Он снова замолчал и попытался освободить свой разум от смутных давящих размышлений, которые возникали вокруг, подобно серым кольцам мглы.
- Людям они понравились, - сказал он, - всем, кроме Бартона. Несчастный Бартон был напуган. Никогда бы не сказал, что Бартон испугается.
Она заметила, что его губы на миг замерли в довольной полуусмешке.
- Ты, наверное, скоро проголодаешься, дорогой? Как и положено, ты можешь получить свой ужин в любое время, но сегодня ночью - холодным.
Она сознавала, что её слова содержат некую тайну, но тайна выплыла наружу ещё до того, как она смогла удержать её.
- Джозеф, меня стошнило сегодня утром.
Он с сочувствием посмотрел на неё.
- Ты перетрудилась на кухне.
- Да, может быть, - сказала она. - Но Джозеф, тут другое. Я пока не собиралась тебе рассказывать, но Рама говорит… А как ты думаешь, ведь Рама знает? Рама говорит, что она никогда не ошибается, Рама должна знать… Она повидала достаточно и говорит, что уже можно сказать…
Джозеф хмыкнул.
- Ну, и что знает Рама? Ты сейчас прямо захлебнёшься словами.
- Ну, Рама говорит, что у меня будет ребёнок.
Её слова прозвучали в неожиданной тишине. Джозеф замер и, не отрываясь, смотрел на печь. Дождь на мгновение прекратился, а Элис замолчала.
- Ты счастлив, дорогой? - робко прервала молчание Элизабет.
Джозеф тяжело, прерывисто дышал.
- Более счастлив, чем когда-либо, - произнёс он, а затем добавил шёпотом: - И сильно боюсь.
- Что ты сказал? В самом конце, я не расслышала, дорогой.
Он встал и наклонился к ней.
- Тебе надо быть поосторожней, - отрывисто сказал он.
- Я куплю покрывало, чтобы закутать твои колени. Смотри, не простудись и не упади.
Он расправил вокруг её талии шерстяное одеяло. Гордая и довольная его внезапным беспокойством, она улыбнулась.
- Я узнаю, что надо делать, не беспокойся за меня. Я узнаю. Потому что, - сказала она доверительно, - женщина выходит на совершенно иной уровень знаний, когда носит ребёнка. Рама сказала мне.
- Смотри, будь поосторожней, - повторил он.
Она весело засмеялась.
- Ребёнок тебе уже так дорог?
Нахмурив брови, он внимательно рассматривал пол.
- Да, дорог, но не сам по себе, а потому что ты носишь его. Ведь он так же реален, как, например, гора. Он связывает нас с землёй.
Он замолчал, обдумывая, какими словами выразить свои чувства.
- Дорогая моя, он - доказательство того, что мы принадлежим к окружающему нас миру. Единственное доказательство, что мы здесь не чужие.
Внезапно он посмотрел на потолок.
- Дождь прекратился. Пойду-ка посмотрю, как там лошади.
Элизабет посмеялась над ним.
- Где-то я читала или слышала о странном обычае в Норвегии или, может быть, в России, я не знаю, но где-то он есть, и там говорят, что скотине надо рассказывать обо всём. Когда в семье что-то случается, кто-нибудь рождается или умирает, глава семьи идёт в сарай и рассказывает про это лошадям и коровам. Ты за тем туда идёшь, Джозеф?
- Нет, - сказал он. - Я хочу посмотреть, все ли уздечки крепко привязаны.
- Не ходи, - попросила она. - Томас посмотрит. Ведь он всегда это делает. Останься сегодня ночью со мной. Мне будет так одиноко, если ты сейчас уйдёшь. Элис! - позвала она. - Ужин готов? Я хочу, чтобы ты посидел со мной, Джозеф.
Она грудью прижалась к его предплечью.
- Когда я была маленькой, мне подарили куклу, и, когда я увидела её под новогодней ёлкой, в моей душе вспыхнул неописуемый жар. Позднее я стала бояться, что если буду брать куклу, то снова почувствую его, и грусть наполняла меня. Я так хорошо это помню! Не знаю, почему, но я чувствовала себя виноватой в том, что кукла была моей. То, что она принадлежит мне, казалось почти невыносимым. Брови и косы у неё были из настоящих человеческих волос. Потом Рождество стало обычным днём, но сейчас - время такое же, как и тогда. Если то, о чём я рассказала тебе - верно, ребёнок для меня так же дорог, и я боюсь. Посиди со мной, дорогой. Не ходи сегодня ночью гулять на холмы.
Он увидел, что в глазах у неё стоят слёзы.
- Ну, конечно, я останусь дома, - успокоил он её. - Ты так устала, теперь тебе надо ложиться спать пораньше.
Он просидел с ней весь вечер, лёг с ней в постель, но как только её дыхание сделалось размеренным и спокойным, он осторожно выбрался из-под одеяла и тихонько оделся. Она слышала, как он уходит, но продолжала лежать неподвижно, делая вид, что спит. "У него какое-то дело сегодня ночью", - подумала она, и в её сознании вновь возникло то, о чём говорила Рама: "Если он мечтает, вы никогда не узнаете о его мечтах". Ей было холодно, одиноко, она дрожала и негромко плакала.
Неслышно ступая, Джозеф спустился с крыльца. Небо прояснилось, ночь пронизывал сильный холод, но вода с деревьев и крыш каплями и узкими струйками по-прежнему текла на землю. Джозеф направился прямо к огромному дубу и остановился под ним. Очень тихо, так, чтобы никто не мог услышать, он произнёс: "Должен быть ребёнок, сэр. Я обещаю, что передам его в ваши руки, когда он появится на свет". Медленно проведя кончиками пальцев по мокрой коре дерева, он ощутил исходящий от неё холодок. "Священник знает, - подумал он. - Но знает не всё и не верит. Или, может быть, он верит, но боится".
"Близится гроза, - сказал он, обращаясь к дереву. - Я не знаю, как укрыться от неё. Но вам, сэр, вам ведь известно, как нам спастись от грозы."
Долгое время он стоял, нервно барабаня пальцами по чёрной коре. "Эта сила всё возрастает, - подумал он. - Поначалу я прибегнул к ней, потому что она поддержала меня, когда умер отец, а теперь она так выросла, что превосходит почти всё остальное. И она по-прежнему оказывает мне поддержку".
Он сходил к яме, где готовили жаркое, и вернулся с куском мяса, который остался на решётке.
"Вот, - сказал он и, протянув руку, положил мясо в ложбинку между ветвями дерева, - Защитите нас, если сможете, - попросил он. - То, что идёт сюда, может погубить всех нас".
От раздавшегося рядом звука шагов он вздрогнул. Голос Бартона произнёс:
- Джозеф, это ты?
- Да, уже поздно. Что тебе надо?
Бартон вышел из темноты и остановился рядом.
- Я хочу поговорить с тобой. Я хочу предостеречь тебя.
- Сейчас не время, - сердито сказал Джозеф. - Скажешь завтра. Я вышел посмотреть, что с лошадьми.
Бартон не двинулся с места.
- Ты говоришь неправду, Джозеф. Ты думаешь, что спрятался, но я видел тебя. Я видел, как ты приносишь жертвы дереву. Я заметил, что в тебе всё больше укрепляется язычество, и я пришёл предостеречь тебя.
Бартон был возбуждён, дыхание его участилось.
- Сегодня днём ты видел гнев Божий, предупреждающий идолопоклонников. Это было только предостережение. В следующий раз молния поразит их. Я видел, как ты пресмыкаешься перед деревом, и вспомнил слова Исайи: "Вы оставили Бога, и гнев его поразит вас".
Задыхаясь от потока чувств, он замолчал, и гнев оставил его.
- Джозеф, - попросил он, - пойдём в сарай и помолимся. Христос снова примет тебя. Позволь нам срубить дерево.
Но Джозеф, отшатнувшись, оттолкнул руку, которая пыталась удержать его.
- Спасай себя, Бартон, - он коротко рассмеялся. - Слишком уж ты серьёзен, Бартон. А сейчас иди спать. Не вмешивайся в мои игры. Играй в свои.
Он оставил брата стоять там, где тот стоял, а сам, крадучись, вернулся в дом.
17
Весна была обильной, и густая трава - буйная, изумрудно-зелёная, с тонкими стеблями - покрыла гладкие склоны холмов. Из-за непрекращавшихся дождей река разлилась и затопила деревья, сгибавшиеся под тяжестью листвы; их ветки переплелись над водой так, что река, казалось, течёт на протяжении многих миль в мрачной пещере. Постройки на ферме пострадали от дождливой зимы: на корнях деревьев с северной стороны появилась поросль мха, навозные кучи покрылись быстро растущей травой.
В скотине, почуявшей вкус корма, который быстро рос на склонах холмов, взыграли молодые силы. В ту весну у многих коров было по два телёнка, что случалось весьма редко. Крупный приплод был у свиней. В сарае на привязи держали лишь нескольких лошадей, ибо трава была слишком вкусной, чтобы дать ей пропасть зря.
Когда пришёл апрель, и дни наполнились запахом тёплой травы, огромные пространства на склонах холмов приобрели благодаря макам и люпинам приятную для глаз сине-золотую окраску. Разбрызгивая по земле свой цвет, каждая их разновидность сохраняла себя. После частых дождей земля впитывала влагу, как губка. Каждая впадина на поверхности земли становилась ручейком, а каждая ямка - источником. Лоснящиеся телята нагуливали жирок, и было трудно разлучить их с матерями, чтобы возвратить уже волами.
Элис съездила домой в Нуэстра-Сеньора, родила там сына и вместе с ним вернулась на ранчо.
В мае устойчивый летний бриз принёс с моря вкус соли и стойкий запах водорослей. Для мужчин это было время весенних трудов. Вся пустующая земля вокруг домов почернела после вспашки, и ячмень с пшеницей проросли в срок. Огород плодоносил так обильно, что для кухни брали только самые лучшие и крупные овощи, а всякая изогнутая репа и неказистая морковка доставались свиньям. У входа в свои норы пищали растолстевшие по весне земляные белки. На холмах, как обычно, жеребята, брыкаясь, устраивали скачки, за которыми с удовольствием наблюдали их подруги. Когда пошли тёплые дожди, коровы и лошади перестали искать укрытия под деревьями и в то время, как вода стекала по их блестящим, словно покрытым лаком, бокам, продолжали принимать пищу.
В доме Джозефа потихоньку готовились к рождению ребёнка. Элизабет трудилась над бельём для него, а остальные женщины, хорошо зная, что это будет главный ребёнок на ранчо, который унаследует всю полноту власти, приходили, чтобы посидеть с ней и оказать ей помощь. Они обшили изнутри бельевую корзину стёганым сатином, а Джозеф установил её на качалку. Сменных пелёнок они понаделали гораздо больше, чем нужно одному ребёнку; сшили и длинные распашонки, украсив их вышивкой. Они говорили Элизабет, что настало время, когда ей нельзя перетруждаться, ибо у неё недомогание особого рода; фактически за это время она только похорошела и стала лучше себя чувствовать. Рама рассказала ей, как сшить покрывало, которым следовало укрываться, и Элизабет сделала его так тщательно, словно оно могло продлить её жизнь, а не должно было сгореть в огне сразу после рождения ребёнка. Поскольку это был ребёнок Джозефа, Рама придала всему оттенок неслыханного превосходства. Она сделала толстый бархатный шнур с петлёй на каждом из двух его концов, для того, чтобы продеть в них ножки кровати. Ничто не должно было стеснять женщину во время родовых мук, кроме скрученной простыни.
Когда наступила тёплая погода, женщины со своим шитьём перебрались на крыльцо. Меньше, чем за месяц, всё было готово. Отрезав большой кусок неотбеленного миткаля, предназначенный для того, чтобы обернуть бёдра Элизабет, его обшили каймой и убрали. Небольшие подушки, набитые гусиными перьями, и все остальные одеяла были готовы к первому июня.
Шли бесконечные разговоры о детях - говорили о том, как дети рождаются и обо всём, что может при этом происходить; как стереть из сознания женщины память о боли и о тех особенностях поведения, которые отличают мальчиков от девочек в младенчестве. Бесконечные разговоры приобретали уже анекдотический характер. Рама могла рассказать истории о детях, родившихся с хвостами, с членами тела необычайной величины, со ртом посередине спины, но всё это было не страшно, потому что Рама знала, из-за чего такое бывает. Иногда это было результатом пьянства, иногда - болезни, но самые страшные уродства получались, если зачатие происходило в период менструаций.
Иногда приходил Джозеф - с травинками, зацепившимися за шнурки его ботинок, с пятнами от травяной зелени на джинсах около коленей, с блестящей испариной на лбу. Он подходил к ним, ероша бороду, и слушал эти разговоры. Время от времени Рама обращалась к нему за подтверждением своих слов.
В ту чудесную весну Джозеф потрудился на славу. Он резал бычков, убирал камни, мешавшие расти цветам, и новым клеймом выжигал свои инициалы на шкурах животных. Томас и Джозеф молча работали вместе, обнося землю оградой из колючей проволоки, так как ямы для опорных столбов было легче копать дождливой весной. Чтобы пасти всё увеличивавшееся стадо, наняли ещё двух vaqueros.
В июне началась сильная жара, и трава в ответ поднялась на фунт в высоту. В те длинные дни у Элизабет усилились тошнота и раздражительность. Составив список вещей, необходимых при родах, она передала его Джозефу. Однажды утром, ещё до рассвета, он вскочил на козлы и поехал в Сан-Луис Обиспо, чтобы сделать для неё покупки. С того самого момента, как он уехал, Элизабет охватил страх: "А вдруг его убьют?" Самое невероятное казалось вполне возможным. Ведь он мог встретить другую женщину и сбежать с ней. Повозка могла перевернуться на белом перевале и сбросить его в реку.
Она не собиралась следить за ним, но, когда взошло солнце, она оделась и вышла посидеть на крыльце. Всё: стрёкот, издаваемый на лету кузнечиками, лежащие на земле мотки ржавой проволоки - раздражало её. От запаха аммиака, которым несло от сараев, её чуть не вырвало. Все окружающие вещи, попав в поле её зрения, становились ей ненавистны; чтобы расширить сектор обзора, она подняла глаза на холмы, и первое, что она увидела, была окружённая соснами поляна на гребне. Тотчас чувство острой ностальгии по Монтерею охватило её, чувство тоски по тенистым деревьям полуострова, по небольшим, залитым солнцем улочкам, по голубому заливу с разноцветными рыбачьими лодками, а больше всего по соснам. Смолистый запах иголок казался самой восхитительной вещью на свете. Она продолжала вдыхать его до той поры, пока её тело не заныло от желания. Всё это время она смотрела на темнеющую на гребне холма поляну, окружённую соснами. Постепенно желание претерпело изменение, теперь ей нужны были только сосны. Со своего гребня они звали её к себе, звали, спрятавшись от солнца, пройти среди стволов и узнать то, что скрывает в себе сосновый лес. Она смогла увидеть себя, она даже почувствовала, что лежит на ложе из сосновых иголок и сквозь сучья смотрит на небо; ей было слышно, как ветер легко шуршит верхушками деревьев, унося с собой запах сосен.
Элизабет встала со ступенек и медленно направилась к сараю. Там кто-то был, потому что в окошках мелькали вилы, выбрасывавшие наружу кучи навоза. Она вошла в тёмный, наполненный запахами сарай и обратилась к Томасу.
- Я хочу немного покататься, - сказала она. - Нельзя ли попросить тебя заложить для меня коляску?
Он опёрся на вилы, которыми сгребал навоз.
- Подождёшь полчаса? Когда закончу, я тебя покатаю.
То, что он стал возражать, вызвало у неё раздражение.
- Я хочу править сама, мне хочется побыть одной, - отрывисто сказала она.
Он отнёсся к её словам спокойно.
- Не знаю, как понравилось бы Джозефу, что ты поедешь одна.
- Но ведь Джозефа нет. Я хочу ехать.
Он отставил вилы к стене.
- Ладно, я запрягу старушку Мунлайт. У ней бег спокойный. Не съезжай с дороги, а то попадёшь в грязь. Кое-где в ямах её ещё полно.
Он помог ей забраться в коляску и до тех пор, пока она не скрылась из виду, стоял, озабоченно глядя ей вслед.
Инстинктивно Элизабет чувствовала: ему не хотелось, чтобы она ездила к соснам. Очутившись на значительном расстоянии от дома, она развернула старую белую кобылу к холму и поехала, трясясь на ухабах. Солнце припекало, в долине не было ни ветерка. Она проехала уже немало, приближаясь к холму, когда полноводный поток встал преградой её движению вперёд. С обеих сторон расщелина простиралась слишком далеко, чтобы её объезжать, а сосны были совсем рядом, напротив. Элизабет вылезла из коляски, обмотала постромку вокруг корня дерева и отстегнула поводья. Затем она спустилась в поток, карабкаясь, вылезла с другой стороны и медленным шагом направилась к поляне, окружённой соснами. Некоторое время она шла вдоль мерцавшего на солнце ручейка, который, не встречая на своём пути преград в виде камней, выбегал из леса и протекал почти беззвучно. Наклонившись, она выхватила из воды листок салата и жевала его, пока шла вдоль ручья.
Теперь всё её раздражение исчезло; довольная, она продолжала идти вперёд и, наконец, вошла в лес. Густой покров из сосновых игл скрадывал звук её шагов, все остальные звуки, кроме шороха иголок на вершинах деревьев, поглощал лес. Несколько минут она шла, не встречая никаких препятствий, но затем заслон из ежевики, оплетённой виноградной лозой, преградил ей путь. Повернувшись боком, она, чтобы преодолеть его, стала проделывать в нём проход, в котором двигалась, иногда встав на четвереньки. Казалось, кому-то было нужно, чтобы она проникла вглубь леса.
Исцарапав руки, с растрёпанными волосами, она, наконец, прошла через стоявшие стеной заросли ежевики и расправила плечи. Глаза её расширились от удивления, когда она увидела ровное чистое пространство, окружённое деревьями. А затем её взору предстала огромная зелёная скала необычной формы. "Думаю, я знала, что оно здесь, - шёпотом сказала она себе. - Что-то внутри меня говорило, что оно здесь, то самое нужное, важное, дорогое и доброе". Нигде не было слышно ни звука, кроме шороха верхушек деревьев, и он, стихая, только усиливал тишину, делая её абсолютно непроницаемой. Зелёный мох, покрывавший скалу, был густым и походил на мех, а длинные побеги папоротника свисали сбоку над небольшой пещерой, как зелёный занавес. Элизабет присела рядом с ручейком, который тихо скользил по поляне и скрывался в подлеске. Скала приковывала к себе взгляд, а разум пытался противостоять её манящим очертаниям. "Где-то я уже это видела, - подумала она. - Я должна была знать, что это - здесь, иначе зачем я пришла прямо сюда?"
Когда она взглянула на скалу, глаза её расширились, а в сознании, утратившем всю остроту восприятия, медленно и беспорядочно стали возникать смутные, безмятежные и лишённые смысла воспоминания. Она увидела себя по дороге в воскресную школу в Монтерее, а затем - медленную процессию одетых в белое ребятишек-португальцев, шествующих со статуей Мадонны в короне во славу Святого Духа. Она смутно видела волны, набегающие с семи различных направлений, чтобы встретиться и обрушиться на расположенный рядом с Монтереем Пойнт-Джо. А затем, пристально глядя на скалу, она увидела своего собственного ребёнка, который, лёжа вниз головкой в её утробе, зашевелился, и почувствовала его движение.
Шорох над её головой продолжался всё время, и боковым зрением ей было видно, как чёрные деревья смыкаются над ней. Ей казалось, что она остаётся одна в целом мире, пока сидит здесь, а все остальные ушли, оставили её, но беспокойства она не ощущала. А потом ей стало казаться, будто она может получить всё, что пожелает, и посреди течения этой мысли возник страх, что больше всего она хочет смерти, а после того - узнать своего мужа.