Одна из служанок приблизилась к Каригизелю, неся на подносе кубки, наполненные вином. Казначей взглянул на кубки, чтобы убедиться, что они расставлены, как подобает, - и вдруг душераздирающий крик заставил его и служанку вздрогнуть. Каригизель резко обернулся, опрокинув поднос. Сутолока вокруг короля помешала казначею увидеть, что происходит, но потом старуху сбили с ног, и он увидел, как Зигебер упал на одно колено, а один из молодых дворян, стоящий рядом с ним, уже готовится нанести новый удар. Казначей завопил и бросился к нему, но споткнулся о тело старухи и потерял равновесие - в тот самый момент, когда второй убийца опустил клинок. Лезвие вонзилось в горло Каригизеля, и от этой раны его тело мгновенно охватил пылающий жар. Казначей хотел закричать, но кровь, хлынувшая горлом, задушила его. Он успел лишь схватить убийцу за плащ и опрокинуть его на себя - и тут же последние силы его оставили. Перед тем как навсегда закрыть глаза, Каригизель увидел, как остальные устремились к выходу - среди них и второй, более молодой дворянин, бросивший свой клинок на пол.
Снаружи вновь возникла толчея: пока недавние визитеры пытались выйти из палатки, стражники устремились внутрь. В этой суматохе Ландерик, не поднимавший глаз, спрятал под плащом руку, обагренную кровью Зигебера. Среди всеобщего возбуждения и шума никто не обратил на молодого мужчину внимания, и ему удалось незаметно отойти на некоторое расстояние. Ландерик встретил отряд солдат, и некоторое время шел вместе с ним, а потом отстал и двинулся в противоположном направлении. Не ускоряя шага, он дошел до границы лагеря, без всяких затруднений миновал аванпосты и только тогда перешел на бег. Добравшись до небольшой рощицы, он нашел лужу, где смыл с руки и рукава кровь короля, и, наконец, упал на землю и разрыдался.
Тем временем в королевской палатке шум сменился пугающей тишиной. Военачальники окружили безжизненное тело Зигебера. На земле лежали еще три трупа: убогого крестьянина, которого один из стражников заколол, не разобравшись, казначея Каригизеля и молодого Леудегари, погибшего от меча Зигилы. Гот, стоя на коленях рядом с королем, сотрясался от мучительного озноба. Под разорванной туникой виднелся длинный порез, нанесенный клинком противника. Зигила хотел подняться, заговорить, начать отдавать приказы, действовать - но даже малейшее движение давалось ему с огромным усилием, словно все тело налилось свинцом. Рана была неглубокой, но яд, которым был покрыт клинок, уже начал действовать.
# # #
Как я могу злиться на своих врагов? Я ненавидела их, я их презирала, но когда злишься на кого-то, это подразумевает некое разочарование, некое сожаление. Злятся только на тех, кого любят, если они предали вашу любовь или ваше доверие.
Дни, последовавшие за смертью Зигебера, были настолько полны ужасом, и в это время произошло столько трагических событий, что у меня не было времени даже полностью осознать, что произошло. Я была уверена, что доживаю на этом свете последние дни, и думала только о том, как бы спасти своих детей, уберечь их от мести наших врагов. Пусть хотя бы Хильдебер окажется в недосягаемости для них и будет коронован…. Лишь надежда на это придавала мне сил в те абсурдные недели, воспоминание о которых наполняет меня, стыдом. И еще, сознаюсь в этом, я боялась умереть.
Я была к этому готова, но не могла с этим смириться. Последние крохи мужества я потратила на то, чтобы спасти Хильдебера, и для себя самой у меня не осталось ничего. Я боялась, я утратила всю свою гордость, я бы все сделала, чтобы остаться в живых.
Сейчас уже не то, хотя не сегодня-завтра мои враги покончат со мной…. У меня все же сохранилась крупица отваги для себя.
Почти сорок лет прошло с тех пор, и по какой-то странной иронии судьбы я провожу последние дни в том же убожестве, так же преданная теми, кто клялся мне в верности. Это они, а не вражеские армии привели меня к поражению и тогда, и сейчас - слабые, склонившиеся перед угрозой, а порой лишь перед иллюзией угрозы. Они, эти трусы, вчерашние прихлебатели, храбрые лишь на словах, ударяющие себя кулаками в грудь, а потом разбегающиеся, как стая побитых собак, от малейшей тени…. Сколько искренних друзей осталось у меня в те ужасные времена? Готико, Лу, Гондовальд…. Сегодня не осталось никого - ни друзей, ни семьи, ни юного принца, которого нужно спасать.
Осталась лишь я, старая женщина, обладающая последней крупицей отваги или упрямства. Пусть Бог, который так разгневался на меня, не отнимет у меня хотя бы ее.
9. "Пусть бог умрет"
- Мадам… король Зигебер мертв.
Брунхильда снова покачала головой и продолжала медленно отступать, пока не наткнулась на стол. Дама-компаньонка по-прежнему стояла на пороге комнаты, растерянная и дрожащая. Ее стиснутые кулаки были прижаты к груди, лицо залито слезами. Она буквально застыла под взглядом королевы. Но Брунхильда не видела ее, так же, как не слышала криков и рыданий, разносившихся по всему дворцу, отрывистых приказов и топота тяжелых шагов, сотрясающих каменные плиты коридоров. Зигебер мертв. Странно, однако, она ни на миг не усомнилась в этом. Его смерть была совершенно очевидной, Брунхильда чувствовала это всем своим существом. Ее смятенный дух, лишенный всякой воли, всякой энергии, мог лишь раз за разом возвращаться к этой ужасающей, мучительной реальности. Новость настолько потрясла ее, что она не ощущала ни побуждения к действию, ни скорби и даже не пыталась спрашивать: когда? как? где? кто? - все эти вопросы должны были прийти позже, а сейчас не имели никакого значения. Зигебер мертв. Не это ли она предчувствовала, въезжая в Париж? Не эта ли надвигающаяся беда постоянно угнетала ее, в то время как она тщетно пыталась понять причину своей тревоги?
Устремив перед собой неподвижный взгляд абсолютно сухих глаз, с гримасой ужаса, застывшей на лице, королева безотчетно прикусила губу - с такой силой, что струйка крови стекла из уголка рта на подбородок, прямая, как порез. Боль не смогла вывести ее из оцепенения, однако пробудила в ней первое чувство, поднявшееся из самых глубин ее души. Ненависть.
Ненависть к Богу, к епископу Германию и его проклятию. Ненависть, превышающую боль, превышающую страх перед этой карой, явившейся столь жестоким доказательством Божьего всемогущества; не раскаяние, даже не изумление, только животная ненависть к тем, кто убил Зигебера. Бог послушался Германия, так пусть Бог умрет! Пусть и Германий умрет, пусть разрушат его церкви, сломают кресты, пусть уничтожат во всей Галлии эту религию отмщения, которую ее насильно заставили принять - или пусть убьют и ее, сейчас же, немедленно!
Раскаты голосов и грохот шагов снаружи, в конце концов, вернули Брунхильду к действительности - по крайней мере, она подняла глаза и увидела пустой коридор за распахнутой настежь дверью. Дама-компаньонка убежала, но Брунхильда не заметила ее исчезновения, как прежде не ощущала ее присутствия с того момента, как та произнесла свою страшную весть. Неужели донесшийся гул - это звуки сражения: лязг мечей, грохот доспехов и стоны умирающих? Уже, так скоро? Весь дворец гудел, словно растревоженный улей, но ей не удавалось различить отдельных слов или звуков в общем шуме. Сейчас из этого коридора явятся вооруженные люди и убьют ее, потому что мстительный Бог того пожелал.
Но появился лишь один человек с мечом в руке, и когда Брунхильда выпрямилась, готовясь достойно встретить смертельный удар, она узнала вошедшего мужчину. Это был Гондовальд, один из приближенных Зигебера, тот, кого разбил сын Хильперика при Пуатье. Этот человек покрыл себя позором, сбежав во время сражения, и бесчестье вынудило его оставаться в Париже, когда король со своей армией отправился в Турнэ. Итак, Бог вдобавок захотел, чтобы она погибла от руки труса…
- Ваше величество, нужно спешить! Брунхильда отшатнулась, когда Гондовальд схватил ее за руку. Но он не собирался убивать ее, лишь хотел, чтобы королева очнулась от своего неестественного оцепенения.
- Люди Хильперика уже в городе. Сражения идут на мостах. Нужно бежать, немедленно!
- Но, Зигебер… Армия…
Гондовальд с тревогой взглянул Брунхильде в лицо, затем, осознав, что посмел схватить ее руку, резко отдернул свою руку. Он вложил меч в ножны, чтобы не пугать королеву, и отступил на шаг.
- Ваше величество, наш государь Зигебер мертв, и вы это знаете…. Хильперик выехал из Турнэ. Большинство наших военачальников бежали или присоединились к нему. Армии больше нет… - Гондовальд безрадостно усмехнулся. - …Судя по тому, что мне рассказали, даже сражения не было.
Брунхильда пристально смотрела на мужчину, с огромным усилием постигая смысл его слов.
- Зигила… Зигила был с ним, - прошептала она. - Он не мог сбежать!
- Зигила был ранен, когда пытался защитить короля. Остальные бросили его, и Хильперик захватил его в плен. Он…
- Продолжай…
Гондовальд взглянул на королеву и опустил глаза. Если он и находил крошечное утешение для самого себя во всем случившемся, оно заключалось в том, что для тех самых людей, которые относились к нему с таким презрением все последние месяцы, смерть Зигилы была несмываемым позором, свидетельствующим об их собственной низости.
- Его рассекли на части, еще живого, постепенно… клинками, добела раскаленными на огне. Ваше величество, умоляю вас - надо бежать! Иначе они убьют и вас…
Он заметил, что Брунхильда дрожит всем телом, и осторожно протянул вперед руки, чтобы подхватить королеву, если та лишится чувств.
- Ты прав, - прошептала Брунхильда. - Но, сейчас, самое важное - спасти моего сына. Короля…
Она устремила на Гондовальда лихорадочно заблестевшие глаза и резко вцепилась в его руку.
- Хильдебер! - прошептала Брунхильда. - Ты должен увезти его, немедленно! Увези его в Метц и позаботься о том, чтобы его короновали!
- А вы, ваше величество?
- Если я окажусь у них в руках, они не вспомнят о Хильдебере…. Идем!
Брунхильда выбежала в коридор и, миновав его, устремилась по узкой винтовой лестнице на верхний этаж. Там уже никого не было - ни стражников перед королевскими покоями, ни дам-компаньонок, ни просителей, ни торговцев, ни фокусников, ни жонглеров… Просто удивительно, с какой быстротой разлетелось страшное известие. Королева рывком распахнула дверь, ведущую в спальни детей. Две спальни оказались пусты, и только в третьей она увидела их - маленькую Хлодосинду на руках кормилицы и обоих старших сыновей, по лицам которых было ясно видно, до какой степени они напуганы.
В тот же момент стены дворца буквально сотряслись. Гондовальд бегом вернулся к лестнице, перепрыгивая через три ступени, спустился вниз и добежал до галереи, тянущейся над парадным залом. Двери зала только что рухнули под напором осаждавших - сторонников Хильперика или, просто, уличного сброда, пришедшего грабить дворец. В любом случае разница была невелика…
Гондовальд выругался сквозь зубы и помчался обратно к королевским покоям, Брунхильда неподвижно стояла на пороге комнаты, спиной к выходу. Когда Гондовальд показался на лестничной площадке, королева вздрогнула, словно застигнутая на месте преступления, потом, наконец, бросилась в комнату, схватила за руку маленького Хильдебера и повлекла его за собой. Ни слезы мальчика, ни душераздирающие крики Ингонды ее не остановили. Брунхильда лишь на мгновение обернулась с порога к дочери и буквально швырнула сына в руки Гондовальда, который, увидев ее глаза, невольно вздрогнул. Блуждающий взгляд королевы, ее мертвенная бледность и особенно та ярость, с которой она толкнула к нему юного принца, - всё это заставило Гондовальда на мгновение заподозрить, что она потеряла рассудок.
- Увези его! Если они его схватят, королевство погибнет!
- Ваше величество, я…
Гондовальд осекся, не в силах отыскать нужные слова. Как объяснить королеве, что сражение идет уже на первом этаже дворца и что, если он вместе с принцем спустится туда, их обоих убьют? Опустив голову, Гондовальд перехватил взгляд Хильдебера. Ребенок ничего не говорил, но не страх заставлял его молчать. Он смотрел на Гондовальда отстраненно, почти безразлично.
- Ваше величество, - снова заговорил тот, - через главный вход уже не выйти и по мостам не пройти. Даже если я смогу вместе с его высочеством выбраться из дворца…. На улицах полно вооруженных людей. Нас схватят…
Брунхильда снова устремила на мужчину долгий взгляд, одновременно пытаясь привести в порядок лихорадочно скачущие мысли и обуздать владевшую ей тревогу. Мосты, улицы…. Оставалась река. Неожиданно она вспомнила давнюю картину: Зигебер, обнаженный, стоит возле окна и прогоняет лодочников, привязавших свои посудины к причалам прямо под окнами…
- Идем!
Следом за ней Гондовальд и Хильдебер спустились на нижний этаж. Шум сражения казался там таким близким, что Гондовальд инстинктивно обнажил меч. Но, королева словно не обратила на это никакого внимания, и почти бегом устремилась к своей спальне. Когда все трое оказались там, она тотчас же закрыла дверь, все это время остававшуюся распахнутой.
- Вот здесь! - воскликнула Брунхильда, мимолетно улыбнувшись со слабой надеждой. - Окно!..
Гондовальд, наконец, догадавшись, подбежал к окну и выглянул наружу. Берег внизу, у подножия замка, был пуст, вдоль него тянулось множество лодок, оставленных привязанными к причалам на ночь. На реке, по крайней мере, на расстоянии полета камня отсюда, тоже никого не было.
- Что ж, можно попытаться, - сказал он, обернувшись к Брунхильде. - Я смогу спрыгнуть, если ухвачусь за подоконник с той стороны. Но для принца тут слишком высоко. Нужна веревка. И еще… если позволите, ваше величество…
- Что?
- Нужно найти для принца другую одежду и… хорошо бы отрезать ему волосы.
Тогда Хильдебер впервые открыл рот, и крик его, казалось, вырвался из самой глубины души:
- Никогда!
- Простите, ваше высочество, - сказал Гондовальд, опускаясь возле ребенка на колени, - но вас могут узнать.
Он обернулся к Брунхильде, ища у нее поддержки, но та отрицательно покачала головой. Как раз нужно, чтобы Хильдебера узнали, когда они прибудут в Метц. Если же принц будет одет в дорожные лохмотья и в придачу лишится знака принадлежности к роду королей - длинных волос, то его шансы на коронацию будут, без сомнения, весьма слабыми.
- Нет-нет, - прошептала она, в свою очередь, опускаясь на колени возле сына. - Никто не отрежет тебе волосы…
Хильдебер тихо заплакал, судорожно вздрагивая - он, как мог, пытался удержаться от рыданий.
- Не бойся, любовь моя… Все будет хорошо. Сеньор Гондовальд отвезет тебя в Метц, там ты будешь в безопасности. Я приеду позже, вместе с твоими сестрами.
- Почему папа не здесь?
Брунхильда почувствовала, как сердце и горло у нее одновременно сжались. Не в силах ответить сыну, даже, произнести, что бы то ни было, она крепко прижала его к себе, и он уткнулся ей в плечо. Когда Брунхильда подняла глаза, то увидела, как Гондовальд стянул с кровати меховое покрывало и расстелил его на полу.
- Сюда, - проговорил он. - Как в мешок. Брунхильда молча кивнула. Ценой невероятного усилия она заставила себя улыбнуться, потом мягко отстранила сына.
- Тебе нужно спрятаться, - пояснила она. - Это такая игра. Спрятаться и ничего не говорить, пока сеньор Гондовальд тебя не выпустит. Хорошо? Ты мне обещаешь?
Хильдебер кивнул, неотрывно глядя на мать сквозь пелену слез. Но когда Гондовальд взял мальчика за руку, тот послушно подошел следом за ним к меховому покрывалу и уселся на середину. Гондовальд быстро завернул края покрывала с четырех сторон и связал их кожаным шнуром, потом подтащил свою ношу к окну. В последний раз, обернувшись к Брунхильде, он перекинул ногу через подоконник.
- Подождите! Королева быстро приблизилась к нему, взяла его руку и поднесла к губам.
- Я этого не забуду, - прошептала она еле слышно. - Если Бог захочет, чтобы я выжила и чтобы мы с вами снова встретились, обещаю, что ваше мужество будет вознаграждено.
Гондовальд не шелохнулся до тех пор, пока королева не выпустила его руку, потом посмотрел вниз. Уже почти совсем стемнело. Земли под окном не было видно.
- Когда я свистну, передадите мне его. Постарайтесь опустить его как можно ниже. Я свистну снова, когда его поймаю.
С этими словами Гондовальд спрыгнул. Послышался мягкий шум падения, а через мгновение - свист. Брунхильда присела на корточки возле мехового свертка и в последний раз прижала к себе дрожащее тельце сына.
- Сейчас я спущу тебя вниз, а сеньор Гондовальд тебя поймает, - прошептала она. - Сожмись покрепче и защити голову…. Я тебя люблю, ты знаешь…
- Я тебя тоже люблю, мама…
Брунхильда смотрела на меховой сверток, чуть заметно подрагивавший в ритме дыхания ее сына. В этом свертке была вся ее жизнь. Она осторожно просунула руки под плечи и колени маленького Хильдебера, подняла его и осторожно перенесла через подоконник. Внизу она различила, сквозь слезы, застилавшие глаза, темный силуэт Гондовальда, протягивавшего к ней руки.
- Мы скоро увидимся…. Будь храбрым. И она выпустила сверток.
Когда свист донесся во второй раз, Брунхильда была уже на пороге, торопясь наверх к дочерям. * * *
- Посмотри-ка на него… Прямо Цезарь собственной персоной!
Фредегонда презрительно улыбнулась. Уаба теснее привлекла ее к себе, под широкий плащ, подбитый мехом, укрывавший обеих женщин от холода и мелкого ледяного дождя этого зимнего утра. Дождь шел несколько последних дней почти без перерыва, и напитавшаяся влагой дозорная дорожка была грязной и скользкой. Но отсюда удобнее всего было наблюдать за отбытием Хильперика с жалкими остатками армии. Несколько приветственных возгласов послышалось с площади перед замком - этого как раз было достаточно, чтобы гордость короля оказалась не слишком уязвлена, - и ворота крепости Турнэ со скрипом распахнулись, впервые за многие недели.
Теперь в крепости почти не осталось людей и ничего, что могло бы свидетельствовать о недавнем триумфе. Так же как сам король и его последние верные приближенные, жители города во время осады были уверены, что скоро им придет конец. Внезапное освобождение еще не приобрело для них привкуса чуда - скорее, оно выглядело каким-то обманом, ловушкой, военной хитростью, смысла которой они не понимали, но от которой не ждали ничего хорошего. Все продолжали оставаться в своих домах, дожидаясь ухода войск. Даже сам Хильперик, выехав за ворота во главе своих малочисленных отрядов, не смог удержаться и быстро окинул взглядом окрестности - будто конники Зигебера должны были вот-вот вынырнуть из тумана и атаковать его. Но, Хильперик не увидел ничего, кроме пустынной равнины того же гнетущего серого оттенка, что и небо, почти сливавшееся с ней. Остразийская армия ушла, рассеялась, словно прах на ветру. А Зигебер, в пурпурном королевском плаще, неподвижно лежал на похоронной колеснице, влекомой двумя быками и окруженной почетной стражей. Все было кончено.