При ближайшем рассмотрении за спокойной, расслабленной позой, однако, начала улавливаться наэлектризованность, заряженность на действие. Казалось, что под его одеждами играет каждый мускул, в нетерпении немедленного движения вибрирует каждый нерв и все там сжато до невозможного предела, так что готово вмиг взорваться и рассыпаться потоками неиссякаемой энергии.
По лицу - с хорошей матовой кожей, полноватыми, но слегка поджатыми губами - была разлита привлекательная полуулыбка, так - тень, намек улыбки. Там же властвовали глаза, и из них метался зеленый огонь. Мы привыкли к штампам: черные глаза - колдовские, коварные; синие - глубокие, как омут, в них можно утонуть. А тут - зеленое пламя в обрамлении длинных пушистых ресниц. Я до сих пор не знаю, какого цвета на самом деле у него глаза. Просто, навсегда осталось впечатление: что-то зовущее - от нагретого моря, что-то таинственное и влекущее - от необъятности и загадочности русских лесов, что-то испепеляющее - от беспощадно бьющей оттуда мысли.
На нем были одежды спортивного покроя, из которых помнится только голубизна денима. Соответственно, обут он был в кроссовки "Конверс".
Впечатление довершала откровенная, во всю верхнюю часть головы - от высокого лба и до макушки, лысина.
От него веяло степным разнотравьем, разогретым в южном июне. И в то же время возникало ощущение, что ты находишься рядом с иной вселенной, где бушуют и сражаются неизведанные стихии. И мой бессознательный порыв: неизведанное - изведать! Он проявился у меня вопросом, обращенным к незнакомцу:
- Как вы думаете, мне долго придется ждать в приемной? - наверное, в нем он усмотрел дерзость, или еще того хуже - развязность, желание зацепить его с определенной, предосудительной целью, ибо отреагировал мгновенно.
Полуобернувшись, он неопределенно хмыкнул. Губы дрогнули и изогнулись в легком сарказме, но из глаз залучилось нечто мягкое, ласкающее. Раздался глуховатый голос, мягкий и бархатистый, как ресницы:
- Это не от меня зависит, - и он отвел взгляд, не призывая отвечать ему.
Меня задело это сочетание высокомерия, теплоты и приязненности во взгляде с холодностью слов. Оно было тем возмутительней, чем непонятней. Скажите, какая цаца! - подумала я и выплеснула досаду толикой хамства:
- Конечно, здесь от вас ничего не зависит.
Никогда не потревоженная никакой страстью, я впервые изобличила ее грозное в себе дыхание.
В приемной я ждала долго и совсем забыла о посетителе, которого сама спровоцировала фактически надерзить мне, как и о своей вызывающей реплике в ответ. Я думала о предстоящем разговоре с директором, ибо пришла просить его об очередном отпуске, который вопреки графику стремилась перенести на лето. Хотелось поехать на море. Да что там хотелось - надо было! В холодное время меня донимали ларингиты, а предупредить их можно было только морскими купаниями и воздухом. Как раз теперь мне предложили путевку в Бердянск. Не упускать же такой шанс из-за какого-то формального графика!
Другой вопрос, давно назревший, был сложнее. Дело в том, что я, по стечению обстоятельств, учредила безобидное, почти игрушечное - так мне тогда казалось - издательство. Сначала издавала то, что заказывали авторы: книги местных краеведов и сказочников, сборники детского творчества, стихи начинающих поэтов, мемуары богатеньких пенсионеров. Это были так называемые библиографические тиражи, выпускаемые в небольших количествах для закрепления авторского права. Заказчики оплачивали эти тиражи и, естественно, забирали их себе. Поначалу у меня не возникало проблем, я получала удовольствие от работы и думала, что так будет всегда.
Проблемы начались, как только я задумала сделать тираж для коммерческой реализации, потому что параллельно торговала книгами и понимала, что выгоднее иметь свой товар. Тогда я и столкнулась с тем, что тираж надо продавать не только в розницу, но и оптом. А как это делать, где, кому? - я не знала. На оптовый рынок надо было еще только выходить и закрепляться там.
Пока моя издательская деятельность производилась в свободное время, я не считала нужным говорить о ней с директором. Зачем? Однако солидный тираж книги в одном городе, даже в регионе, не продашь. Теперь надо было осваивать союзный уровень, а для этого ездить на книжные ярмарки. Заочно, как я делала раньше, участвовать в них легко: подаешь заявку, перечисляешь деньги, и тебя включают в каталог со всеми твоими реквизитами и рекламой, если пожелаешь. Но это не заменяло живое общение, где быстро достигалось взаимопонимание по любому пункту сделки, например такому, как доставка тиражей. В конце концов любое серьезное дело требует личных встреч и бесед.
Словом, мне надо было ехать на ярмарку, для чего требовались свободные дни, или, как тогда называли, отпуск без содержания. Такие отпуска в ту пору предоставлялись крайне редко и по строго определенным Коллективным договором случаям - свадьба, похороны. Поэтому разговор с Николаем Игнатьевичем мне предстоял серьезный.
Очередная ярмарка, на которую я рассчитывала попасть, должна была состояться в Нижнем Новгороде в середине августа. Ее начало удачно совпадало с окончанием отдыха по моей путевке. Короче, сразу же после отпуска мне надо было ехать на ярмарку.
Но вот дверь резко распахнулась, и посетитель наконец-то вышел от директора. Четкость и выверенность его движений не могла остаться без внимания, а их стремительность - завораживала, заряжала действием. Я залюбовалась, наблюдая за ним. А он тем временем подошел к секретарю, отдал ей какие-то бумаги, объяснил, что с ними надо сделать, и ушел.
Меня снова озадачила тень улыбки, замешанная на ухмылке, появляющаяся на его лице, когда он говорил. Чего в ней было больше: скепсиса, насмешки, иронии, издевки? Сбивало с толку то, что она сопровождалась ясным, доброжелательным потоком света из глаз. Создавалось впечатление неестественности такого сочетания. Это раздражало, не давало покоя, заставляло искать объяснение, принуждало что-то постичь, понять. И повелевало думать о нем непрестанно.
Конечно, я сейчас говорю о себе. Но разве мои впечатления не объясняют, не характеризуют его, если вызваны им же?
Но, сидя в приемной, волновалась я зря, все мои вопросы у директора благополучно решились.
***
Закончился долгий утомительный день. Затянутое дождевыми тучами небо спустило на землю ранние сумерки. Мне захотелось пройтись домой пешком. Перебежав два серых, грязных и безлюдных квартала, я вышла на центральный проспект там, где он пересекается с улицей Горького. Здесь зашагала медленнее, с наслаждением вдыхая апрельский воздух, напоенный моросящим дождичком. Яркий разноцветный зонт, как "веселый Роджерс", плыл и трепыхался надо мной символом сегодняшних удач. Все проблемы решились без долгоиграющих разговоров.
Летний отпуск Николай Игнатьевич разрешил (со скрипом), но когда узнал, что мне надо дополнительно еще три свободных дня для поездки на книжную ярмарку в Нижний Новгород, обрадовался так, как я и не ожидала.
- Вот молодец, так молодец! Утерла нос этим проклятым взяточникам, - он имел в виду тех должностных лиц, через которых проходили местные заказы. Эти деятели принимали подарки и за их размещение, и за быстрейшие сроки выполнения, ибо в противном случае заказы лежали бы без движения годами. - Бери и зарабатывай честно! - горячился он, страдая, что не может прикрутить хвост доморощенным коррупционерам. - Так нет же, обирают людей! Ворье...
Дождик то припускал, то прекращался. Высоко над землей ветер гнал облака, не успевающие пролиться всей своей влагой в одном месте. Здесь, внизу, на поверхности земли чувствовалось только слабое колыхание воздуха. Возле оперного театра стояли женщины с пучками весенних цветов. Вдруг внезапным порывом разогналась и пронеслась мимо струя спустившегося с высоты ветра, оставляя после себя что-то волнующе знакомое. Смутное напоминание из далекого-далекого детства, переплетаясь с чем-то необнаруженным сегодня, ударило в лицо, и горячая волна окатила меня всю. На минуту закружилась Нога, зашумело в ушах, сердце провалилось невесть куда, и вместо него сладкая напасть завладела телом. Это длилось недолго, до тех пор, пока я не поняла, что услышала запах полевых фиалок - цветов моих сельских взгорий, моих девичьих околиц.
Счастливые минуты… Как мало нам дарит их беспощадная зрелость, о которой мечтаем в детстве, к которой безудержно стремимся в юности, которой подражаем в молодости и которой так не рады тогда, когда она приходит. Счастливые минуты всегда внезапны, как солнечный зайчик, рожденный случайным отражением, и коротки. Осознание этого сделало бы жизнь невозможной, если бы не та легкость, с какой они нам выпадают, если бы не незначительность поводов, по которым они случаются, если бы не их свойство устранять все горькое своим появлением. Ах, как радостен талант осязания этих счастливых минут!
Как бы быстро ни истекали они, но за это время ликующее подсознание успевает извлечь из своих кладезей подробности настоящего, не успевшие запечатлеться в ощущениях; детали мимолетного, невзначай упущенного прекрасного. Неосознанное знание бросает нам в руки воспоминание о них, как судьба бросает удачу. О, как сладостен талант улавливания содержимого этих бросков! Я благодарна судьбе за то, что она подарила мне видение и понимание таких благословенных минут, соединяющих момент рождения с тем последним моментом, пережить который никому не дано, представляющих срок моего вселенского бытия.
Такую минуту я поймала сейчас, когда запах первых фиалок, попавших на улицы города в яви и очевидности, извлек из запасников подсознания необнаруженное чудо, случившееся сегодня, - невзначай встреченный человек принес мне из детства, из далеких моих полей и лугов, аромат земли, ее трав и цветов. Он, который был с дивным, но отчужденным взглядом, не такой, как все, отличающийся от других еще не понятой, не постигнутой особенностью, был со мной с одной планеты. Уже много лет прошло с тех пор, как я затерялась в городе, среди чужих людей, но теперь поняла, что пребываю не одна в этом мире.
Перебирая по косточкам события дня, я вновь и вновь наталкивалась на этого человека, пытаясь отгадать, кто он. Он был слишком молод, чтобы быть из когорты директорских друзей по охотничьему клубу - там собрались одни старички-бодрячки. Не был и его коллегой по должности, иначе не стоял бы перед ним, переминаясь. Не походил и на заказчика - слишком самоуверен и независим был его вид, к тому же директор, вспоминала я, заискивал перед ним. Не был он и представителем начальственных инстанций - у тех хоть и поубавилось гонору за последние годы, но вид был не тот. Мне мешала остановиться на одном из вариантов то подчеркнутая спортивность его облика, то внутренняя значительность, исходившая от него, казалось, тугой волной. Словно пришел он вовсе не из этого мира, и в то же время был близок и понятен мне. Ухмылка в сочетании с подкупающей теплотой глаз озадачивала. Человек, имеющий гармоничную внешность не только по воле природы, но и благодаря приложенным к этому стараниям, не должен иметь видимые противоречия ни в характере, ни в душевном строе.
Продолжая думать о нем, я вдруг остановилась. Идущий сзади юноша с разгону врезался мне в спину, толкнул на встречный поток пешеходов, спешащих к началу сеанса в кинотеатр "Украина". Подвернув на ухабе ногу, я не удержала равновесия и упала, выронив сумочку и зонтик. На меня свалилась тысяча мелких, но всегда остро переживаемых несчастий - порванные колготки, безнадежно растоптанный зонтик, перепачканный плащ и сломанный каблук на любимых туфлях. Справившись с неловкостью перед свидетелями происшествия, я заковыляла дальше, старательно сохраняя ровность походки на каблуках разной высоты.
Замешательство вызвало открытие, относящееся к не выходящей из памяти ухмылке, которая противоречила, диссонировала с выражением глаз. Вдруг стало ясно, что это не ухмылка вовсе, не сарказм, не насмешка или еще что-нибудь обидное. Это легкая улыбка снисходительности к собеседнику, облачко неловкости перед ним за то, что вот он, собеседник, чего-то не понимает и приходится ему это объяснять. Искрящийся свет глаз, излучаемый в дополнение, выражал извинение за невольное снисхождение. Так очень тонкий и терпеливый учитель беседует с плохо соображающим учеником, стараясь не задеть его самолюбия.
Значит, этот человек чувствует себя выше каждого из нас. Понимание этого и выработало в нем такую странную манеру поведения. Противоречие исчезло. Но что создавало в нем ощущение превосходства, которого он как будто стеснялся?
Что-то еще не позволяло забыть о нем. Как на замедленной кинопленке, прокручивалась в памяти вся сцена: полуоборот, голос, уверенные мягкие движения. Лицо, лицо… Перед мысленным взором плывет и плывет его выражение. Глаза - грустные, словно обремененные неизбывным знанием, что тяжелее печали. Они лучатся, обращаясь к собеседнику.
Пленка памяти прокручивается дальше. Вот стремительные шаги из кабинета, скупые, но внятные объяснения секретарю. Крупные кисти рук, красивые ухоженные пальцы. Время от времени он подносит их к слегка поджатым губам и легко касается большим и указательным пальцами уголков рта, смахивая там что-то несуществующее. В словах, движениях, позе - предельная лаконичность, сдержанность до скупости, до рациональности. И во всем ощущается скрытая энергия, как будто заключено в нем нечто неуемное и он все сдерживает его выплески наружу.
Недоумение оставалось. Необычное состояние спортивности, подтянутости, физической силы, всего очень мужского, что ассоциируется с суровостью и хмуростью внутреннего мира, и поразительной мягкости и одухотворенности лица - оставляло простор для размышлений и фантазий, для тайного упоения им. Они не надоедали, были желанны и приятны. И я представляла себе яркую звезду, не сжигающую, но излучающую тепло и свет, едва только прикоснешься к ней. Боже правый, как близка я была к истине! И как ошибалась!
***
Дверь открыл муж, и тут же его огромные синие глаза удивились, а затем забеспокоились, в них читался вопрос. Но вместо ответа я произнесла, завершая беседы наедине с собой, непонятным для него восклицанием:
- Так много всего в одном человеке!
С нами так происходило часто. Один задает конкретный вопрос, а другой отвечает на тот, что по логике разговора должен быть задан только третьим или четвертым. Пропущенные вопросы и ответы сами собой становились понятными, а последняя произнесенная фраза служила мостиком к следующему периоду диалога с увеличенной амплитудой колебаний информации.
Он впустил меня в дом, успокоившись, видимо, тем, что со мной произошло очередное приземление на ухабе, не больше того. А это, конечно, не стоило внимания. Сказанную мною фразу можно было отнести ко мне самой, ибо во мне иногда было-таки чего-то много, когда я пыталась совершить не присущее мне, например, парить над землей.
Весь вечер мы провели привычным образом - сохраняя молчание. Каждый занимался своими делами. Что касается меня, то Нога моя была свободна (стирка, уборка) и продолжала процесс копания в своих впечатлениях. С моим мужем молчать легко, так как это его любимое состояние. Я в отличие от него разговариваю с большим удовольствием. Но на работе разговоров у меня хватало, я пресыщалась общением, и дома тоже не против была помолчать. Все же без некоторых фраз обойтись было невозможно. Из этих соображений я сказала:
- В июле едем на отдых. Разрешили.
- Прекрасно. У меня тоже все устроилось.
Снова повисла тишина. Заглянув через плечо в бумаги мужа, я увидела формулу очередного прогиба конвейерной ленты в пунктах загрузки. Понятно, оформляет новое изобретение. Если бы их еще можно было внедрить! Но, похоже, наука становится никому не нужной, и только такие энтузиасты, как он, еще продолжают ею заниматься всерьез.
Когда я ожидала меньше всего, муж спросил:
- О ком ты говорила?
- Что говорила? - не сразу сообразила я.
- Что всего много.
- А-а, - протянула я. - У директора видела. Не знаю, кто он, но, видимо, интересный человек. Запоминается с первого взгляда.
- Чем? - уточнил муж для поддержания разговора.
- Внешне он не выделяется из толпы. Но когда говорит… - я остановилась, подбирая слово, затем уточнила: - Хочется сказать: "тогда в нем чувствуется что-то нездешнее", но он как раз очень здешний. Может, правильнее сказать, что чувствуется недюжинность - качество, действительно, не присущее большинству. Да, пожалуй, я нашла нужное слово. Он - недюжинный человек.
- Ого! - воскликнул Юра. - Наверное, забрел в ваши тусклые лабиринты нормальный интеллигент и ты, заскучав там, вообразила невесть что.
- Ты прав. Там, где обитаешь ты и откуда ушла я, интересных людей больше. Действительно, - размышляла я вслух, - мне это не пришло в голову. Он похож на толкового технаря. Но что ему у нас надо было?
На сленге научных работников слово "технарь" означает человека из среды научно-технической интеллигенции. В отличие от физматов, занимающихся сугубо теорией в точных науках, технари - прикладники. Они решают конкретные задачи производства, для чего им необходимо знать теорию, в частности математику, подчас лучше, чем ее знают физматы, ибо, если задача поставлена и ее надо решить, а методов не хватает, то это никого не интересует - изволь разрабатывать новые методы сам, что и приходилось делать.
Считаясь по когда-то давно укоренившемуся мнению менее престижной категорией научных работников, чем физматы, технари со временем оказались обладателями более глубоких и разносторонних знаний, были эрудированнее, мобильнее в деятельности. Кроме того, они многое умели делать своими руками, то есть были первоклассными ремесленниками: слесарями, электриками, механиками и так далее.
Вообще технари в эти годы соответствовали понятию "интеллигенция" более чем какая-либо иная прослойка населения. Они ничего не имели в своем распоряжении, кроме знаний, - ни власти, ни материальных ценностей. Не были они связаны и с оказанием услуг, как, например, врачи, журналисты или юристы. Поэтому дополнительных доходов не имели: воровать - нечего, взятки брать - не за что.
Единственное свое преимущество - знания - приумножали и оттачивали, поддерживая себя в хорошей профессиональной форме, и не только профессиональной. Технари заботились о своем кругозоре, ибо оно имело немаловажное значение для их реноме. Именно они были настоящими ценителями муз. Не избалованные жизнью, они искали в искусстве не снобизм, не вычурность, а талант и самобытность, безошибочно улавливая и определяя их мерками своей души и своего опыта, выверенного на научном творчестве. Это их безукоризненный, требовательный, изысканный вкус определял, чему в искусстве быть и слыть, а чему забыться. Зачастую они были людьми одаренными не только в области избранных знаний, но всесторонне. Своим талантом многие из них обогащали поэтическое творчество, как Сергей Андреев, Михаил Селезнев, прозу - Виктор Пронин, Александр Кабаков, Виктор Савченко. Я называю лишь своих земляков.
- Наверное, сдавал в печать монографию или сборник, - прервал молчание Юра после затянувшейся паузы.
- Очень похоже, - с облегчением согласилась я, освобождаясь от навязчивых мыслей.