Визит к миссис Мэнсон Минготт всегда забавлял молодого человека. Самый дом ее уже превратился в музейный экспонат, хотя, разумеется, и менее древний, чем некоторые другие старинные фамильные особняки на Юниверсити-плейс и в нижней части 5-й авеню. Они были выдержаны в чистейшем стиле тридцатых годов - ковры с гирляндами из махровых роз оживляли здесь мрачную гармонию палисандровых консолей, каминов с полукруглыми арками и черными мраморными полками и огромных застекленных книжных шкафов красного дерева, тогда как старая миссис Минготт, построившая себе дом позже, самолично выбросила громоздкую мебель времен своей юности и перемешала остатки минготтовского наследия с фривольными гобеленами эпохи Второй империи. Она имела обыкновение, сидя у окна гостиной на первом этаже, спокойно наблюдать, как поток великосветской жизни течет на север, к дверям ее уединенного жилища. Казалось, в ее намерения отнюдь не входило его торопить, ибо она была столь же терпелива, сколь и уверена в себе. Она не сомневалась, что заборы, каменоломни, одноэтажные салуны, деревянные теплицы в неряшливых огородах и утесы, с которых козы созерцали окрестный пейзаж, скоро исчезнут под натиском таких же, а может статься (ибо она была женщиной беспристрастной), еще более величественных особняков, чем ее собственный; что булыжную мостовую, по ухабам которой громыхали старые омнибусы, заменят гладким асфальтом, наподобие того, какой люди, по их рассказам, видели в Париже. А покамест, коль скоро все, кого она желала видеть, приезжали к ней (а она могла заполнить свои комнаты гостями с такою же легкостью, как Бофорты, и притом не добавляя к меню своих ужинов ни единого блюда), она ничуть не страдала от географической изоляции.
Необъятные горы жира, обрушившиеся на достигшую средних лет миссис Минготт, словно поток лавы на обреченный город, превратили ее из пухлой, энергичной маленькой женщины со стройными ножками в некое колоссальное и величественное явление природы. Она отнеслась к этому извержению столь же философски, сколь и ко всем прочим своим испытаниям, и теперь, в глубокой старости, была вознаграждена тем, что, глядя в зеркало, видела почти лишенную морщин гладь крепкой бело-розовой плоти, в центре которой, словно в ожидании раскопок, притаилось маленькое личико. Многоступенчатый подбородок уступ за уступом вел в головокружительные глубины все еще белоснежной груди под белоснежной кисеей, заколотой брошью с миниатюрным портретом покойного мистера Минготта, а вокруг и ниже, через края вместительного кресла, переливались волны черного шелка, на гребнях которых, подобно чайкам, белели две крошечные руки.
Тяжкое бремя плоти давно уже не позволяло миссис Мэнсон Минготт спускаться и подниматься по лестницам, и она, со свойственной ей независимостью взглядов, перенесла комнаты для приемов наверх, сама же (дерзко нарушив все принятые в Нью-Йорке правила приличия) устроилась на первом этаже, и, сидя с нею рядом у окна ее гостиной, через дверь с желтыми штофными портьерами, которая никогда не закрывалась, вы с удивлением видели спальню с огромной низкой кроватью, обитой наподобие софы, и туалетным столиком с легкомысленными кружевными фестончиками и зеркалом в золоченой раме.
Гостей миссис Минготт поражало и восхищало это заграничное расположение комнат, напоминавшее сцены из французских романов, и дома, где даже самая архитектура побуждает к безнравственности, о какой простодушный американец не смел даже и помыслить. Именно так в нечестивом старом свете жили женщины, имевшие любовников, - в квартирах, где все комнаты находятся на одном этаже в неприличном соседстве друг с другом, что и описано в тамошних романах. Ньюленду Арчеру (который мысленно превращал спальню миссис Минготт в место действия любовных сцен из "Мосье де Камора") нравилось рисовать себе ее безупречную жизнь в обстановке, прямо-таки созданной для любовных утех, однако он с немалым восхищением говорил себе, что, если б этой бесстрашной женщине понадобился любовник, она бы себе его завела.
К общему облегчению, во время визита жениха и невесты графини Оленской не было в гостиной ее тетушки. По словам миссис Минготт, она вышла погулять, что в такой ясный солнечный день - и притом в часы, когда все ездят по магазинам, - уже само по себе было весьма неделикатным поступком со стороны скомпрометированной женщины. Но, во всяком случае, ее отсутствие избавило всех от неловкости и отвело смутную тень, которую ее несчастливое прошлое могло бросить на их безоблачное будущее. Визит прошел гладко, как, впрочем, и следовало ожидать. Старую миссис Минготт очень обрадовала помолвка, которую давно предвидела и одобрила на семейном совете бдительная родня, а обручальное кольцо с крупным сапфиром, вставленным в невидимые лапки, привело ее в полный восторг.
- Конечно, в этой новой оправе камень выглядит более эффектно, но для глаз, привыкших к старине, он может показаться голым, - пояснила миссис Велланд, искоса бросив примирительный взгляд на будущего зятя.
- Для глаз, привыкших к старине? Уж не на мои ли это глаза ты намекаешь, милочка? Я люблю все новое, - сказала прародительница, поднося камень к своим ясным маленьким глазкам, никогда не знавшим очков. - Очень красиво, - добавила она, возвращая кольцо, - очень богато. Правда, в мое время хватало и камеи, обрамленной жемчугом. Но ведь кольца красит рука, не правда ли, дорогой мистер Арчер? - и она помахала крошечной ручкой с острыми коготками и складками жира, которые, словно браслеты из слоновой кости, охватывали ее запястья. - Руки у Мэй крупные - от этого теперешнего спорта суставы раздаются вширь, - но кожа белая. А когда свадьба? - перебила она себя, глядя в лицо Арчеру.
- Ах… - пробормотала миссис Велланд, а молодой человек, улыбнувшись невесте, ответил:
- Как можно скорее - если вы поддержите меня, миссис Минготт.
- Надо дать им время немножко лучше узнать друг друга, тетя Кэтрин, - изобразив на лице приличествующее случаю сомнение, заметила миссис Велланд, на что прародительница возразила:
- Узнать друг друга? Что за чушь! В Нью-Йорке все и так испокон века друг друга знают. Позволь молодому человеку действовать по своему усмотрению, не жди, пока шампанское выдохнется. Пусть поженятся до качала великого поста; я теперь каждую зиму опасаюсь воспаления легких, а мне хочется устроить свадебный завтрак.
Эти следующие одно за другим заявления были встречены соответствующими выражениями радости, изумления и благодарности, и беседа уже перешла было в шутливое русло, как вдруг дверь отворилась, и в комнату в шляпе и меховой накидке вошла графиня Оленская, а следом за нею, к общему удивлению, Джулиус Бофорт.
Покуда кузины обменивались радостными приветствиями, миссис Минготт протянула банкиру свою маленькую белую руку.
- А, Бофорт! Какая редкая честь! - (У нее была странная заграничная манера называть мужчин по фамилии.)
- Благодарствую. Охотно оказывал бы ее чаще, - с непринужденной самоуверенностью отвечал гость. - Я вечно занят, но я встретил графиню Эллен на Мэдисон-сквер, и она любезно позволила мне проводить ее домой.
- Ах, надеюсь, что теперь, когда здесь Эллен, в доме станет Ееселее! - с восхитительной бесцеремонностью вскричала миссис Минготт. - Садитесь, садитесь, Бофорт, пододвиньте сюда желтое кресло и, раз уж вы здесь, выкладывайте последние сплетни. Говорят, ваш бал удался на славу, и я слышала, будто вы пригласили миссис Лемюэл Стразерс. Ну, ну, я бы тоже не прочь повидать эту особу.
Она уже забыла о своих родственниках, которые в сопровождении Эллен Оленской проследовали в прихожую.
Старая миссис Минготт всегда восхищалась Джулиусом Бофортом, и в их холодной надменности и презрении к светским условностям было много общего. Сейчас ей не терпелось узнать, что заставило Бофортов пригласить (в первый раз) миссис Лемюэл Стразерс, вдову "Сапожной Ваксы Стразерса", которая годом раньше, завершив длительный обряд посвящения в европейское общество, вернулась в Нью-Йорк и приступила к осаде его неприступной маленькой крепости.
- Разумеется, раз вы с Региной ее пригласили, значит, все в порядке. Да, мы нуждаемся в свежей крови и в свежем капитале, и говорят, будто она все еще очень хороша собой, - объявила кровожадная старуха.
В прихожей, пока миссис Велланд и Мэй облачались в свои меха, Арчер заметил, что графиня Оленскаи смотрит на него с чуть вопросительной улыбкой.
- Вы, конечно, уже знаете о нас с Мэй, - сказал он, смущенным смехом отвечая на ее взгляд. - Мэй рассердилась, что я не сообщил вам об этом вчера в опере. Она велела сказать вам о нашей помолвке, но там было столько народу, что я просто не мог…
Улыбка в глазах графини Оленской погасла, лишь слегка тронув ее губы; она показалась ему совсем юной и еще больше напомнила озорную темноволосую Эллен Минготт его детства.
- Да, конечно, знаю. И я так рада. Но в толпе о таких вещах не говорят.
Дамы пошли к выходу, и она протянула ему руку.
- До свидания. Заходите как-нибудь меня навестить, - промолвила она, все еще глядя на Арчера.
В карете, проезжая по 5-й авеню, они придирчиво обсуждали миссис Минготт, ее почтенный возраст, ум и все ее удивительные качества. Об Эллен Оленской никто не обмолвился и словом, но Арчер знал, что миссис Велланд думает: "Со стороны Эллен большая ошибка на следующий день после приезда в самые оживленные часы разгуливать по Пятой авеню в обществе Джулиуса Бофорта…" "И ей следовало бы знать, что человек, который только что обручился, не может тратить время на визиты к замужним дамам. Но в том обществе, в котором она жила… там только этим и занимаются", - мысленно добавил молодой человек. И, несмотря на космополитические взгляды, которыми он так гордился, он возблагодарил бога за то, что живет в Нью-Йорке и собирается жениться на девушке своего круга.
5
Вечером следующего дня у Арчеров обедал мистер Силлертон Джексон.
Миссис Арчер была застенчива и избегала общества, но хотела знать обо всем, что там делается. Ее старый друг, мистер Силлертон Джексон, относился к изучению дел своих ближних с терпением коллекционера и скрупулезностью естествоиспытателя, а его сестра, мисс Софи Джексон, которая жила вместе с ним и которую наперебой приглашали все, кому не удавалось зазвать к себе ее популярного брата, приносила домой обрывки мелких сплетен, которые он использовал для заполнения пустот в составленной им картине.
Поэтому всякий раз, когда происходило что-либо достойное внимания миссис Арчер, она приглашала мистера Джексона к обеду. Этой чести удостаивались лишь немногие, а она и ее дочь Джейни были отменными слушательницами, и потому мистер Джексон предпочитал не посылать к ним сестру, а являться самолично. Если б он мог диктовать все условия, он предпочел бы приходить в отсутствие Ньюленда - не потому, что молодой человек был чужд ему по духу (они отлично ладили в клубе), а потому, что старый сплетник порою чуял в Ньюленде недоверие к его россказням, дамы же никогда не ставили под сомнение достоверность его сведений.
Если б на земле возможна была гармония, мистер Джексон предпочел бы также, чтобы угощение миссис Арчер было хотя бы чуточку лучше. Впрочем, Нью-Йорк с незапамятных времен подразделялся на две большие группы: с одной стороны Минготты, Мэнсоны и весь их клан, заботившийся о еде, одежде и деньгах, а с другой - племя Арчер-Ньюленд-ван дер Лайден, которое посвящало свои досуги путешествиям, садоводству, изящной словесности и презирало более грубые наслаждения.
В конце концов, нельзя иметь все сразу. Обедая у Лавела Минготта, получаешь жареную утку, черепаховый суп и марочные вина, тогда как у Аделины Арчер можно побеседовать об альпийских пейзажах и о "Мраморном фавне", ну, а арчеровскую мадеру как-никак доставляли из-за мыса Доброй Надежды. Поэтому, получив дружеское приглашение от миссис Арчер, мистер Джексон, как и подобало истинному эклектику, всякий рад говорил сестре: "После обеда у Лавела Минготта у меня разыгралась подагра, и диета Аделины пойдет мне на пользу".
Миссис Арчер давно овдовела и жила с сыном и дочерью на Западной 28-й улице. Верхний этаж дома был отведен Ньюленду, а обе женщины теснились в маленьких комнатах первого этажа. Наслаждаясь безоблачным согласием, они разводили папоротники в уордовских ящиках, плели макраме, вышивали шерстью по холсту, коллекционировали глазурованную глиняную посуду эпохи Войны за независимость, подписывались на журнал "Доброе слово" и зачитывались романами Уйды с их итальянской атмосферой. (Они предпочитали романы из сельской жизни с описанием пейзажей и благородных чувств, хотя вообще-то любили читать и о людях, принадлежащих к светскому обществу, чьи побуждения и привычки были им понятнее; строго осуждали Диккенса за то, что он "ни разу не изобразил джентльмена", и полагали, что Теккерей знает большой свет гораздо лучше Булвера - его, впрочем, уже начинали считать старомодным.)
Миссис и мисс Арчер были большими любительницами пейзажей. Именно пейзажами они главным образом интересовались и восхищались во время своих редких поездок за границу - архитектура и живопись, но их мнению, были предметом изучения для мужчин, особенно высокообразованных, которые читают Рескина. Миссис Арчер была урожденной Ньюленд, и мать с дочерью, похожие друг на друга как две сестры, были, по общему мнению, "истинными Ньюлендами" - высокие, бледные, с чуть-чуть покатыми плечами, длинными носами, любезной улыбкой и изысканной томностью, свойственной женщинам на некоторых портретах Рейнолдса. Их внешнее сходство было бы полным, если бы свойственная пожилому возрасту embonpoint не вынудила миссис Арчер расставить свои черные парчовые платья, тогда как коричневые и лиловые поплины мисс Арчер с годами все более и более свободно висели на ее девической фигуре.
В умственном отношении сходство между ними, как отлично знал Ньюленд, было гораздо менее разительным, чем казалось вследствие присущей обеим манерности. Многолетняя совместная жизнь в тесной близости и обоюдной зависимости определила их одинаковый запас слов и одинаковую привычку начинать фразы выражением: "мама считает" или "Джейни думает", хотя при этом и та, и другая хотела всего лишь высказать свое собственное мнение; в сущности, однако, невозмутимая прозаичность миссис Арчер довольствовалась общепринятым и общеизвестным, меж тем как Джейни была подвержена бурным порывам фантазии, источником которых служила подавленная романтическая чувствительность.
Мать и дочь обожали друг друга, боготворили сына и брата, и Ньюленд, втайне довольный их неумеренным восхищением, которое, правда, вызывало у него некоторую неловкость и отчасти даже угрызения совести, любил их нежной любовью. В конце концов, думал он, совсем не плохо, если мужчину уважают в его собственном доме, хотя свойственное ему чувство юмора порой заставляло его усомниться, действительно ли он того заслуживает.
В тот вечер, о котором идет речь, молодой человек был совершенно уверен, что мистер Джексон предпочел бы не видеть его за обедом, но у него были свои причины остаться дома.
Старик Джексон, конечно, хотел поговорить об Эллен Оленской, а миссис Арчер и Джейни, конечно, хотели выслушать его рассказ. Всех троих немного стесняло присутствие Ньюленда, поскольку теперь стало известно о его намерении породниться с минготтовским кланом, и молодой человек, посмеиваясь про себя, с любопытством ждал, каким образом они это затруднение обойдут.
Они приблизились к теме окольными путями, начав разговор о миссис Лемюэл Стразерс.
- Как жаль, что Бофорты ее пригласили, - мягко заметила миссис Арчер. - Впрочем, Регина всегда поступает по его указке, а сам Бофорт…
- Да, некоторые тонкости Бофорту недоступны, - отозвался мистер Джексон, подозрительно разглядывая вареную рыбу и в тысячный раз удивляясь, почему у кухарки миссис Арчер оленье жаркое всегда подгорает. (Ньюленд, издавна разделявший это удивление, всякий раз узнавал его по меланхолическому неудовольствию на лице старика.)
_ Но ведь иначе и быть не может - Бофорт просто вульгарен, - сказала миссис Арчер. - Дедушка Ньюленд всегда говорил маме: "Делай что хочешь, но не допускай, чтобы девочек познакомили с Бофортом". Правда, ему удалось приобрести некоторый лоск, вращаясь в обществе джентльменов, в том числе и в Англии. Но все это покрыто такой тайной… - Она взглянула на Джейни и умолкла. Обе досконально изучили тайну Бофорта, но на людях миссис Арчер упорно делала вид, будто это отнюдь не для девичьих ушей. - Да, но эта пресловутая миссис Стразерс, - продолжала она, - что, бишь, вы про нее рассказывали, Силлертон? Она-то откуда взялась?