ГЛАВА 17
Уже дважды он сначала заезжал за Хьюи в его мастерскую в Челси, а потом они ехали в Кэмден-Хилл за его спутницей. На сей раз, однако, пунктом отправления был Кэмден-Хилл. Как всегда, Ледбиттер подал машину минута в минуту, но Констанция уже ждала его на улице.
- Добрый вечер, - приветствовала она Ледбиттера, опустив обращение, так как не знала его фамилии.
- Добрый вечер, мадам, - отозвался Ледбиттер.
- Не правда ли, прекрасный вечер? - воскликнула Констанция. Ничего особенного в вечере не было, просто у нее было прекрасное настроение.
- Обещали дождь, - сообщил Ледбиттер, прослушавший по радио прогноз погоды.
- Они вечно ошибаются.
И снова в голосе такая радость, словно все ее мечты разом сбылись.
- Это точно, - согласился Ледбиттер, который вообще редко противоречил клиентам.
Констанция села на заднее сиденье, и они поехали. У дверей мастерской Хьюи Ледбиттер позвонил, но ему никто не открыл.
- Вообще-то он редко опаздывает, - сказала Констанция. - Наверное, что-то его задержало.
Пытаясь настроиться на долгое ожидание, она все глубже забивалась в угол машины, словно надеясь тем самым загнать свое нетерпение подальше, но нетерпение все-таки взяло верх: решив выйти из машины, Констанция впопыхах схватилась за ручку, которой открывают окно. Совершенно растерявшись, она стала лихорадочно дергать за обе ручки, но без толку. Наконец, на помощь подоспел Ледбиттер и распахнул дверцу. Констанция застыла на тротуаре, вглядываясь в даль.
- Кажется, он должен появиться оттуда, - бормотала она скорее себе, чем Ледбиттеру. - Ну почему его нет?!
Ледбиттер смотрел в ту же сторону. Он сильно недолюбливал Хьюи. Хам, наглец, самоуверенный хлыщ! Констанция тоже не вызывала у него восторга, хотя ему и нравилось, как ловко она умела поддеть своего драгоценного Хьюи. Но его дело сторона, все равно счетчик работает, так что Бог с ним, с Хьюи. Еще недавно он бы очень удивился, что один человек может сходить с ума в ожидании другого - особенно такого, как Хьюи, но теперь он вдруг заразился беспокойством Констанции и сочувственно произнес:
- Когда ждешь, время тянется очень медленно. Как говорится, кто над чайником стоит, у того он не кипит.
- Вы правы, - ответила Констанция. - Я редко беспокоюсь, когда кто-то опаздывает, - всякое бывает, но он обычно не заставляет себя ждать.
Она вглядывалась в даль с такой пристальностью, словно надеялась притянуть Хьюи взглядом, как магнитом.
- Наверное, он возьмет такси, - предположил Ледбиттер.
- Он никогда не ездит на такси - во всяком случае, раньше не ездил. Может быть, это глупо, но я начинаю волноваться.
Тревожное ожидание повисло в воздухе, заполнив собой пустынную улицу. Констанция выпрямилась и даже слегка откинулась назад, чтобы лучше видеть.
- Вам будет гораздо удобнее в машине, мадам, - сказал Ледбиттер. - Вы садитесь, а я постою и скажу вам, когда он появится.
Констанция послушно села в машину, а Ледбиттер заступил на вахту. Первый, самый острый приступ тревоги уже прошел и нетерпение Констанции стало сменяться апатией, как откуда ни возьмись возникло такси, и не успела она понять, что к чему, перед ней стоял Хьюи.
- Так! - воскликнула она, тщетно пытаясь скрыть радость. - Хорошо же ты обращаешься с дамой.
- Виновата другая дама, - отозвался он и небрежно поцеловал ее.
- Я так и думала, - сказала Констанция. - Кто же моя счастливая соперница?
- Сейчас все расскажу, - отозвался Хьюи. - Только сначала давай решим, где мы сегодня обедаем.
Остановились на отеле в Ричмонде.
- Ну, а теперь выкладывай, кто эта сирена?
- Попробуй угадать.
- Я плохо разбираюсь в тонкостях твоей интимной жизни.
- Эрнестина.
- Ах, Эрнестина, - разочарованно протянула Констанция. - Ты все еще пишешь ее портрет?
- Заканчиваю.
- Но неужели ты до сих пор работал? - удивилась Констанция. - Ведь уже совсем стемнело.
- Мы с ней немножко выпили.
- Она в состоянии сделать мартини?
- Я предпочитаю более сухие...
- Более крепкие, ты хотел сказать?
- Если угодно.
- Она в восторге от портрета? - как бы между прочим осведомилась Констанция.
- По-моему, да.
- Не слышу уверенности. Мне бы он понравился?
- Ты бы сказала, что я ей льщу.
- Скорее всего... Но она-то довольна?
- Безумно.
- Господи, Боже мой, ох уж эти милые женщины! Нет, она положительно прелесть, хоть и глупа, как гусыня.
- Все милые люди таковы.
- В глазах дешевых циников.
- Во всяком случае, эта гусыня несет золотые яйца.
- И в восторге не только от портрета, но и от его автора?
- Пожалуй.
- Бедняжка! В наши дни наивные женщины редкость, но тебя можно поздравить с удачной находкой. Где ты ее откопал? Что для этого сделал?
- По сути дела ничего... ровным счетом ничего.
- У меня перед глазами этот диван, на нем Эрнестина, - сказала Констанция. - Совершенно неподходящая для нее поза, правда? Она должна стоять. Как колонна. Кстати, ты давно трудишься над этим портретом?
- Недели две-три.
- Стало быть, скоро вашей идиллии конец?
- Она не хочет, чтобы наступил конец.
- Не хочет?
- Нет. Она хочет выйти за меня замуж.
Наступило молчание, во время которого Ледбиттер уловил какое-то дребезжание, причины которого остались ему непонятны.
- Ты хочешь сказать, - наконец выдавила из себя Констанция, - что она сделала тебе предложение?
- Мы говорили о деньгах, - ответил Хьюи, - о том, как они разделяют людей, заставляют их соблюдать дистанцию...
- Первый раз об этом слышу, - удивилась Констанция. - Такое бывает?
- Бывает... Она сказала, что деньги создают барьер между теми, кто любит друг друга. В ее жизни однажды уже был такой случай. Она не уточнила, что именно имела в виду, только сказала, что из-за этого кто-то сильно пострадал. "И я не хочу, чтобы это повторилось", - прибавила она.
- Ну, а ты что?
- Я сказал: "Конечно, конечно. Но кто может пострадать на этот раз?" И она ответила: "На этот раз я!"
- Ну, а ты что?
- Я не мог взять в толк, к чему она клонит, хотя кое-какие подозрения возникли. Мне совершенно не хотелось ее ни о чем расспрашивать, но и молчать было нельзя. Продолжать работу я уже не мог: она нарушила позу и вообще встала с дивана. Поэтому я тоже встал.
- А когда вы оба оказались в вертикальном положении, то....
- Я не мог взять в толк, что с ней происходит, хотя и понимал, что все это для нее очень важно. Я подошел к ней. Она чуть попятилась, а я спросил: "Вы не хотите, чтобы я продолжал работу над портретом?" Вопрос был, конечно, дурацкий, но...
- Но давал ей неплохой предлог для того, чтобы поговорить с тобой по душам?
- Пожалуй, что так. Помолчав, она сказала: "Хочу, очень хочу, но только не сейчас". Она вся дрожала, и я подошел к столику и чего-то ей налил, кажется, бренди. Она отпила, поперхнулась и закашлялась. Но все-таки заставила себя выпить бокал до дна, а затем посмотрела на меня и спросила: "А почему вы ничего не пьете?" Я несколько смутился и пошел сделать себе мартини: я понимал, что ей не хотелось, чтобы ее видели в таком состоянии. Но я не мог пить один - в конце концов, я был у нее в гостях. Поэтому я немного помолчал и спросил: "Так за что же мне выпить?" И она сказала: "За любовь".
- Тут-то ты ее и поцеловал? - предположила Констанция.
- Нет. Вообще-то я собирался, но она, по-прежнему держа в руке бокал, спросила: "Если бы мы с вами поженились, вы бы не бросили живопись?"
- На что ты сказал: "Я должен это тщательно обдумать!"
- Я слегка опешил. А она спросила: "Я хотела сказать, вы бы не бросили живопись из-за меня? Я бы не помешала делу вашей жизни?" - "Нет, конечно", - ответил я. "Разумеется, я не в состоянии никому заменить его любимое занятие, - продолжала она, - но, пожалуй, могла бы стать неплохим фоном - вы его, наверное, успели изучить. - И глядя куда-то в сторону, сказала: - Но если я проявила сейчас бестактность, задала вопрос, который лучше бы оставила при себе, все это из-за того, о чем мы говорили. Я ведь не виновата, что у меня есть деньги, столько денег, что это отпугивает многих, - неужели из-за этого я должна страдать? Но и вы тоже не должны из-за этого страдать, хотя, возможно, уже страдаете от моей назойливости. Впрочем, разве можно прожить без страданий в високосный год - видите, какое у меня нашлось оправдание!"
- Она все заранее продумала, - сказала Констанция. - Но если б у нее не хватило такта сделать предложение первой, ты бы и сам, наверное, объяснился ей в любви и просил ее руки, а?
- Нет.
- Из-за ее капиталов, которые, как она выразилась, создают барьер?
- Не только...
- Почему же?
- Я ее не люблю.
- Но ты же, по сути дела, сказал ей "да". Или, как истинный джентльмен, ты не посмел огорчить даму отказом?
Молчание Хьюи явно было знаком согласия.
- Так вот почему ты опоздал! Что ж, желаю счастья, дорогой Хьюи, желаю счастья, - повторила Констанция.
Через минуту-другую она заговорила опять:
- Ты знаешь, Хьюи, я не уверена, что смогу сегодня с тобой пообедать. Ты на меня, ради Бога, не сердись, но у меня что-то нет настроения.
- Но разве можно ничего не есть? - убитым голосом пробормотал Хьюи.
- А, какие пустяки! Если уж очень проголодаюсь, то всегда смогу что-нибудь перехватить - мы, женщины, народ неприхотливый. Прошу тебя, Хьюи, скажи нашему очаровательному водителю, что мы едем обратно.
- Но как же так? Обед ведь уже заказан.
- Ну и что? Напрасно я вообще согласилась на эту поездку: лучше бы я осталась дома, у меня и так дел невпроворот. Не забывай, что мне с утра надо быть на работе.
- А может, все-таки пообедаем? - жалобно проскулил Хьюи.
- Нет, нет, только не сегодня. Ты мне, конечно, не поверишь, но у меня ужасно разболелась голова.
- В таком случае поедем назад, - сказал Хьюи. - Ледбиттер! - воззвал он, откашлявшись, - поверните обратно. Моя спутница хочет домой.
- Очень хорошо, сэр.
Машина остановилась. Развернуться было нелегко. Непрерывный поток встречных машин сделал остановку весьма продолжительной. Но Ледбиттер был не только терпелив, но и бдителен: улучив момент, он развернул машину резким рывком, от которого его пассажиры повалились друг на друга (но не друг к другу в объятья), и они помчались назад.
ГЛАВА 18
Ледбиттер вслушивался в тишину, надеясь услышать что-нибудь еще. Что они, языки проглотили?
"Так или иначе, - размышлял он, - похоже, я потерял еще одного клиента. Красотку свою Хьюи катать больше не будет, стало быть, мне выходит отставка. Ну, а когда леди Франклин сделается миссис Хьюи и начнет вовсю командовать супругом, фирма "Ледбиттер и К°" работы у нее не дождется".
Как говорится, час от часу не легче, но пенять не на кого: сам во всем виноват! Из услышанного напрашивался вполне очевидный вывод: тот самый его роковой поцелуй только разжег аппетит леди Франклин: потрясение, что она тогда испытала, привело к ее полному раскрепощению, чем не замедлил воспользоваться негодяй Хьюи.
Он же, Ледбиттер, остался в дураках.
Хьюи сказал, что не делал ровным счетом ничего, чтобы завоевать сердце леди Франклин. Так ли это на самом деле? Не сочиняет ли он? Ведь изо дня в день она укладывалась перед ним на диване, закидывая руки за голову, от чего так соблазнительно вздымалась ее грудь (Ледбиттер видел все это столь отчетливо, словно сам бывал на сеансах). Изо дня в день Хьюи таращился на нее, чтобы воспроизвести эти восхитительные линии на холсте, - неужели все это время он прилежно водил кистью, и больше ничего?
Впервые в жизни Ледбиттер узнал, что такое ревность: одурманенный ее ядом, он погрузился в полное оцепенение. Если б в эту минуту к нему обратились с вопросом, он бы не услышал - так глубоко он ушел в себя. Он и не подозревал, что влюблен и ревнует: ему казалось, он ненавидит лютой ненавистью и Хьюи и леди Франклин. Два сапога пара! Он был готов стереть в порошок и Констанцию: из-за ее каприза отменился обед, а это значит, что у него из кармана вынули, по крайней мере, фунт, а то и больше. Клиенты могли менять свои планы, как им заблагорассудится, и он никогда не требовал, чтобы ему платили за несостоявшуюся поездку, но Боже упаси подать машину с опозданием на пять минут: они живо наймут кого-то другого.
Впрочем, слух Ледбиттера не принимал участия в том бунте, который устроили в его душе все прочие чувства. Затянувшееся молчание нарушила Констанция.
- Извини меня, Хьюи, - сказала она, - если я испортила тебе настроение. Я действительно желаю тебе счастья - от чистого сердца. Просто мне трудно свыкнуться с теми переменами, которые все это внесет в нашу жизнь - во всяком случае, в мою.
- И в мою тоже, - отозвался Хьюи.
- И в твою, разумеется, тоже, - согласилась Констанция. - Только в твоей жизни все переменится к лучшему. Во-первых, в материальном отношении - ну и вообще... Что же касается меня, то...
- Моя дорогая, - перебил ее Хьюи, - я был для тебя самой настоящей обузой. Я только портил тебе нервы. Все эти годы...
- Лучшие годы женщины... - насмешливо вставила Констанция.
- ...ты потратила на меня, хотя могла бы спокойно выйти замуж.
- Могла бы, - сказала Констанция. - Но хотела ли - вот в чем вопрос. Пожалуй, однажды... Впрочем, нет. Не буду притворяться, что из-за тебя я не познала радости семейных уз. Благодаря тебе у меня было кое-что другое. Ты подарил мне, сам того не подозревая, очень многое. Иначе мы бы давно расстались. Но я уцепилась за тебя изо всех сил, правда? Я не раз думала об этом. А что я дала тебе взамен? Ничего, кроме огорчений.
- Да нет, почему же, - вяло отозвался Хьюи. - Ты помогала мне сохранять форму. Я бы давно бросил живопись, если бы ты все время не твердила, какой я плохой художник. Это заставляло меня работать дальше - так уж я устроен.
- Да уж. Эрнестина тебя ругать не станет.
- Нет. Она считает, что я гений. Ты могла бы ей дать ряд полезных советов, как со мной обращаться.
- Могла бы, но не дам, - возразила Констанция. - Согласись, что это выглядело бы несколько странно. Боюсь, мне придется исчезнуть с горизонта. Я уже начинаю исчезать. Как, по-твоему, я еще здесь?
- О да.
- Не была в этом уверена. У меня такое ощущение, будто мы видимся впервые. Еще немного, и я стану думать и гадать, как поддержать беседу. О чем, кстати, вы разговариваете с Эрнестиной?
- Я уже рассказывал. О себе, о ней, о том, как она снова вернулась к жизни. Теперь ее радует буквально все - радует и поражает свежестью и новизной.
- Господи, я начинаю казаться себе старухой. Она, правда, ненамного моложе, так?
- В общем-то да. Ей двадцать семь.
- Выходит, мы обе похитительницы младенцев. Ее первый муж был гораздо ее старше. Мне рассказывали, она на него просто молилась, это в самом деле так? Говорят, он был для нее вроде отца. Впрочем, она бы молилась на любого, кто стал бы ее мужем. Тебе приятно, когда на тебя молятся?
- Разве что в виде разнообразия...
- Имей в виду, что настоящее божество любит фимиам. Но я, судя по всему, совершила роковую ошибку. Я в свое время не обожествила тебя.
- Временами ты была со мной строговата, что верно, то верно. Позволяла себе иронизировать.
- Да, ты прав, но теперь я в этом раскаиваюсь. Ты уж, как говорится, не поминай лихом. Мне бы хотелось оставить о себе приятную память. Разумеется, если ты станешь обо мне вспоминать.
- Я тебя никогда не забуду, - отозвался Хьюи.
- И на том спасибо. Теперь у тебя появится масса новых друзей. Из компании Эрнестины - на "роллс-ройсах" и "бентли". Не жизнь, а сплошной праздник. Ты ведь знаешь, во что превращает самых серьезных людей вихрь светских развлечений. Они прямо-таки пьянеют от большого света, начинают на него молиться. Кстати, светскость и праведность - это адская смесь. А Эрнестина одно время была чрезвычайно mondaine, разумеется, с присущей ей романтичностью. Она за тебя возьмется. Выбросит вельветовые брюки, свитера, да и бороду, пожалуй, заставит сбрить. Советую изобразить ее в виде Далилы - она для этого очень подходит. Воплощение совести - хоть и с ножницами в руках. Не удивлюсь, если под ее томной вялостью обнаружится железная воля. Она сделает из тебя отменного принца-консорта. Ну а богемные замашки тебе придется оставить: в Челси они были хороши, а на Саут-Холкин-стрит будут неуместны.
- Но она вроде бы любит богему, - промямлил Хьюи.
- Да, примерно так же, как многие из нас любят львов: в зоопарке. Она, скорее всего, истребительница львов. Это неотъемлемая часть ее идеализма. Только она охотится на тех, что в клетке. У тебя будет позолоченная клетка, мой дорогой Хьюи.
- Ты к ней несправедлива, - сказал Хьюи.
- Очень может быть. Зачем я все это говорю? Зачем я вообще что-то говорю? Господи, скорее бы домой! Мой милый Хьюи, пожалуйста, попроси нашего водителя прибавить скорость. Скажи ему, что я хочу побыстрее оказаться дома - живой или мертвой. Последнее даже предпочтительней.
Хьюи отдал распоряжения Ледбиттеру, и машина понеслась.
- Я зайду к тебе ненадолго, - предложил Хьюи.
- Нет, дорогой. Это ни к чему. Ты только не сердись. Мне будет слишком тяжело. Лучше я побуду одна. Мне надо осознать перемены.
- А зачем быть переменам? - спросил Хьюи настолько изменившимся голосом, что казалось, говорит совсем другой человек. - Зачем быть переменам? - повторил он еще раз.
- Что ты хочешь этим сказать? Я что-то тебя не понимаю.
- Я хочу сказать, что перемен быть не должно, - сказал Хьюи.
- Не должно быть перемен, когда ты женишься?
- Для нас перемен быть не должно, - упрямо повторил Хьюи.
Наступила такая тишина, что Ледбиттер услышал тяжелое дыхание Констанции.
- Нет, Хьюи, - наконец сказала она, - Боюсь, что без перемен не обойтись. Мне, конечно, очень приятно слышать твои слова, но, увы, ничего из этого не получится, ровным счетом ничего.
- Но почему нам не сохранить все так, словно ничего не случилось, - сказал Хьюи, отчеканивая каждое слово. - Почему нам не сохранить все по-прежнему, Констанция? В конце концов, что нам может помешать?
- Что нам может помешать? - глухо переспросила Констанция. - Ты в самом деле не понимаешь? Или ты хочешь, чтобы я тебе все объяснила?
- Попробуй, - сказал Хьюи.
- Боюсь, до тебя все равно не дойдет - ты что-то туго соображаешь. Бога ради, оставь меня в покое, Хьюи! Я хочу домой - когда же мы наконец приедем?
- В твоем доме мне не найдется места? - спросил Хьюи.
- Не знаю, не знаю, ничего я сейчас не знаю.
- А ты бы хотела, чтобы место нашлось?
- Откуда я знаю, чего бы я хотела. Мне грустно, как сказал садовник.
- Какой еще садовник?