Свет от свечей чуть-чуть освещал дряхлое, старческое лицо… Я опять взглянул… глаз было не видно, а рот полураскрыт… Нижняя губа совсем отвисла… Безобразное лицо! Я опустил глаза на книгу.
Я замолчал и взглянул опять на старуху… Она не шевелилась. В комнате было совсем тихо и полутемно… Мне стало вдруг страшно… Я снова начал читать, сперва тихо, потом громче и громче; взглянул опять на старуху, она все-таки не шевелилась…
"Уж не умерла ли она? - подумал я, продолжая чтение… - Ведь вот лежит теперь, быть может, мертвая, а ты все читай… читай до девяти часов… Хоть бы кто-нибудь пришел сюда…"
Прошло еще с четверть часа… Никто не приходил, а она все не открывала глаз…
Мне сделалось жутко… Я опять перестал читать и тихонько вышел в гостиную. Там никого не было. Я прислушался, не раздастся ли где голоса… Везде тишина… Марья Васильевна, очевидно, ушла в дальние комнаты… Я снова вернулся в будуар, взглянул в лицо старухи, и показалось мне, будто она в самом деле мертвая…
Я струсил. Не мертвой струсил, а в голову мне закралась страшная мысль: я оставался один в комнате, при старухе могли быть деньги.
От этой мысли у меня пробежали по телу мурашки, и я решился идти в соседнюю комнату, откуда часто выходила внучка. Я сперва постучал - ответа не было. Тогда я осторожно открыл двери и очутился в небольшой проходной комнате, откуда дверь вела в другую.
Я тихо отворил двери и остановился у порога.
В ярко освещенной большой комнате, по стенам которой висели картины, а по углам стояли бюсты, невдалеке от рояля, за мольбертом сидела Екатерина Александровна и серьезно разглядывала какую-то картину. Свет падал на девушку сбоку. Я видел ее вполоборота. Она до того увлечена была созерцанием картины, что не шелохнулась при легком скрипе дверей и продолжала разглядывать картину, подправляя ее кое-где мазком.
Она была в черном шерстяном платье, обливавшем ее стройный стан. Черные волосы падали на белый благородный лоб. Глаза были оживлены и блестели одушевлением. Она разглядывала картину и, по-видимому, была ею довольна.
Я замер на месте. Эта блестящая комната с артистической обстановкой, с изящной мебелью, картинами, цветами, щекотала нервы. И в этом уютном, роскошном гнездышке молодая девушка казалась какою-то чарующей богиней. Я вспомнил свою убогую квартиру, вспомнил, как жили мы с отцом, и чувство зависти закралось невольно в сердце…
Вот как надо жить! Вот как живут люди!
И я уж мечтал, что эта красавица моя жена. Я вхожу в комнату не как вор, а как повелитель. Неужели я не могу этого достичь? Стоит только захотеть! И я хотел в эту минуту, хотел всеми нервами моего существа быть богатым во что бы то ни стало.
Она вдруг поднялась и отошла в сторону, а я все стоял и совсем забыл о старухе. Я жадно глядел на красавицу, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить очарования.
Но вот она повернула голову в мою сторону. Я пошел к ней.
Она чуть-чуть вскрикнула от неожиданности, задернула мольберт зеленым чехлом, сделала несколько шагов мне навстречу и остановилась. Мне показалось, что она немножко испугалась; губы ее вздрагивали, взгляд был испуганный. Она скоро оправилась и холодно спросила:
- Что вам угодно? Как вы попали сюда?
- Извините, я никого не нашел в гостиной. Ваша бабушка задремала и не просыпается. Я испугался, шел сказать кому-нибудь и… и очутился в этой комнате.
- Благодарю вас!.. Пойдемте.
С этими словами мы быстро вышли из комнаты. На ходу она тревожно спросила:
- Давно бабушка спит?
- С полчаса.
Мы вошли в комнату. Старуха не просыпалась. Екатерина Александровна подошла к ней и тихо проговорила "Бабушка!"
Старуха открыла глаза, но не могла прийти в себя.
- Читайте, читайте! - пролепетала она каким-то шепелявым голосом. - Я слушаю.
- Бабушка, проснитесь, это я!
Екатерина Александровна придавила пуговку от электрического звонка и поднесла старухе под нос флакон.
- Ты что это, Катя? - очнулась наконец старуха.
- Ничего, бабушка. Как вы себя чувствуете?
- Хорошо, хорошо, моя родная. Я чуть-чуть вздремнула. Марья Васильевна, где вы? Платок!
Марья Васильевна подала платок и юлила.
- А молодой человек здесь? Он сегодня скверно читал. И бог знает что читал. Что вы это читали? Разве так можно читать? Я не люблю, когда так читают.
Екатерина Александровна взглянула на меня таким добрым взглядом, словно бы прося извинения за слова старухи, что я изумился. Она успокоила старуху и тихо передала Марье Васильевне приказание послать за доктором.
- Вы, молодой человек… Где же он? Отчего он не читает? Пусть он читает! Ах, что вы со мной делаете? Вы, кажется, уморить меня хотите.
Она захныкала и заплакала.
- Послали за доктором? - тихо шепнула Екатерина Александровна.
- Доктор сейчас будет! - отвечала Марья Васильевна, возвращаясь через несколько минут в комнату.
А старуха опять впала в какую-то сонливость и только лепетала:
- Читайте же.
Екатерина Александровна умоляющим тоном просила меня читать.
Я раскрыл книгу наудачу и начал читать. Вероятно, под влиянием чтения старуха снова заснула.
- Благодарю вас… очень благодарю вас, - горячо сказала Екатерина Александровна, пожимая мне руку. - Вы устали… теперь не надо читать… Довольно… А на бабушку вы не сердитесь. Она ведь совсем больная… Вы не сердитесь… Вы придете завтра?.. Она привыкла к вашему чтению и сожалела, что вас не было… Вы, кажется, были больны?
- Я простудился…
- А плечо не болело… нет?..
Я покраснел.
- Нет, не болело!.. - ответил я.
Она чуть заметно улыбнулась, но улыбка была добрая, хорошая улыбка.
- Не сердитесь и вы на меня! - прошептал я, кланяясь.
- Я?.. за что?.. Я была виновата, а не вы… Вы были вправе сказать мне то, что сказали… Но только вы не так поняли… Впрочем, об этом когда-нибудь после…
Она ласково кивнула мне головой, и я ушел торжествующий, что наконец эта гордая девушка заговорила со мною по-человечески и даже созналась, что была виновата.
Начало было сделано. А там - кто знает, что будет дальше.
Я возвращался весело домой и всю дорогу припоминал роскошь комнаты и красоту этой загадочной девушки.
Вот как люди живут!..
И вспомнилась мне Лена… Смешная! Она все ищет, верно, какой-то "правды" в нашем захолустье… И она мне в это время показалась такой смешной, а наше захолустье таким мизерным!
Я шел теперь твердым шагом по бойким улицам и смотрел кругом с уверенностью. Что-то говорило мне, что я не пропаду здесь, не погибну, а пробью себе дорогу и буду пользоваться жизнью полно, широко… Когда я пробьюсь, тогда и о правде можно будет подумать… Тогда и Леночка будет меня уважать… А теперь?.. Теперь и она, пожалуй, презирает меня… Несчастных все презирают… Лучше же быть молотом, чем наковальней. Наковальней?.. Избави бог!
XI
Наступил май месяц.
Однажды, когда я пришел к Николаю Николаевичу, он объявил, что рекомендовал меня Рязанову и что тот просил на днях у него побывать. Генерал снова выразил уверенность, что господину Рязанову я понравлюсь.
- Вот Рязановой понравиться трудней… Она… взбалмошная бабенка, и муж ее чересчур балует… Сумейте и ей понравиться… Ну, тогда вы выйдете победителем…
Сам генерал уезжал на днях в деревню.
Я поблагодарил Николая Николаевича, и мы простились друзьями. Он облобызал меня, благословил, советовал ходить в церковь и просил осенью непременно побывать у него…
- Опять вместе будем работать… Ну, до свидания, мой молодой друг! - торжественно проговорил Николай Николаевич, осеняя меня крестом. - Да напишите мне, как вы покончите с Рязановым… Я просил за вас, и он обещал вас принять под свое покровительство. Сумейте только понравиться им. Особенно жене…
"Херувим" тоже благословил меня, за что я поцеловал ее руку, пальцы которой, по обыкновению, были замараны в чернилах. С племянницей обменялись рукопожатиями.
- Не забывайте же нас!.. - крикнул вдогонку Остроумов. - Осенью еще, быть может, придется вам заработать хорошие деньги… Сами знаете, я труд ценить умею.
Я про себя улыбнулся и еще раз простился с генералом. Не думал я тогда, что впоследствии нам придется встречаться при совершенно других обстоятельствах.
Вечером я, по обыкновению, шел к старухе. Приходилось дочитывать последние три дня. Неделю тому назад она мне объявила, что скоро уезжает. Эти дни я не видал внучки или видал ее мельком. Она снова сторонилась от меня и не удостоивала вниманием. Пройдет, кивнет, и хоть бы слово!
"А когда нужно было успокоить бабушку, тогда откуда ласковость бралась!.. Эгоисты они… все эгоисты!" - мысленно бранил я ее.
Подхожу. Швейцар останавливает меня.
- Напрасно подниметесь…
- А что?
- Княгиня в ночь приказала долго жить…
- Ну?
- Верно… Теперь наверху родственников… родственников…
- А очень она была богата?
- Страсть… Сказывают, миллион у нее… Да только родственники напрасно. Она все внучке отказала… барышне… Барышня славная!
- Екатерине Александровне?
- Ей самой… Хорошая барышня!..
Грустно отошел я от подъезда и тихо поплелся домой. Вот тебе и раз!.. Теперь я никогда не увижу Екатерины Александровны… никогда!.. А я еще, дурак, мечтал черт знает о чем!..
Новость эта меня поразила… Хотя я и должен был скоро прекратить чтение, но оставалось еще три дня, и я рассчитывал в эти дни как-нибудь вызвать на разговор молодую девушку и высказать все… все, что накипело у меня на душе… Быть может, она поняла бы меня, оценила!..
"Берегись!" - раздалось около меня. Пролетела пролетка, и меня забрызгали грязью… Я только сжал кулаки и послал вслед ругательства…
А дома Софья Петровна встретила меня какая-то грустная… Она последнее время заметно изменилась… Куда девалась ее веселость?.. Точно что-то мучило ее… Она несколько раз заговаривала о лете, но я избегал разговоров об этом, говоря, что еще время впереди есть… Надо было покончить сперва с Рязановыми, а там видно будет… Не киснуть же мне в самом деле с ней вдвоем на Екатерининском канале!.. Она все соблазняла меня по воскресеньям на острова, но я более отмалчивался…
- Послушай, Петя (она все-таки меня звала "Петей"). Послушай, Петя, - начала она за обедом. - Так как же летом?
- Надо, Соня, работы искать… Сама знаешь, я без занятий…
- Лето-то отдохни… Право, отдохни… Мы будем вместе на острова ездить…
- Работать надо…
- Ах ты какой… Ну, слушай… впрочем, нет… (Она вдруг вся зарделась.) Я тебе после скажу… радость скажу… Нас обоих касается…
Она с каким-то особенным выражением посмотрела на меня.
- Говори теперь…
- Нет… нет… не скажу… после…
Я не настаивал.
После обеда посыльный подал мне письмо. Я вскрыл его. В нем было тридцать рублей и письмо следующего содержания:
"Милостивый государь,
Петр Антонович!
Вы, вероятно, уже слышали, что бабушка моя вчера скончалась. Позвольте мне еще раз поблагодарить вас за ту доброту, с которой вы прощали капризы больной старушки, и еще раз напомнить вам, что покойница всегда выражала признательность за ваш труд.