Ростом он был ниже брата, зато стройнее и сильнее. На первый взгляд казалось, что в прекрасных чертах юноши отражаются лишь его веселый нрав, отвага, искренность. И надо было внимательно приглядеться, чтобы заметить в его больших синих глазах вдохновенный огонь, который часто прятался под простодушной беспечностью, но не угасал от легкой усталости, а только чуть затуманивался. И этот мягкий блеск придавал еще больше прелести его красивому лицу и какую-то кротость его смелому, ясному взгляду. Он одевался с большим изяществом и задавал тон самым блестящим синьорам республики. Знакомства с ним всегда искали и синьоры и дамы - он искусно делал наброски всяких украшений, и мастера выполняли под его руководством рисунки для вышивок золотом и серебром по роскошнейшим тканям. Бархатный берет, отороченный греческим орнаментом в стиле Валерио Дзуккато, бахрома, сделанная по его модели, кайма на суконном плаще, вышитом шелками всяких оттенков, цветы и листья во вкусе его византийских мозаик - все это было в глазах дамы из высшего общества или знатного щеголя предметом первой необходимости. Таким образом, Валерио получал много денег за эти безделки, которые с удовольствием мастерил, отдыхая от трудов и забав. Занимался он этим в своей маленькой мастерской в предместье Сан-Филиппо, под покровом некоторой тайны, в которую были посвящены не все. Его привлекательная внешность, хорошие манеры, дружба с богатыми патрициями, вечно толпившимися в его мастерской, и с веселыми подмастерьями, - словом, все неизбежно толкало его к рассеянному образу жизни; но деятельная натура и неизменное стремление всегда вовремя выполнить любую порученную работу не позволяли ему вести разгульную жизнь, которая загубила бы его талант.
Нежная и нерушимая дружба связывала братьев. И сейчас им удалось общими усилиями сломить притворное недовольство отца. Они приказали поставить две лестницы по обе стороны той, по которой старик решился вскарабкаться, и стали подниматься, заботливо поддерживая отца. Так они довели его чуть ли не до последнего настила лесов. Тинторетто же, старый, но еще крепкий, привык превращать в мастерскую обширные своды собора, и он легко поднялся вслед за ними. Ему хотелось увидеть своими глазами, как удивится Себастьяно.
Чувство религиозного ужаса, вначале охватившее старика, сменилось невольным восхищением, когда, добравшись до уровня высоких фигур, видневшихся на переднем плане, он вдруг заметил завершенные куски обширной чудесной мозаичной композиции. Тут - успенье святой девы, сделанное по картине Сальвьяти; а вот и святой Марк Тициана. Он огромен, он восседает на лунном серпе, как в ладье, и словно возносится в светозарные небеса - так и кажется, будто видишь этот взлет. Гирлянда цветов украшает центральную часть свода, ее поддерживают прелестные крылатые дети, а над всеми этими мастерскими творениями - видение святого Иоанна: осужденные грешники низвергаются в ад, а праведники в белых одеждах, на белых скакунах теряются в нежных лучах света и сияющей мгле купола, будто стаи лебедей в розовой утренней дымке.
Дзуккато все еще пытался побороть в себе восхищенное чувство, приписывая волнующее впечатление волшебной игре света и тени, преображающей предметы, удачному расположению и внушительному размеру фигур. Но, когда Тинторетто подвел его поближе к гирлянде и старик рассмотрел ее до мельчайших подробностей, ему пришлось втайне признаться, что он никогда и не думал о том, какого совершенства может достичь искусство мозаики, и что изображение ангелов, парящих среди гирлянд, может поспорить и по цвету и по форме с полотнами величайших мастеров живописи.
Но старик, скупой на похвалы, не желавший выказывать, какое удовлетворение испытывает он в глубине души, твердил, что все это плоды точного копирования и прилежного труда.
- Вся честь, - говорил он, - принадлежит мастеру живописи, создавшему наброски-модели для всех этих групп и нарисовавшему детали орнаментов.
- Отец, - возразил с гордым смирением Франческо, - сделайте милость, дозвольте показать вам эскизы мастеров, - быть может, вы поставите нам в заслугу если не создание, то хотя бы понимание наших моделей и довольно искусное их воплощение.
- Мне бы хотелось, - заметил Тинторетто, - чтобы мои наброски к Апокалипсису доказали, что Франческо и Валерио Дзуккато талантливые живописцы, в отличие от их собратьев.
Старику тут же принесли на суд множество образцов, и он убедился в том, с каким искусством работали его сыновья, воплощая в мозаике великие произведения живописи, как изящны и чисты линии их собственных рисунков и что сами они создают чудесные краски лишь по беглому указанию художника. Брат уговорил Валерио признаться, что он сам - творец немалого числа фигур, и Валерио в свою очередь раскрыл тайну Франческо, указав отцу на двух прекрасных архангелов, летящих навстречу друг другу. Один из них, окутанный зеленым покрывалом, был его собственным созданием; другой, в бирюзовом одеянии, - созданием Франческо; задумана и выполнена мозаика была без помощи живописца.
Дзуккато не противился, и его подвели к этим фигурам. В самом деле они были прекраснее всех тех изображений, что делались с модели. Франческо придал юному архангелу сходство со своим братом Валерио; архангел Валерио был двойником Франческо. Братья набрали тончайший мозаичный узор, выполняя работу, милую их душе, но не выставили ее напоказ, а украсили ею какой-то темный угол, где она скромно пряталась от взоров толпы.
Долго стоял неподвижно старик Дзуккато, храня молчание, перед изображением крылатых юношей. Он пришел в замешательство, увидев, как блистательно его сыновья опровергли то заблуждение, которым он так гордился всю свою жизнь. И вдруг он впал в ярость. Он спустился с лестницы, сердито выхватил свой плащ из рук Валерио и, не удостоив ни его, ни Франческо ни словом одобрения и едва поклонившись Тинторетто, твердой поступью, удивительной для его возраста, дошел до порога базилики и перешагнул через него. Но, не успев сделать и шагу вниз по ступеням, он поддался властной потребности своей души, вернулся и раскрыл объятия сыновьям, которые тотчас же устремились к нему. Долго старик прижимал их к своей груди, орошая слезами прекрасные кудрявые головы.
III
- Да здравствует веселье! Клянусь дьяволом! Работа спорится! А ну, сюда мастику! Грязная мартышка! Мазо! Да вы что, оглохли?.. Винченцо, черт тебя побери, брат, - ты завладел всеми учениками. А ну, пусть ко мне спустится кто-нибудь из твоих чумазых серафимов, иначе я опоздаю. Клянусь кровью Бахуса! А вот я сейчас запущу молотком в башку неряхи Мазо, - пожалуй, республике долго не придется увидеть еще такого урода.
Так сверху, с лесов, кричал рыжебородый великан, руководящий мозаичными работами в часовне святого Исидора. Эта часть базилики святого Марка была поручена соперникам и противникам братьев Дзуккато в искусстве мозаики - Доминику Бьянкини, по прозвищу Рыжий, и его двум братьям.
- Да замолчи ты, пустая голова, потерпи, рыжая дылда! - со своего места закричал сварливый Винченцо Бьянкини, старший из трех братьев. - Куда запропастились твои ученики? Пусть пошевеливаются, а мои пусть делают свое дело. Куда провалился Джованни Византини, белобрысый красавец с Альп? Куда ты послал Ризо - ну и мычит же этот сиплый бык в воскресном хоре!.. Бьюсь об заклад: сейчас твои юнцы рыскают по кабачкам, стараются раздобыть бутылку вина в долг от твоего имени. Если так, они не скоро вернутся.
- Винченцо, - отвечал Доминик, - счастье твое, что ты мой брат и помощник, иначе я бы пинком ноги свалил твой помост, и ваша милость вместе со своими учениками изучала бы мозаику на полу.
- Что еще выдумал! - пронзительным голосом завопил Джованни-Антонио Бьянкини, самый младший из троих братьев, тряся основание лестницы, на которой работал Доминик. - Я тебе покажу, что дылда не всегда означает - силач. Беспокоюсь я за шкуру Винченцо не больше, чем за твою, но, знаешь ли, не терплю бахвальства. А по-моему, с некоторых пор ты то с ним, то со мной говоришь непозволительным тоном.
Свирепый Доминик бросил на юного Антонио мрачный взгляд и несколько секунд молча раскачивался вместе с лестницей. Но, как только Антонио снова принялся растирать под портиком мастику, он спустился, сбросил фартук и берет, засучил рукава и приготовился к жестокой расправе.
Священник Альберто Дзио, тоже известный мастер мозаики, стоя в это время на лестнице, исправлял один из тимпанов наружной двери, - он тотчас же поспешно сошел вниз, собираясь разнять драчунов, а Винченцо Бьянкини, с молотком в руках, сломя голову выбежал из часовни, готовясь вступить в бой, - из злобы к Доминику, а не из сочувствия к Антонио.
Альберто Дзио тщетно пытался призвать их к христианским чувствам и наконец прибег к доводу, который почти всегда оказывал на них воздействие.
- Услышат братья Дзуккато вашу перебранку и обрадуются, - сказал он: - вообразят, что благодаря своей кротости и доброму согласию работают лучше вас.
- Верно, - заметил Доминик Рыжий, снова надевая фартук. - Ссору закончим вечером, в кабачке. А сейчас нельзя давать оружие в руки врагам.
Двое других Бьянкини согласились с ним, и, пока они зачерпывали скребками свежую мастику, Альберто завязал с ними беседу, говоря:
- Вы неправы, дети мои, считая, что Дзуккато ваши враги. Они ваши соперники, вот и все. Работают они иными способами, но ничуть не принижают достоинства вашей работы. Я даже частенько слышал, как их старший подмастерье Бартоломео Боцца говорил, что ваша "связка" лучше и что братья Дзуккато от души это признают.
- О Бартоломео Боцца говорить нечего, - заметил Винченцо Бьянкини, - он хороший работник и надежный подмастерье; я готов предложить ему выгодную сделку и переманить его к себе. Но я и слышать не хочу о Дзуккато. Свет не видывал подобных пройдох! Если б их талант был равен их честолюбию, они бы устранили всех своих соперников. К счастью, их обуревает лень: старший тратит время на выдумывание невыполнимых сюжетов, а младший промышляет запрещенными товарами в Сан-Филиппо и выручку тратит на пирушки с людьми более высокого звания.
- Легко бы закатилась звезда Дзуккато, несмотря на покровительство художников, - вставил завистливый Доминик, - если бы немного постараться.
- Как же так? - воскликнули его братья. - Если ты знаешь, каким образом их унизить, скажи, и мы простим тебе все твои проступки.
- Мне нет дела ни до вас, ни до них, - возразил Доминик, - я только говорю: можно доказать, что они обманом получают жалованье, ибо их работа никуда не годится, а следовательно, они крадут деньги у республики.
- Злой вы человек, мессер Доминик! - сурово молвил Альберто. - Не смейте так говорить о людях, пользующихся всеобщим уважением. Можно подумать, что вы завидуете их превосходству.
- Что ж, и завидую! - крикнул Доминик, топнув ногой. - Да и как не завидовать? Разве справедливо, что прокураторы выдают им сто золотых дукатов в год, а нам всего тридцать, хотя мы работаем вот уж скоро десять лет над генеалогическим древом святой девы? Говорю прямо, что братья Дзуккато и половины такой огромной работы не сделали бы за всю свою жизнь. Сколько месяцев им надо, чтобы выполнить полу одежды или детскую руку? Пусть за ними немного последят, тогда и увидят, во что обходится республике их дивный талант.
- Они работают медленнее вашего, правда, - отвечал священник, - но какое у них совершенство рисунка, какое богатство красок!
- Если бы вы не были священником, - возразил Винченцо, пожимая плечами, - вас бы научили разговаривать. Отправляйтесь-ка лучше в исповедальню, к своему кадилу, да не судите о вещах, в которых ничего не смыслите.
- Мессер! Как вы смеете так говорить? - воскликнул Альберто, задетый за живое. - Вы забываете, что я уже был знатоком своего дела, когда вы только к нему приступили, и что я лучший ученик нашего всеобщего учителя - гениального Риццо, достойного последователя античных мастеров мозаики!
- Гениального, чего захотели! Клянусь богом, не нужно быть гениальным, чтобы набирать мозаику, а надо иметь то, чего недостает всем вам, священникам да лентяям Дзуккато, - неутомимые руки, железные ноги, глазомер, подвижность. Ступайте-ка мессу служить, отец Альберто, и оставьте нас в покое.
- Тише, - сказал Антонио, - вон идет старый притворщик Себастьяно Дзуккато. А как сыночки провожают его - и беретами помахивают, и руки ему лобызают! Ну прямо дож в сопровождении сенаторов! Корчат из себя знаменитостей, а держать скребок не умеют.
- Молчать! - крикнул Винченцо. - Вот и мессер Робусти пришел посмотреть на нашу работу.
И все трое обнажили головы, скорее из раболепного страха перед знаменитым мастером, чем из уважения к его гению, который они не способны были оценить. Альберто пошел ему навстречу и провел его в часовню. Тинторетто взглянул на инкрустированные панно, похвалил работы по восстановлению древнегреческих мозаик, порученные Альберто, и удалился, отвесив глубокий поклон братьям Бьянкини, но так и не обмолвившись с ними ни словом, ибо он не уважал ни их работу, ни их самих.
IV
Закончив трудовой день, братья Дзуккато поужинали вместе со своими старшими подмастерьями Боцца, Марини и Чеккато (все трое впоследствии стали превосходными художниками) в маленькой таверне в подвале Прокурации, где они обычно собирались. Валерио уже хотел было уйти - его ждали то ли дела, то ли развлечения, - но Франческо удержал его, говоря:
- Милый брат, сегодня ты должен уделить мне часть своего вечернего досуга. Ты знаешь, я возвращаюсь домой рано, и у тебя останется время после нашей беседы.
- Согласен, - ответил Валерио, - но ставлю условие: возьмем лодку и немного покатаемся. Право, я совсем разбит после дневных трудов, а усталость я прогоняю усталостью - иначе отдыхать не умею.
- Не могу помочь тебе грести, - возразил Франческо, - нет у меня такого могучего здоровья, как у тебя, дорогой Валерио. Не хочется пропускать завтра работу, поэтому мне нельзя уставать нынче вечером; но, если я откажу тебе в развлечении, ты мне не посвятишь два-три часа, вот я и приглашу Боцца. Он достойный юноша и не помешает нашей беседе.
Бартоломео Боцца тотчас же принял приглашение, велел подвести к берегу самую нарядную лодку и схватил весло, а Валерио взял другое. Стоя на корме, они с силой оттолкнулись от берега, и лодка понеслась, подпрыгивая на вспененных волнах. Как всегда, в этот час на Большом канале собралась вся знать, наслаждаясь вечерней прохладой. Узкий челнок стремительно, словно украдкой, скользил между гондолами - так, спасаясь от охотника, летит, прижимаясь к берегу, морская птица. Молча и проворно гребли юноши. К ним были прикованы все взгляды. Дамы свешивались с подушек, чтобы подольше видеть красавца Валерио; его изящество и сила вызывали зависть и у патрициев и у гондольеров, а во взгляде удивительным образом сочетались отвага и простодушие. Боцца был тоже силен, хорошо сложен, хотя худощав и бледен. Мрачным огнем блестели его черные глаза, густой бородой заросли щеки; его черты не отличались правильностью, но печальное и презрительное выражение лица привлекало к себе внимание. Франческо Дзуккато, тоже худощавый и бледный, но полный достоинства, а не высокомерия, задумчивый, а не угрюмый, лежал на черном бархатном ковре, небрежно подперев руками голову, и витал в мечтах, уносивших его от людской суеты. Он тоже, как и Валерио, привлекал внимание дам, но не замечал этого.
Лодка поднялась вверх по каналу и не спеша поплыла по лагунам, вдали от многолюдных мест. Затем гребцы пустили ее по течению, а сами прилегли на дно лодки под прекрасным небом, усеянным бесчисленными звездами, и стали без стеснения разговаривать.
- Милый Валерио, - начал старший Дзуккато, - тебе надоели мои назидания, но ты должен обещать, что будешь вести более благоразумный образ жизни.
- Ты никогда не надоешь мне, любимый братец, - ответил Валерио, - я всегда буду благодарен тебе за заботы. Но не могу обещать тебе, что изменюсь. Мне так нравится жизнь, которую я веду! Я счастлив, как вообще может быть счастлив человек. Зачем же ты хочешь, чтобы я отказался от счастья, ведь ты так любишь меня!
- Подобный образ жизни приведет тебя к гибели! - воскликнул Франческо. - Нельзя совмещать удовольствия и усталость, мотовство и труд.
- Напротив, подобный образ жизни меня воодушевляет и поддерживает, - возразил Валерио. - Что такое жизнь? Вечная смена наслаждений и лишений, усталости и деятельности. Дай мне свободу действия, Франческо, и не суди о моих силах по своим. Конечно, природа была несправедлива, лишив лучшего, достойнейшего из нас крепкого здоровья и веселого нрава. Но не завидуй, милый Франческо, - ведь тебе на долю выпало столько других даров.
- Да я и не завидую, - проговорил Франческо, - хотя здоровье и веселье ценнее всего, благодаря им одним мы можем постигнуть, что такое счастье. Отрадно думать, что брат, которого я люблю больше жизни, не испытает ни телесных, ни душевных недугов, ни тревог, которые терзают меня. Но дело не только в этом, Валерио: ты, конечно, считаешься со своим званием, с дружескими чувствами знаменитых мастеров, с поддержкой сената, с милостями прокураторов…
- Братец, - отвечал беспечный юноша, - да кроме дружбы с нашим дорогим Тицианом и благоволения Рсбусти (двух людей, которых я боготворю), кроме любви отца и брата, все остальное пустяки: бутылки две скиросского живо утешили бы меня, если бы я потерял место и впал в немилость сената.
- Но считаешься же ты хотя бы с честью, - серьезным тоном ответил Франческо, - с честным именем отца, со своим честным именем, за которое я поручился, - я отвечаю за него своей репутацией!
- Ну разумеется! - произнес Валерио, с живостью приподнявшись на локтях. - Но куда ты клонишь?
- Вот куда: знай - Бьянкини строят против нас козни. Из-за них мы можем потерять не только выгодное место и великолепное жалованье, которое ты преспокойно готов променять на скиросское вино и всякие развлечения, но и доверие сената, а следовательно - уважение наших сограждан.