- Ничего особенного. Садитесь сейчас в мою машину. Я вас отвезу в магазин и познакомлю с коллективом. Вы там расскажете о себе, о своей фирме, о работе, которой занимаетесь. Если понравитесь девушкам и они согласятся с вами работать, тогда будете искать выход на Лобанову без меня. Я же подключусь на следующем этапе, когда надо будет оплачивать счет по разделительному балансу.
- Едемте! - решилась я, выходя из кабинета.
***
Магазин я рассмотреть не успела, девушек почти не запомнила. Поговорив, мы пришли к заключению, что согласны работать вместе. Решили, что я начинаю прорабатывать этот вопрос в "верхах". Попутно скажу о своем недоумении, возникшем следом за этим: почему директор магазина, являющаяся, безусловно, доверенным лицом Лобановой, как ее ставленница, на предложение искать "покупателей", не вызвалась сама представить меня ей? Сказала бы: вот, нашла, как вы велели, - принимайте. Она не предложила, а я, насторожившись, уже не доверяла ей.
Закончился старый год, замелькали дни нового года. Быстро истек месяц. Василий Федорович несколько раз звонил мне, но я не могла порадовать его новостями. Я не находила первого слова, с которого следовало начать разговор с Николаем Игнатьевичем, моим директором. Я медлила, малодушничала и не скрывала этого. Круглов понял, что с меня толку не будет, и махнул на эту затею рукой.
Прошло еще несколько недель, настал февраль. Я и сама перестала вспоминать свой визит в магазин.
Однажды после очередного производственного совещания директор окликнул меня:
- Подожди, поговорим, - сказал он, и я задержалась в кабинете.
Он предложил мне присесть и начал жаловаться на жизнь, на судьбу-злодейку: жена запила - покоя нет. Об этом знали все, как знали и то, что он решился на развод с нею и завел себе новую женщину. Директор долго объяснял, что так всем будет лучше. Я, в свою очередь, убеждала его не отчаиваться. Говорила, что он воспитал на типографии прекрасный сплоченный коллектив, что является большой редкостью и ценностью в наше время, и на него, коллектив, можно опереться, чтобы легче пережить личные неприятности. Николая Игнатьевича, и правда, в коллективе любили, не осуждали, в решении о разводе с женой держали его сторону.
Моя моральная поддержка ему, возможно, и не нужна была, но он болезненно переживал возможное осуждение со стороны общественного мнения, и сейчас искал во мне понимания, чтобы его не порицали, и содействия, чтобы меньше судачили. Думаю, я не единственная подверглась подобной "доверительной подготовке" к его предстоящему разводу и новому браку.
Завершая сеанс, он спросил, конечно, больше из вежливости:
- А твои дела как? Ты еще книгами занимаешься?
Он же не мог предвидеть, что своим вопросом уподобляется Моисею, который треснул посохом по скале. А я, как вода из-под посоха, - ручьем! Так, мол, и так, то да се. Без колебаний (не успела!) и дипломатических вступлений выложила ему все свои проблемы с предложением Василия Федоровича и с магазином. К чему так долго готовилась, подбирала слова, настраивалась морально, произошло, как извержение.
- Почему же ты молчала? А если бы я не спросил? - доброжелательно приподнял он брови.
- Сначала не знала, как начать, а потом совсем заробела и передумала, - призналась я.
- Почему? Это же хорошее дело, - в очередной раз переменил он гнев на милость в отношении моей деятельности. Эх, всегда так - в целом одобряя меня, мои инициативность и энтузиазм, он осуждал сам дух нового времени, явление частного предпринимательства.
- Долго собиралась, выходит, - подвела я итог. - Теперь, наверное, уже поздно, ведь прошло почти два месяца.
- А вдруг поезд не ушел? - он прищурил левый глаз и затянулся сигаретой, вопросительно глядя на меня.
- Не знаю, не интересовалась.
Какое-то мгновение он молчал, сосредоточенно глядя в окно и потягивая свою бесконечную сигарету, гоняя ее из угла в угол рта. Взвешивал, оценивал? Кто знает.
- А что? Можно попробовать. Завтра я там все равно буду на коллегии, увижусь с Лобановой.
Договорились, что в половине девятого утра я буду ждать его в вестибюле здания, где располагался книготорг и наше областное управление.
***
Она сидела за столом - маленькая, худощавая, немолодая. Утонченное лицо имело серьезное, ответственное выражение. Недоступная, вся - при исполнении. Подобранная прическа на негустых выцветших волосах, однако, гармонировала с ее обликом. Не отличаясь изысканностью одежд, будучи неброской во всем, что касалось внешних атрибутов, она все же производила впечатление сильной, властной, повелевающей натуры. То, что она говорила, лаконично строя фразы, звучало убедительно и значительно. В тоне чувствовалась тревога об отторгаемом коллективе, она хотела иметь четкие представления, что его может ждать.
За приставным столиком ближе к Анне Федоровне сидел Николай Игнатьевич, а я разместилась за ним, дальше к выходу. Повернувшись лицом хозяйке кабинета, Стасюк почти закрывал меня спиной. Если Анна Федоровна адресовала вопрос мне, то он откидывался на спинку стула, и тогда мы с нею видели друг друга.
После обмена вопросами и ответами, словно молчаливо согласившись на тайм-аут, все погрузились в размышления. Пауза затягивалась, становилось не все равно, кто ее нарушит. Стасюк первым почувствовал спустившееся с высоты мгновение, которое нельзя было упускать, потому что в нем содержались зародыши решений, приемлемых для каждого из троих. Он повернулся ко мне, пристально посмотрел в глаза, но, обращаясь к Анне Федоровне, произнес:
- Помоги ей, прошу тебя. Нам, старикам, надо ладить с молодыми. Она тебя не подведет. Энергии и упорства ей не занимать, твоим девчатам, считай, повезло. Я лично верю в нее. Пусть работает.
Я вздрогнула от пробежавшего по коже мороза и перевела глаза туда, где за его фигурой скрывалась Лобанова. Директор отклонился к спинке стула и тоже посмотрел на нее, ожидая ответа. И тут что-то знакомое заметалось в атмосфере, то ли в моих ощущениях, то ли в моей душе. Непонятные ассоциации затрепетали в недрах памяти, оттуда словно прорезался сноп лучей, и показалось, что я живу во второй раз, что однажды это уже происходило со мной, и были эти же минуты ожидания. То, что спустя мгновение донеслось до моего слуха, я знала ожившим теперь знанием:
- Только ради тебя я это делаю. Запомни, - она нервно затеребила в руке попавшийся листок. - Пойми, совершенно не зная человека… Но твое ручательство, Николай Игнатьевич, для меня надежнее всех иных гарантий.
- Я ручаюсь за нее, - снова повторил мой директор.
И тут я вспомнила давний странный сон, до сих пор в деталях памятный мне, вспомнила рыцарей и крылатую женщину. Почему я не узнала эти лица сразу? И кто те двое, которых я ни с кем из знакомых соотнести не могу? Знаю ли я их или они мне совсем чужие? Совсем некстати всплыли картины сна, к которым я успела привыкнуть, потому что часто вспоминала его. Вереницей пронеслись события, где участвовали люди, стершиеся в памяти и живущие там лишь разноцветными пятнами: белое - приятный человек, серое - никакой, черное… и так далее. Затем все смешалось как в калейдоскопе, стали выстраиваться причудливые комбинации того, что было и что может быть. Ощущения знакомого и незнакомого перетасовывались и менялись местами. Сумятица впечатлений завертелась волчком, захватила воображение в круговерть вероятностей и внезапно превратилась в спокойное море мистического прозрения. Его волны плескались мирно и лениво, как плещется внутри нас устоявшееся знание.
Ушла нервная дрожь, исчез морозец, пробиравший кожу. Спокойствие, воцарившееся вместо них, мягко завладело мной. Сознание того, что на меня катится огромный ком взаимосвязанных и запутанных проблем, не привело к рождению тревоги. Более того, понимая, что не все сложности мне сейчас открылись, что много есть такого, чему придется учиться на ходу, я ощутила холодную и расчетливую способность справиться с этим. Уверенность в себе уже поселилась в душе и я, как запрограммированная, продвигалась вперед с той настойчивостью, присущей ветру, смене дня и ночи, временам года.
Один день вместил в себя те события и решения, созревание которых шло многие недели и месяцы.
Мой директор ушел, а я осталась доводить начатое до конца. В книготорге заторопились, заспешили, велели мне не уходить и ждать тут же.
- Я должна посоветоваться с директором магазина, - сказала Лобанова. - Так полагается. Возможно, лично вам она не имела мужества отказывать, а мне скажет, что вы коллективу не подходите.
Мне стало неуютно. Такое, конечно, могло быть. Но как я не подумала об этом сама? Хотя, что бы изменилось, если бы подумала?
- Мы же не в куклы играем, - от возмущения я не находила слов. - Что за трогательное отношение к дипломатии! И что тогда, как я буду выглядеть перед Стасюком?
- Мне нравится, что вы прежде всего думаете о Стасюке, а не о том, что не получите магазин, - ей как будто доставлял удовольствие такой ход моих мыслей.
- Как же вы могли обещать Николаю Игнатьевичу, что отдадите магазин мне, если не спросили на то согласия директора?
- Говорю же, что так полагается. Понимаете? Нельзя не считаться с мнением коллектива.
Я понимала, что: либо она хочет за спиной моего директора отказать мне, сославшись на коллектив (не хочет коллектив работать со мной, не доверяет мне, я не выдержала конкурс претендентов, например), либо обещает "уговорить" их согласиться на продажу магазина мне. Первый вариант был из разряда глухих номеров, у нее мог появиться свой претендент, в чем она не захотела открываться Николаю Игнатьевичу и отказывать ему открыто. Тогда мои усилия тщетны. Второй вариант мог означать желание получить от меня подарок, на который у меня не было ни копейки.
В любом случае трюк с мнением коллектива был блефом, потому что на самом деле вопрос о продаже магазина распадался на два независимых: продажа товарных остатков и увольнение коллектива. При этом сотрудники магазина могли перейти на работу к тому, кто выкупал товарные остатки, а могли и не переходить, если им это не нравилось, а уйти в любое другое место. Им важно было получить увольнение по статье о переводе, по существующему законодательству это сохраняло непрерывность рабочего стажа. А раз Лобанова решила от них избавиться, то увольнение переводом разрешит в любом случае. Мне же ее сотрудники совсем не нужны были. Следовательно, продажа магазина никак не увязывалась с симпатиями его коллектива к покупателю. Причем тут их мнение?
Директор магазина вошла в вестибюль, где я дожидалась своей участи, чтобы не сидеть в кабинете и не усиливать напряжение, как раз тогда, когда я взвешивала шансы насчет подарка в случае благоприятного для меня исхода.
- И вы здесь? - удивленно спросила она, увидев меня.
- Она решила почему-то поговорить с вами, - сказала я, не объясняя, кого имею в виду. - Вы верите в то, что это так важно?
- Для нас не важно, а для Лобановой важно.
- Почему?
- Потому что еще нет закона о продаже магазинов. Я не знаю, как она собирается оформить эту сделку. Придумала, конечно, что-то. От нас в книготорге, и правда, одни убытки. Но закрывать нас не разрешили, она пыталась. Кстати, это был бы лучший из вариантов.
- Почему же тогда не разрешили?
- Везде сидят перестраховщики, боятся. Что в таком случае делать с нами? Выбросить на биржу? Пока нет такой практики, да и денег жалко, которые придется отчислять туда для пособий. Вот она и рискует. Если мы станем жаловаться, она горя не оберется.
- Да, куда ни кинь - везде клин. Выходит, в этой сделке она будет заложником моей порядочности. Ведь стоит мне обидеть кого-то из вас, и вы начнете жаловаться. Так?
- Так. Добавлю только, что и от нашей порядочности тоже многое зависит.
- Надеюсь, - согласилась я. - У каждого свой риск и своя мера всех качеств. Учтите, я намерена работать с вами в мире и согласии.
- Нам Круглов говорил, что для вас ваша частная инициатива - хобби, вы просто развлекаетесь, пробуете силы. Раз так, решили мы, то вы еще не заражены накопительством и не пуститесь во все тяжкие. Мы тоже хотим нормально трудиться.
- Хорошо. Идите, она ждет вас, - сказала я Тамаре Михайловне.
Директриса подтвердила Лобановой, что коллектив на своем собрании дал согласие перейти на работу в мою фирму, если магазин выкуплю я. Значит, со стороны Лобановой имела место простая перестраховка, а я намыслила себе хитростей буржуйских...
Перестраховка продолжалась и дальше, но я уже вникла в механизм происходящего и не волновалась. Когда Лобанова собрала на совещание коллектив управления книготорга и на меня воззрилось несколько десятков пар глаз, я только мило улыбалась, выискивая среди них, кому бы приветливо кивнуть. Но знакомых не находилось.
- Коллектив магазина № 4 выразил желание выйти из нашего состава, - сказала Лобанова. - Они долго выбирали, кому из коммерческих фирм себя доверить. Наконец остановились на фирме "Веда", которой руководит Любовь Борисовна Овсянникова. Выбор, который они сделали, представляется мне правильным. Любовь Борисовна в определенном смысле наш коллега, она работает на книжной типографии, родственном предприятии, которое, как и мы, подчиняется управлению культуры Облисполкома. Любовь Борисовна, со своей стороны, дала согласие не только выкупить книжные остатки магазина, но и забрать к себе на работу наших людей. Прежде чем прийти сюда, стороны встретились в неофициальной обстановке, познакомились, обменялись намерениями и планами. Они понравились друг другу и теперь просят нас не препятствовать им. Так как, коллеги, мы решим? - Анна Федоровна обвела присутствующих долгим взглядом, и так как все молчали, продолжила: - Я понимаю, что этот вопрос не всех одинаково волнует. Прошу высказаться моего заместителя, начальника торгового отдела, начальника отдела кадров и юриста.
Все выступающие одобрили инициативу коллектива магазина №4, похвалили их за то, что они ищут новые формы работы, просили Лобанову поддержать их.
- Конечно, я знала, что девчата затеяли отделиться от нас, - сказала юрист. - Поэтому детально проконсультировалась в Облсовпрофе и подготовила проект договора о сотрудничестве между нами и фирмой, которая их выкупит, теперь это будет фирма "Веда". Я уверенна, что при соблюдении сторонами своих обязательств тяжб не возникнет.
Когда все разошлись и мы с Лобановой снова остались одни, она сказала со вздохом облегчения:
- Мы сделаем разделительный баланс задним числом, началом года, чтобы не делать путаницы в отчетах.
- Какая может быть путаница? - поинтересовалась я.
- Сделка не будет фигурировать ни в отчетности по деятельности прошлого года, в которой мы еще не отчитались до конца, ни в этом году.
Как она собиралась это сделать, осталось для меня тайной. Не все ли равно?
- Вам виднее, - согласилась я, хотя она не столько просила моего согласия, сколько ставила перед фактом принятого решения подписать все бумаги задним числом.
- Тогда пакет документов и счет на оплату мы вручим вам завтра. Учтите, что счет действителен в течение трех дней. Не успеете оплатить, сделка будет аннулирована. У нас желающих купить этот магазин много, мы ждать не будем.
Ха-ха! - подумала я, уже вникнув в суть дела. В моем взгляде при последних ее словах, видимо, промелькнула ирония, потому что она добавила:
- Это правда. Просто мы не могли продать магазин кому зря, не могли допустить, чтобы его перепрофилировали. Из этого вышел бы скандал. Поэтому придирчиво выбирали надежного человека.
- А если я его перепрофилирую?
- Вы не сможете, это дорого стоит. Думаю, у вас нет таких денег. Мы даже в договор вписывать этот пункт не будем, чтобы не вызывать у проверяющих органов, если такие сыщутся, лишних вопросов.
- Все правильно, - сказала я, даже не удивившись, что они тут знали обо мне гораздо больше, чем я думала и чем я знала о них.
На следующий день я забрала счет на оплату магазина и, не заглядывая в него, помчалась на работу. Пришла к себе обессиленная стремительностью решений, объемом проделанной работы и множеством новых впечатлений, не отдохнувшая после вчерашнего стрессового дня, благо - стрессы были положительными.
***
Почти сразу же меня вызвал директор.
- Ну, что пригорюнилась? Действуй! - воскликнул он при виде меня, будучи в хорошем расположении духа, бодрым и свежим. - Но смотри, не подведи меня на старости лет.
- Постараюсь, - заговорщицки прошептала я, рассыпаясь другими словами благодарности.
Мне не терпелось толком рассмотреть полученные документы. Первым я взяла счет и - о, ужас! - увидела в нем сумму, почти втрое превышающую прикидочную. Я долго всматривалась в него, ничего не понимая. Наконец, не выдержала и позвонила в магазин.
- Как же так, Тамара Михайловна, как вы считали свои остатки? Мы так не договаривались! Где мне взять сколько денег? Я что, три магазина купила? - захлебывалась я от возмущения.
- Что я могла сделать? - начала она оправдываться, но я не дала ей договорить.
- Считать лучше!
- Вы же не даете мне слова сказать, - она обиженно засопела в трубку.
- Можно что-то изменить?
- Нет, конечно. Но я хочу объяснить, что произошло, - она сделала паузу и, видя, что я ее больше не перебиваю, продолжила: - Вчера после нашей с вами встречи в магазин привезли новую литературу. Я не увидела в этом подвоха, потому что это был день плановой поставки. Время подходило к концу рабочего дня и я не стала разбирать накладные, а тем более книги, оставив все на сегодня. А сейчас вот открыла бумаги и вижу, что…
- Что?
- Понимаете, я сама возмущаюсь. Нам свезли неликвиды, наверное, со всей области. Сущая макулатура. Не знаю, как его можно продавать.
- Например? - до сих пор я считала, что из книг можно все продать.
- Труды классиков марксизма-ленинизма, например, материалы партийных съездов. Макулатура, короче. Политическая. Она, конечно, уцененная, но все равно.
Да-а, вот об этом я просто не подумала! В коммерческом ассортименте ведь нет такого.
- И что, на всю сумму сверх того, что вы считали, привезли это барахло?
- Да, точно так и есть. Магазин забит им. Если придет пожарный - оштрафует.
- Ничего, отобьемся.
Молодец, книготорг! - хотелось мне крикнуть. Мало того что избавились от нерентабельного магазина, так еще одним махом реализовали залежалую литературу. Так еще пару магазинчиков продадут, и, гляди, въедут в новую экономику с хорошим капиталом.