Пробила вторая склянка, и прозвучали ответы на них. Пробила третья склянка, а боцман со своими людьми еще только готовились к последней затяжке табачного дыма, когда сверху раздались звон и крик из "вороньего гнезда":
"Что-то впереди, сэр… не могу разобрать".
Первый помощник бросился к телеграфу в машинном отделение и схватил рычаг. "Кричи громче, что ты видишь", заревел он.
"Лево руля, сэр… справа по носу корабль… совсем близко" прозвучал крик.
"Лево руля… руль на борт" повторил первый помощник старшине-рулевому у штурвала - тот повторил и исполнил. Однако с мостика еще ничего не было видно. В кормовом отделении мощный рулевой двигатель повернул румпель до отказа; однако, прежде чем курсовая черта пересекла три деления картушки компаса, неясный туманный сумрак впереди разрешился квадратными парусами тяжело нагруженного судна, пересекающего курс "Титана" на расстоянии меньше чем в половину своего корпуса.
"Адское проклятье!" зарычал первый помощник. "Рулевой, держать курс" крикнул он. "Внимание всем на палубе и внизу". Он повернул рычаг закрывания водонепроницаемых отсеков, нажал кнопку с меткой "каюта капитана" и слегка присел в ожидании крушения.
Случившееся едва ли было крушением. От легкого толчка сотряслась передняя часть "Титана" и, соскальзывая по фор-марсу и грохоча по палубе, дождем посыпался мелкий рангоут, паруса, шкивы и канаты. Затем невидимые в темноте правый и левый борт столкнулись с двумя еще более темными очертаниями - двумя половинами разрезанного корабля. С одного из этих очертаний, где еще светился нактоуз, послышался голос моряка, выделившийся из смеси криков и воплей:
"Да настигнет проклятие Господа вас и ваш нож для сыра, вы, конченые убийцы".
Темнота за кормой поглотила темные очертания, крики заглушились гулом шторма, и "Титан" возобновил свое движение прежним курсом. Рукоятку телеграфа к машинному отделению первый помощник не поворачивал.
Нуждаясь в инструкциях, боцман скачками преодолел ступени, ведущие к мостику.
"Поставьте людей на участки для собраний и к дверям. Всех, кто придет на палубу, посылайте в штурманскую рубку. Скажите вахтенному, чтобы был в курсе всего, что узнали пассажиры, и как можно скорее уберите эти обломки". Когда помощник отдавал эти указания, его голос хрипел от напряжения, а слова боцмана "да, да, сэр" звучали так, словно он задыхался.
Глава 4
"Наблюдатель" из "вороньего гнезда" с высоты 60 футов от палубы видел все детали этого кошмара - от появления впереди из тумана верхушек парусов обреченного судна до того момента, когда внизу его товарищи по вахте срезали последний узел на запутавшихся обрывках снастей. В четыре склянки его смена закончилась, и он спустился вниз, будучи едва в силах держаться за канаты. Возле ограждения его встретил боцман.
"Доложи о смене, Роуланд", сказал он, "и ступай в штурманскую!"
На мостике, называя имя его сменщика, первый помощник пожал его руку и повторил распоряжение боцмана. В штурманской рубке он увидел сидевшего за столом капитана "Титана", с бледным лицом и напряженного, и всех вахтенных с палубы, за исключением помощников, впередсмотрящих и старшины-рулевого. Были также каютные и некоторые из нижних вахтенных, включая кочегаров и контролеров угля, а также лодырей-осветителей, старшин-сигнальщиков, и, наконец, мясников, разбуженных внезапным сотрясением огромного полого ножа, внутри которого они жили.
У двери стояли помощники плотников с футштоками в руках, только что показанными капитану - сухими. Всех лица, начиная с капитанского, выражали ужас и ожидание. Старшина-рулевой проводил Роуланда в помещение и сказал:
"Инженер из машинного отделения не ощутил столкновения, сэр, и в кочегарке не заметно беспокойства".
"Вы, дежурные, тоже говорите о тишине в каютах. Что в третьем классе? Он вернулся?" Когда капитан говорил это, явился другой дежурный.
"В третьем классе все спят, сэр", сказал тот. Старшина-рулевой доложил то же самое о состоянии носового кубрика.
"Очень хорошо", сказал капитан, вставая; "по одному заходите в мой кабинет - вахтенные первыми, затем старшины, следом матросы. Старшины-рулевые будут наблюдать за дверью, чтобы никто не вышел до того, как закончится наш разговор". Он прошел в другую комнату в сопровождении появившегося старшины-рулевого, который теперь выходил на палубу с заметно более приятным выражением лица. Другой человек зашел и вышел, затем еще один и еще, и так через священные пределы прошли все матросы кроме Роуланда. На лице каждого возвратившегося отражалась такая же радость или удовлетворение. С появлением Роуланда капитан, сидевший за столом, указал ему на кресло и спросил его имя.
"Джон Роуланд", ответил он. Капитан записал.
"Мне известно", сказал он, "ты был в "вороньем гнезде", когда произошло это злосчастное столкновение".
"Да, сэр; и я доложил о том корабле, как только увидел его".
"Ты здесь не для выслушивания упреков. Ты прекрасно знаешь, конечно, что ничего не могло быть сделано - ни избежать эту ужасное бедствие, ни спасти жизни после него".
"Ничего - при скорости двадцать пять узлов в час в густом тумане, сэр". Капитан глянул на Роуланда внимательно и нахмурился. "Мы не будем обсуждать скорость корабля, дорогой мой" сказал он, "или правила компании. При получении расчета в Ливерпуле ты найдешь адресованный тебе пакет с сотней фунтов банкнотами. Это будет платой за твое молчание об этом столкновении - сообщение, о котором свяжет компанию долгами и никому не поможет".
"Наоборот, капитан, я не возьму его. Наоборот, сэр, я буду говорить об этом оптовом убийстве при первой возможности!"
Капитан откинулся назад и пристально взглянул на искаженное лицо и дрожащее тело матроса, которые так мало сочетались с его вызывающая речью. В обычной ситуации он послал бы его на палубу к своим помощникам. Но сейчас был особый случай. Водянистые глаза отражали потрясение, ужас и благородное негодование. Его произношение выдавало образованность. Последствия же, грозившие капитану и его компании - уже осложненные попыткой избежать этих последствий, - которые Роуланд мог усугубить, были столь серьезными, что неуместно было призывать его к ответу за дерзость и нарушение субординации. Капитан должен был идти навстречу демону, умиротворяя его на почве человеческих отношений.
"Осознаешь ли ты, Роуланд", спросил он спокойно, "что ты останешься в одиночестве… что будешь дискредитирован, потеряешь место и наживешь врагов?"
"Я осознаю больше этого, ответил возбужденный Роуланд. "Я знаю о власти, которой вы наделены, как капитан. Я знаю, что по вашему приказу меня могут заковать в кандалы за любое преступление, какое вы только сможете вообразить. И я знаю, что ваше никем не засвидетельствованная, ничем не подкрепленная запись обо мне в вахтенный журнал будет достаточна для моего пожизненного заключения. Но я также кое-что смыслю в законах адмиралтейства, так что из места заключения я могу послать вас и вашего первого помощника на виселицу".
"У тебя ошибочное понимание свидетельства. Я не могу обосновать твою виновность записью в вахтенном журнале, как и ты, будучи заключенным, безопасен для меня. Кто ты, позволь мне спросить - бывший адвокат?"
"Я выпускник Аннаполиса, равный вам как профессионал".
"И у тебя есть связи в Вашингтоне?"
"Никаких абсолютно".
"И чем тогда объясняется эта твоя позиция - которая не может принести пользу тебе, ни, бесспорно, нанести вред, о котором ты говоришь?"
"Тем, что я могу совершить один хороший и сильный поступок в своей бесполезной жизни - я могу поднять такую бурю негодования в двух странах, которая навсегда покончит с этой бессмысленной тратой людей и имущества во имя скорости. Это спасет сотни рыболовных судов, и других, теряемых ежегодно их владельцами, спасет экипажи для их семей".
Оба встали, и пока Роуланд с горящими глазами и сжатыми кулаками излагал свое заявление, капитан расхаживал по комнате.
"Такая цель может обнадеживать, Роуланд", сказал последний после паузы, "но для ее достижения недостаточно твоих сил или моих. Вполне ли достаточна сумма, которую я назвал? Назначишь ли ты собственную ставку в этой игре?"
"Я могу назначить выше, но ваша компания не так богата, чтобы купить меня".
"Ты как будто человек без честолюбия. Но у тебя должны быть потребности".
"Пища, одежда, жилье… и виски", сказал Роуланд с горьким, самоуничижительным смешком. Капитан взял из подвесного лотка графин с двумя стаканами и, поставив их перед собой, сказал:
"Вот одна из твоих потребностей, наливай". Роуланд с блеснувшими глазами наполнил стакан, и ему последовал капитан.
"Я выпью с тобой, Роуланд", сказал он; "за лучшее взаимопонимание между нами". Он выпил залпом, после чего ждавший его Роуланд сказал: "я предпочитаю пить один, капитан", и одним глотком выпил свой виски. Лицо оскорбленного капитана вспыхнуло, но он сдержался.
"Сейчас иди на палубу, Роуланд", сказал он; "Я поговорю с тобой еще раз, прежде чем мы увидим берег. А до тех пор я требую - не прошу, а требую - чтобы у тебя не было лишних разговоров об этом со своими товарищами.
Первому помощнику, сменившемуся после восьмой склянки, капитан сказал: "Он сломленный человек со временами пробуждающейся совестью. Но его не купишь и не запугаешь - ему известно слишком многое. Однако мы узнали его слабое место. Если он вдрызг накачается прежде, чем мы станем в док, его свидетельства не будут стоить ничего. Вы его напоите, а я встречусь с врачом для подготовки наркотика.
Когда после семи утренних склянок Роуланд явился завтракать, в кармане своего бушлата он нашел фляжку объемом в пинту, которую он почувствовал, но не извлек на глазах у своих товарищей по вахте.
"Так, капитан", подумал он, "вы, стало быть, один из тех наивных и скучных негодяев, какие обычно ускользают от закона. Я оставлю для вас как улику это спиртное с наркотиком". Но спиртное было без наркотика, как он узнает позже. Это были добрые виски "Leader" для согревания внутренностей, покуда капитан находился в раздумьях.
Глава 5
Утром случилось происшествие, далеко отвлекшее мысли Роуланда от ночных событий. За несколько часов яркий солнечный свет собрал на палубе пассажиров, словно пчел, и две широкие процессии напоминали городские улицы, судя по их окраске и оживлению. Вахта занималась обычной уборкой, и Роуланд, со шваброй и ведром, драил окрашенный в белый цвет правый гакаборт, будучи скрытым из виду рубкой, которая загораживала тесный участок на корме. В это укрытие забежала девочка, смеющаяся и кричащая и, скача от избытка энергии вверх и вниз, прицепилась к его штанинам.
"Я бежала", сказала она "я бежала от мамы".
Осушая влажные завязки своих брюк, Роуланд поднял ребенка и ласково сказал: "Вот что, малышка, давай беги обратно к маме. Здесь для тебя плохая компания". Невинные глаза улыбнулись ему в лицо, и затем - глупый поступок, совершаемый только холостяками - он поднял ее над ограждением с забавно угрожающим видом. "Выбросить тебя рыбам, детка?" спросил он, и его лицо смягчилось неуместной улыбкой. Ребенок издал легкий испуганный крик, и тут из-за угла появилась молодая женщина. Словно тигрица она прыгнула к Роуланду, схватила ребенка, пристально взглянула на него расширившимися глазами, и исчезла, оставив его обмякшим и обессиленным, тяжело дышащим.
"Это ее дочь", простонал он. "Так смотрят матери. Она замужем… замужем". Он снова взялся за работу чистильщика, с лицом, подтверждавшим совпадение цветов морского загара и очищавшейся краски.
Спустя десять минут капитан в своем кабинете слушал жалобу мужчины и женщины, чрезвычайно встревоженных.
"Так вы говорите, полковник", сказал капитан, "что Роуланд является вашим старым врагом?"
"Он является, - или был раньше - отвергнутым поклонником миссис Селфридж. Это все, что мне о нем известно - кроме того, что он намекал о возмездии. Жена уверена в том, что она видела, и я считаю, что его нужно арестовать".
"Именно, капитан", страстно сказала женщина, держа под наблюдением свою дочь, "вы бы только видели его; он уже почти бросил Миру, когда я схватила ее - и, к тому же, его лицо было таким страшным. Ах, это было так ужасно. Мне уже не будет покоя на этом корабле, я это знаю".
"Я бы просил вас не обременять себя беспокойством, мадам", серьезно сказал капитан. "Недавно мне стало известно кое-что о его прошлом - что он разжалованный и сломленный морской офицер, но здесь уже третий рейс, и я убедился как в его готовности работать простым матросом, так и в его слабости к алкоголю, которую ему не удовлетворить без денег. Однако - как вы считаете - он мог вас преследовать. Мог ли он разузнать о ваших движениях - что вы намеревались гулять по кораблю?"
"Отчего нет?" воскликнул муж; "он наверное знает некоторых друзей миссис Селфридж".
"Да, да", сказала она нетерпеливо; "я слышала, как о нем говорили, несколько раз".
"Тогда ясно", сказал капитан. "Если вы, мадам, согласитесь свидетельствовать против него в английском суде, то я сейчас же одену на него наручники за попытку убийства".
"Ах, сделайте это, капитан", воскликнула она. "Я не могу чувствовать себя в безопасности, пока он на свободе. Конечно, я буду свидетельствовать".
"Что бы вы ни сделали, капитан", злобно сказал муж, "уверяю вас, что я пущу пулю в его голову, если он опять сунется или затронет меня. Тогда вы сможете надеть наручники на меня".
"Я прослежу, чтобы он был под надзором, полковник", повторил капитан, откланиваясь им у порога своего кабинета.
Однако капитан понимал, что обвинение в убийстве есть не всегда лучший путь дискредитации человека. В то же время, было невероятно, что его противник мог оказаться детоубийцей. К тому же, такое обвинение в любом случае трудно доказывать, не доставляя затруднений и беспокойства ему самому. Поэтому он не приказал арестовать Джона Роуланда, а только распорядился, до поры, назначать его днем на работы между палубами, куда не заглядывают пассажиры.
Роуланд удивился внезапной смене работы чистильщика на "солдатские обязанности" красителя спасательных кругов в межпалубном тепле. Он был достаточно проницателен, чтобы заметить утром какое-то особенное внимание боцмана. Гораздо сложнее узнавались симптомы наркотической интоксикации, стоившие его встревоженному начальству больших расходов виски. Ввиду его прояснившихся глаз и спокойного голоса - за счет целительного морского воздуха - когда он в четыре часа явился на палубу на первую утреннюю вахту, в штурманской рубке капитан и боцман начали диалог, где первый сказал: "Не надо тревожиться. Это не яд. Он на полпути к кошмарам, и это только ускоряет их. Ему привидятся змеи, призраки, гоблины, кораблекрушения, пожары, и всякие другие вещи. Их действие продлится два-три часа. Просто, пока левый кубрик пустует, опустите это в его кружку".
Во время ужина в правом кубрике - куда относился Роуланд - случилась драка, которую нет нужды описывать, кроме упоминания о том, что Роуланд, бывший в стороне, отшвырнул свою кружку с чаем на третьем глотке. Взяв новую порцию, он завершил ужин; после, равнодушный к обсуждению моментов драки его товарищами по смене, он улегся на свою койку и курил до восьмой склянки, прежде чем ушел вместе со всеми.
Глава 6
"Роуланд", сказал важный боцман, когда вахтенные собрались на палубе; "заступишь на мостик впередсмотрящим по правому борту".
"Не моя очередь, боц", удивленно сказал Роуланд.
"Команда с мостика. Становись туда".
Роуланд послушался, заворчав, как это свойственно рассерженным морякам. Смененный им матрос назвал свое имя и исчез. Первый помощник неспешно сошел с мостика, произнес обычное: "смотреть в оба" и вернулся на свой пост. Вслед за тем спереди корабля водворились тишина и одиночество ночной вахты, и на их союз с неумолчно гудевшими машинами покушались только звуки отдаленной музыки и смех в театре. Вследствие попутного для "Титана" свежего западного ветра на палубе установилось почти безветрие. А поскольку густой туман, освещенный ярким звездным небом, был крайне холоден, самые малообщительные пассажиры сбежали вовнутрь к свету и общению.
Когда в половине девятого раздались три склянки, и Роуланд, в свою очередь, издал положенный ему сигнал - "все хорошо", - первый помощник оставил свой пост и направился к нему.
"Роуланд", сказал он, приблизившись; "Я слышал, и ты был вхож в офицерское отделение".
"Не понимаю, с чего вы это взяли, сэр", ответил Роуланд; "Я не имею привычки упоминать об этом".
"Ты говорил капитану. На мой взгляд, курсы обучения в Аннаполисе и в Королевском Военно-Морском Колледже сравнимы по своей полноте. Что ты думаешь о теориях течений Морли?"
"Они кажутся правдоподобными", сказал Роуланд, невольно опуская слово "сэр"; "но, по-моему, в большинстве случаев теория Морли приводила к ошибочным результатам".
"Да, и я тоже так считаю. Случалось ли тебе когда-нибудь в тумане определять расстояние до приближающихся льдов по уровню падения температуры?"
"Без сколько-нибудь надежного результата. Но, по-видимому, это зависит только от вычислений и их продолжительности. Холод есть отрицательное тепло, поэтому он может рассматриваться как энергия излучения, которая уменьшается соразмерно квадратному корню от расстояния".
Одно мгновение помощник стоял, устремив свой взгляд вперед и мурлыча про себя какой-то мотив. Затем, сказав: "да, согласен", ушел на свое место.
"Должно быть, у него железный желудок", пробормотал он, всматриваясь в нактоуз; "или боцман ошибся кружкой, и наркотическую дозу принял кто-то другой".