Описать не берусь
Я земли моей давнее горе.
Полоненная Русь -
Половецкая сабля на горле,
Соловьиная боль,
Перебитая песня баяна.
Я иду за тобой,
За слезами твоих полонянок.
Все как будто во мне -
И горящие хаты, и слезы,
И в родной стороне
Заглянувшие в душу березы...
Что могу я, когда
На руках моих тяжкие цепи!
Русь!
Беру навсегда
Твои реки, и белые степи,
И лесные края,
И неяркий огонь горицвета.
Я беру соловья,
Не допевшего гимна рассвету.
Русь!
Великая боль
Мне скрутила тяжелые руки.
Я сливаюсь с тобой,
Принимаю несметные муки.
Сколько бед за спиной,
Что сумел я с тобою осилить!
Русь!
Ты стала страной,
Стала вечно великой Россией.
И на все времена
У тебя неизменно богатство -
Ты безмерно сильна
Правотой бескорыстного братства.
Вот такие дела,
Понимаете, добрые люди!..
Русь под игом была.
Но Россия под игом
Не будет!
Вот так получилось, что Владимир Иванович Фирсов стал одним из моих воспитателей. С той поры я следила за его творческими успехами, собирала сборники стихов, знала не только поэзию, но и мировоззрение, гражданские убеждения, круг друзей и единомышленников, их дела и борьбу с оппонентами. А однажды разыскала номер телефона и позвонила ему. Впрочем, это было гораздо позже.
Этот сборник... волнующие стихи о любви и гражданственности, об ответственности перед Родиной за свои дела и поступки, читаемые украдкой на уроках... Вроде незначительное событие, да? Но на самом деле оно окрасило мою юность разноцветием вдохновений, обогатило мудростью классики, выработало литературный вкус, наполнило творческим огоньком, взлетом в интеллектуальные выси, стремлением к совершенству: не только знать, а знать досконально; не только читать, а читать лучшее. А сколько следствий оно имело!
Кроме сказанного выше, было еще одно: восхитившись этими стихами, а значит, вкусом того, кто их подарил, я невольно повысила авторитет Леонида в глазах Раи, ибо она, как я уже говорила, плененная моими способностями к математике, во многом прислушивалась ко мне. (Радуюсь тому, что ни разу не дала ей повода сожалеть об этом. Эх, слушалась бы она почаще...) В итоге - ни больше, ни меньше - Рая решилась связать свою судьбу с Леонидом.
Но и на моей судьбе отразилось это событие. Где же парни приобретают склонность к содержательным интересам, где научаются понимать прекрасное, где постигают секреты утонченного ухаживания? - подумала я и начала расспрашивать Раису о Леониде. Конечно, я знала его до этого, ведь он недавно окончил нашу же школу. И поскольку жил на хуторе Бигма, то каждый день ходил мимо улицы, где я, еще совсем девчонка, случалось, гуляла. Он не только мне примелькался, а многим, кто ему сочувствовал, ведь ходить так далеко в школу с покрученными полиомиелитом ногами было непросто. Да и фамилия у него была оригинальная, запоминающаяся, я не раз слышала от нашей учительницы математики Татьяны Николаевны, что он был одним из ее любимых учеников. Но ведь прошло четыре года, как он уехал из села…
Оказалось, что Леонид учится на мехмате в Днепропетровском университете, отделение механики. Часто бывает у нашего классного руководителя Петра Вакуловича, мужа Татьяны Николаевны, и рассказывает, что выбранная специальность ему нравится. Это мне показалось заслуживающим внимания, кроме того, создало уверенность, что университетский дух и традиции способствуют продолжению воспитания, прививают потребность сочетать изучение точных наук с литературой, шлифуют эстетический вкус человека. Это и определило мой выбор профессии по окончании школы.
Поистине любая мелочь случается с умыслом.
***
После выпускного вечера наши с Раей пути, к сожалению, разошлись и, как оказалось, навсегда: я стала студенткой, а она опять не поступила на учебу и должна была подумать о трудоустройстве.
Первые месяцы студенческой жизни стали для меня настоящим испытанием и на выживаемость в новой среде, и на стойкость под ударами судьбы, и на выносливость в условиях интенсивного обучения - много разных проблем свалилось одновременно, решать которые я была не готова, не имела к этому малейшей предварительной подготовки и должна была что называется закаляться на ходу.
А по приезде домой, где, казалось бы, можно было отдохнуть от агрессивной новизны, я сталкивалась с положением, в которое загнала себя Людмила. Мне, уже понявшей, как надо стартовать в жизнь, оно открывалось во всей неприглядности и ничтожности. Из всех людей, окружавших тогда Людмилу, пожалуй, я одна находилась в такой удобной позиции, из которой четко определялось одно: с тем, что происходит с нею, надо кончать невзирая ни на что, в том числе и на глупость тех, кто принимает его всерьез. И я пыталась переломить ситуацию, кидаясь во все концы: то к самой Люде, отрезвляя ее; то к ее матери с увещеваниями; то к самому Саше, виновнику бед, призывая не застить девчонке будущее. Но самое обидное, что одни меня не понимали, а другие не хотели понимать. И я не смогла повлиять на ситуацию.
Неуспех, неудача, непонимание, ощущение беспомощности подавляли меня и тоже не добавляли энергии.
Эти заботы отвлекли меня от Раи, я ненадолго упустила ее из виду. Но вот она написала мне письмо, в котором сообщала, что работает пионервожатой в сельской школе. Я даже не запомнила, где находится эта школа, поняла одно - это где-то в душном степном закутке Запорожской области. А также я поняла, что совершать дальнейшие попытки попасть в училище, смешно - время стремительно уходило от нас, возраст попыток и экспериментов покидал нас. Надо было действовать наверняка, для чего готовиться в институт. И Рая правильно делает, что стремится приобрести двухгодичный педагогический стаж, наличие которого тогда помогало попасть в его стены.
Но вместо двухгодичного стажа, Рая после первого года… когда была дома на каникулах, вступила в супружеские отношения с Леонидом, с которым встречалась уже больше двух лет. Собственно, возможно, такие отношения у них были уже давно, но тут она почувствовала плачевный итог юности - в ней затеплилась новая жизнь.
14 июля 1966 года Рая поздравила меня с днем рождения. Через три дня я готовилась нанести ответный визит. И тут мне сказали, что Раисы нет в селе - на днях ее на бричке вывезли на вокзал вместе с утварью, оторванной матерью от скупого домашнего скарба. Оказывается, то ли был вызван виновник беременности, то ли он дал добро приезду Раисы к себе, но она отправилась к нему на мужнее житье.
Этим была подведена черта под моей юностью…
Тем не менее тогда ребенок не родился. Спустя год, находясь у мамы на очередных летних каникулах, я получила от Раисы письмо с известием, что она родила мальчика. И заплакала. Я оплакивала такой короткий миг девичьего цветения и слишком поспешное стремление моих подруг измять его. Мне казалось, что все расползается и крушится. На поверку жизни все оказывалось не таким, как мне представлялось вначале; мои подружки получали не ту высокую оценку, которую я давала им раньше, а события их жизни скорее огорчали, чем радовали. Я чувствовала себя обманутой и всеми оставленной, впадала в уныние. Почему люди торопятся уйти из светлого мира юности в мрак и стыд взрослой жизни? Почему идут туда темными тропами, крадущимся шагом?
И если бы не мой дорогой мальчик, мой синеглазый и ясноликий Юрочка, ставший впоследствии моим мужем, то не знаю, какими цветами окрашивались сейчас эти воспоминания.
Но, спасибо моим подружкам за уроки, они убедили меня в истинной сущности похоти, в пагубности любой страсти, даже самой естественной по происхождению, и в непростительной глупости поддающихся ей. Поистине: страсть разрушает, а любовь созидает! Никогда страсть не отплатила своим апологетам добром, только беды и позор несла им с собой. Это пути, по которым идти не надо. На опыте своих подруг и своем я узнала, что счастье обретается не под кустами и не в сырых овражках, а в чистоте и искренности намерений, в светлом солнечном кругу, когда и мир и родные благословляют тебя на него{12}.
5. Девочка со скрипкой и другие сокурсники
Прощай, мой Славгород!
Вступительные экзамены остались позади. Но и при том, что я сдала их, потеряв лишь один бал на письменной математике, я волновалась, когда ехала смотреть списки зачисленных абитуриентов. Как мне показалось, далеко внизу, а на самом деле ровно на букве "Н", среди принятых значилась моя фамилия. Это была победа!
Родители такому известию, естественно, обрадовались, хоть и не сомневались в нем. Тот год почему-то был отмечен высокими конкурсами в вузы, возможно, поэтому из нашего выпуска с четырьмя медалистами двое из них не поступили: Тамара Докучиц (Серебряная медаль) и Женя Сохнин (Золотая медаль). За Женю как ни за кого другого было обидно, что он провалил экзамены в столь демократичный вуз, как металлургический институт - легче, чем туда, можно было попасть только в любое ПТУ. Тем более что Женина мама была завучем нашей школы и на нее обращались особенные взоры односельчан. По моим данным поступивших в первый год после окончания школы вообще было лишь четыре человека: я (Золотая медаль), Таня Рыженко (Серебреная медаль), Витя Борисенко и Вася Садовой. Да и то последнего я протащила в университет ценой потери одного вступительного бала, а затем бросила за неверность, в результате через пару лет его отчислили за неуспеваемость. Не очень ободряющий итог.
Позже высшее образование получили почти все, советское государство способствовало росту образовательного уровня населения. Но это уже было заочное образование, как правило полученное по рекомендации и при материальном содействии предприятия, где человек работал. Такой диплом не свидетельствовал о фактической ценности его обладателя как индивидуальности высшей пробы. Он нужен был лишь для того, чтобы выдвинуться из рабочих низов в ИТР (инженерно-технического работника). Специалисты с заочным образованием не получали главного преимущества, что давал вуз - качественного улучшения души, творческого отношения к знаниям.
Априори образованный человек должен стоять в уровень с понятиями своего времени, и не только это - он должен уметь истолковать свое время, понимать его во всей полноте. Для этого надо развиться в свободном живом общении с его носителями, передовыми представителями. А заочники оставались в своей прежней среде, которая ничего не изменяла в уже полученном воспитании, они лишь приобретали некий инструмент в виде узкопрофессиональных знаний, но даже не вырабатывали в себе интеллектуальной потребности в них, в постоянном обучении, в жизни на более высокой ноте, в новом кругозоре. Да что тут толковать - через среду не перепрыгнешь.
Для наглядности скажу так: заочники умели пользоваться многими формулами, например для нахождения корней квадратных уравнений, не задумываясь об их происхождении. Они их в лучшем случае помнили, в худшем - брали из справочников. А люди, получившие образование из живого общения с преподавателями и под их руководством, умели сформулировать и доказать теорему Виета и вывести из нее эти формулы. Казалось бы - не велика разница, да и итог одинаков. Но нет, есть отличие в том, кто играет в консерватории, а кто - в сельском клубе. Заочники и были плодом такого самодеятельного высшего образования, оставались чистыми практиками, знатоками практического дела, обыкновенными потребителями знаний. Как теперь говорят, они были чайниками.
Для кого-то мои слова могут показаться обидными, чего не хотелось бы. Но разве сейчас рядовые пользователи компьютеров знают принцип устройства этой техники, физические процессы, происходящие в ней, разве представляют себе принципы программирования? Нет, конечно. Да многие даже не умеют поставить на свой компьютер операционную систему! А есть хакеры - грамотные люди, творящие с помощью компьютеров чудеса. Вот об этих различиях я и пытаюсь сказать.
Обобщающие итоги поступления на дальнейшую учебу наших выпускников стали известны чуть позже, когда все возвратились домой с полученными результатами и объявили о них. Но к тому времени у нас первые эмоции улеглись, и радоваться повторно, что я оказалась в числе столь немногих, кто подтвердил свои знания на внешних конкурсах, можно было только умозрительно.
Тем временем появлялись сопутствующие проблемы: через две недели надо было ехать на занятия, а мне в городе негде было жить. Место в общежитии не полагалось ввиду того, что наша семья считалась состоятельной: на одного члена у нас приходилось более 70 рублей в месяц.
Конечно, мама обратилась к своему брату Петру, давно обосновавшемуся в городе, имевшему собственный дом. Хоть он и жил далековато, но надо было нас выручить на первое время, а там, по месту, мы планировали найти что-то более подходящее. Мама была уверенна, что дядя Петя не откажет, ведь она ему в свое время очень помогла. Здесь не учитывается то, что сразу после гибели родителей она заменила ему родную мать, из Германии и из армии встречала-привечала безотказно… Нет, это не в счет, это она обязана была делать. Но вот он надумал строить дом и попросил у мамы серьезной помощи - изготовить материал для стен. Помню, из отвесного берега около ставка был сделан карьер, где добывалась первосортная глина, а ближе к воде устроена целая строительная площадка, на которой для дяди Пети все лето изготавливался саман. Мои родители - частично своими силами, а частично на свои деньги - копали глину, привозили полову и конский помет, делали замесы, организовывали работы по изготовлению кирпичей, высушивали и охраняли готовые изделия.
Тем не менее дядя Петя нам отказал, и с этим ничего нельзя было поделать. Видимо, мама кому-то из подруг пожаловалась на эгоизм брата, и эта новость мигом облетела село. Ведь о трагедии маминой родительской семьи, единственной, что была в полном составе расстреляна немцами, тогда еще все помнили. Люди были свидетелями, как трудно маме пришлось поднимать младших братьев, оставшихся сиротами, имея своего малолетнего ребенка и всего лишь двадцать три года за плечами.
И теперь ей сочувствовали. Не удивительно, что о наших затруднениях стало известно и Владимиру Ивановичу Полтавцу, главврачу, у которого в областном центре жила мама. Он встретил моего отца и первым заговорил об этом:
- Что же вы молчите, что вашей девочке нужна помощь?
- Нужна, - сокрушенно подтвердил папа. - Прямо не знаю, что и делать.
- Вы знаете, что моя мама живет в Днепропетровске?
- Нет, я не знал этого.
- Она уже старенькая, а живет одна, - сказал Владимир Иванович. - Ей бывает и скучно, и грустно. Поэтому она с радостью поселит у себя Любу.
- Да нам только на первый случай, - обрадовался папа. - Потом мы что-то найдем.
- Тем более, - улыбнулся Владимир Иванович и дал папе записку к своей маме.
Вот так я начала свою жизнь в Днепропетровске. Частный домик приютившей меня женщины располагался двумя кварталами выше центрального рынка (Озерки) со стороны улицы Пастера, на каком-то крутом, порезанном рытвинами, извивистом спуске. Улица, которая даже официально называлась спуском, была застроена очень густо, и дома стояли без определенного порядка.
Коварный город
В первые дни учебы я настолько была растерянна и ошеломлена новизной, что не могла оглядеться и понять, что вокруг меня происходит и как я выгляжу. Новый мир, неизвестный из предыдущего опыта, ввергал в уныние своей черствостью, доходящей до враждебности. В нашей группе я одна была из сельской школы, одна говорила по-украински, и чувствовала себя не уникальной, а ужасно одинокой и не на похожей на остальных. Все лица из нового окружения казались одинаковыми, чужими, искусственными. В этих людях я не видела той живости, естественности и искренности, к которым привыкла в селе. Наоборот, меня поражал их цинизм, показная бравада, наплевательское отношение ко всему, что я привыкла уважать и ценить. Мне было с ними плохо. Мне было тем хуже, что я не хотела на них походить. Желание преодолеть трудности возникало не из представлений, что здесь хорошо, а из рефлекторного стремления подмять обстановку под себя, чтобы снова оказаться наверху и дышать чистым воздухом. Но это так... к слову.
Шла вторая неделя занятий. Я уже успела съездить домой и поделиться с родителями первыми впечатлениями. Кое-как продолжались мои сражения с обживанием в новой среде и утрясанием нового быта. Трудно они мне доставались, трудно я отвыкала от дома, от отзывчивой среды вокруг себя. Таким все в городе было чужим, мертвым и неустроенным, что я не хотела думать о нем, как о постоянном месте. Мое житье тут казалось временным, что и успокаивало.
И вот в один из дней - кажется, это была среда или четверг, середина недели - на город вдруг надвинулись тучи, сделалось темно, небо покрылось росчерками молний, все звуки потонули в грохотании стихии, и пустился настоящий ливень. Мы сидели в лекционном зале, выходящем окнами на проспект Карла Маркса, и почти не слушали преподавателя, тем более что читалась последняя лекция, все были уставшими от жары и обилия новой информации. Мы еще только отвыкали от умеренных школьных уроков и приучались к усвоению больших объемов материала, к тому же намного более сложного. Дождь наполнил воздух не только бодрящей свежестью, но и промозглостью, ароматами озона и грохотом громов. Треск атмосферных разрядов заставлял напрягать слух, чтобы слышать человеческую речь, а на это уже не было сил. Скоро предстояло идти домой, и дождь нам мешал, да еще такой - ливень. Многие ойкали и вздыхали, потому что у них не было с собой зонтов; другие переживали, что из-за потоков воды остановится городской транспорт; а кто-то боялся намочить и испортить новые туфли.
Меня никакой из этих страхов не тревожил. Зонтик у меня был. Да и домой я добиралась трамваем самого главного, а значит, самого надежного маршрута - первого. Ну а туфли... Я вообще располагала всего двумя парами летней обуви: туфлями на очень высоком каблуке, купленными на выпускной вечер, и беленькими трехрублевыми балетками на плоской подошве, в каких мои городские сверстницы не ходили. Наверное, они таких и не видели. Но меня это не смущало - зато я, целыми днями находясь на ногах, чувствовала себя в них комфортно, чем и успокаивалась в минуты, когда меня донимали комплексы неполноценности. Ввиду того что я еще не умела ходить на каблуках, туфли я вообще оставила в Славгороде, и в городе щеголяла в балетках.
Но вот лекция закончилась, а вместе с ней, как по заказу, и дождь. Перед выходом из здания я посмотрела на небо, на свои балетки, на людей вокруг себя и подумала, что жизнь прекрасна. Зонтик уже вынимать не стоило, трамваи ходили, а балетки могли и подмокнуть, им не впервой.