- … ведь они близкие друзья покойного. Вот почему их пригласили сюда сегодня вечером; а завтра мы хотим, чтобы пришли все, все до единого: он всех в городе уважал, всех любил, и потому мы желаем, чтобы на его похоронной оргии был весь город.
И пошёл плести дальше, потому что всегда любил сам себя слушать, и нет-нет да и приплетёт опять свою "похоронную оргию", так что герцог в конце концов не выдержал, написал на бумажке: "Похоронная церемония, старый вы дурак!" - сложил бумажку, загугукал и протягивает её королю через головы впереди стоящих гостей. Король прочёл, сунул бумажку в карман и говорит:
- Бедный Уильям, как он ни огорчён, а сердце у него всегда болит о других. Просит, чтобы я всех пригласил на похоронную церемонию, - ему хочется, чтобы все пришли. Только напрасно он беспокоится, я и сам собирался всех позвать.
И разливается дальше самым преспокойным образом и нет-нет да и вставит свою "похоронную оргию", будто так и надо. А как только вклеил её в третий раз, сейчас же и оговорился:
- Я сказал "оргия" не потому, что так обыкновенно говорят, вовсе нет, - обыкновенно говорят "церемония", - а потому, что "оргия" правильней. В Англии больше не говорят "церемония", это уже не принято. У нас в Англии теперь все говорят "оргия". Оргия даже лучше, потому что вернее обозначает предмет. Это слово состоит из древнегреческого "орго", что значит "наружный", "открытый", и древнееврейского "гизум" - "сажать", "зарывать"; отсюда - "хоронить". Так что, вы видите, похоронная оргия - это открытые похороны, такие, на которых присутствуют все.
Дальше, по-моему, уже и ехать некуда. Тот высокий, с квадратной челюстью, засмеялся прямо ему в лицо. Всем стало очень неловко. Все зашептали:
- Что вы, доктор!
А Эбнер Шеклфорд сказал:
- Что с вами, Робинсон, разве вы не знаете? Ведь это Гарни Уилкс.
Король радостно заулыбался, тычет ему свою лапу и говорит:
- Так это вы и есть дорогой друг и врачеватель моего бедного брата? Я…
- Уберите руки прочь! - говорит доктор. - Это вы-то англичанин? Да это дрянная подделка, хуже я не видывал. Вы брат Питера Уилкса? Мошенник, вот вы кто такой!
Ох, как все переполошились! Окружили доктора, стали его унимать, уговаривать, стали объяснять ему, что Гарви сто раз успел доказать, что он и вправду Гарви, что он всех знает по именам, знает даже клички всех собак в городе, и уж так его упрашивали помолчать, чтобы Гарви не обиделся и чтобы девочки не обиделись. Только всё равно ничего не вышло: доктор не унимался и говорил, что человек, который выдаёт себя за англичанина, а сам говорить, как англичанин, не умеет, - просто враль и мошенник. Бедные девочки не отходили от короля и плакали; но тут доктор повернулся к ним и сказал:
- Я был другом вашего отца, и вам я тоже друг, и предупреждаю вас по-дружески, как честный человек, который хочет вам помочь, чтобы вы не попали в беду и не нажили себе хлопот: отвернитесь от этого негодяя, не имейте с ним дела, это бродяга и неуч, даром что он бормочет чепуху по-гречески и по-еврейски! Сразу видно, что это самозванец, - набрал где-то ничего не значащих имён и фактов и явился с ними сюда; а вы всё это приняли за доказательства, да ещё вас вводят в обман ваши легковерные друзья, хотя им бы следовало быть умнее. Мэри Джейн Уилкс, вы знаете, что я вам друг, и бескорыстный друг к тому же. Так вот, послушайте меня: гоните вон этого подлого мошенника, прошу вас! Согласны?
Мэри Джейн выпрямилась во весь рост - и какая же она сделалась красивая! - и говорит:
- Вот мой ответ! - Она взяла мешок с деньгами, передала его из рук в руки королю и сказала: - Возьмите эти шесть тысяч, поместите их для меня и моих сестёр куда хотите, и никакой расписки нам не надо.
Потом она обняла короля, а Сюзанна и Заячья Губа подошли к нему с другой стороны и тоже обняли. Все захлопали в ладоши, затопали ногами, поднялась настоящая буря, а король задрал голову кверху и гордо улыбнулся.
Доктор сказал:
- Хорошо, тогда я умываю руки. Но предупреждаю вас всех: придёт время, когда вам тошно будет вспомнить про этот день!
И он ушёл.
- Хорошо, доктор, - сказал король, как бы передразнивая его, - уж тогда мы постараемся - уговорим их послать за вами.
Все засмеялись и сказали, что это он ловко поддел доктора.
Глава XXVI
Когда все разошлись, король спросил Мэри Джейн, найдутся ли у них свободные комнаты, и она сказала, что одна свободная комната у них есть, она подойдёт для дяди Уильяма, а дяде Гарви она уступит свою комнату, которая немножко побольше, а сама она поместится с сёстрами и будет спать там на койке; и ещё на чердаке есть каморка с соломенным тюфяком. Король сказал, что эта каморка пригодится для его лакея, - это для меня.
Мэри Джейн повела нас наверх и показала дядюшкам их комнаты, очень простенькие, зато уютные. Она сказала, что уберёт из своей комнаты все платья и разные другие вещи, если они мешают дяде Гарви; но он сказал, что нисколько не мешают. Платья висели на стене, под ситцевой занавеской, спускавшейся до самого пола. В одном углу стоял старый сундук, в другом - футляр с гитарой, и много было разных пустяков и финтифлюшек, которыми девушки любят украшать свои комнаты. Король сказал, что с ними комната выглядит гораздо уютнее и милей, и не велел их трогать. У герцога комнатка была очень маленькая, зато удобная, и моя каморка тоже.
Вечером у них был званый ужин, и опять пришли те же гости, что и утром, а я стоял за стульями короля и герцога и прислуживал им, а остальным прислуживали негры. Мэри Джейн сидела на хозяйском месте, рядом с Сюзанной, и говорила всем, что печенье не удалось, а соленья никуда не годятся, и куры попались плохие, очень жёсткие, - словом, все те пустяки, которые обыкновенно говорят хозяйки, когда напрашиваются на комплименты; а гости отлично видели, что всё удалось как нельзя лучше, и всё хвалили, - спрашивали, например: "Как это вам удаётся так подрумянить печенье?" , или: "Скажите, ради бога, где вы достали такие замечательные пикули?" - и всё в таком роде; ну, знаете, как обыкновенно за ужином - переливают из пустого в порожнее.
Когда всё это кончилось, мы с Заячьей Губой поужинали в кухне остатками, пока другие помогали неграм убирать со стола и мыть посуду. Заячья Губа начала меня расспрашивать про Англию, и, ей-богу, я каждую минуту так и думал, что, того гляди, проврусь. Она спросила:
- Ты когда-нибудь видел короля?
- Какого? Вильгельма Четвёртого? Ну, а то как же! Он ходит в нашу церковь.
Я-то знал, что он давно помер, только ей не стал говорить. Вот, после того как я сказал, что он ходит в нашу церковь, она и. спрашивает:
- Как? Постоянно ходит?
- Ну да, постоянно. Его скамья как раз напротив нашей - по другую сторону кафедры.
- А я думала, он живёт в Лондоне.
- Ну да, там он и живёт. А где ж ему ещё жить?
- Да ведь ты живёшь в Шеффилде!
Ну, вижу, я влип. Пришлось для начала прикинуться, будто подавился куриной костью, чтобы выгадать время, - надо же придумать, как мне вывернуться! Потом я сказал:
- То есть он ходит в нашу церковь всегда, когда бывает в Шеффилде. Это же только летом, когда он приезжает брать морские ванны.
- Что ты мелешь, ведь Шеффилд не на море!
- А кто сказал, что он на море?
- Да ты же и сказал.
- И не думал говорить.
- Нет, сказал!
- Нет, не говорил!
- Сказал!
- Ничего подобного не говорил.
- А что же ты говорил?
- Сказал, что он приезжает брать морские ванны - вот что я сказал.
- Так как же он берёт морские ванны, если там нет моря?
- Послушай, - говорю я, - ты видала когда-нибудь английский эль?
- Видала.
- А нужно за ним ездить в Англию?
- Нет, не нужно.
- Ну так вот, и Вильгельму Четвёртому не надо ездить к морю, чтобы брать морские ванны.
- А откуда же тогда он берёт морскую воду?
- Оттуда же, откуда люди берут эль: из бочки. В Шеффилде во дворце есть котлы, и там ему эту воду греют. А в море такую уйму воды не очень-то нагреешь, никаких там приспособлений для этого нет.
- Теперь поняла. Почему же ты сразу не сказал, только время даром тратил.
Ну, тут я понял, что выпутался благополучно, и мне стало много легче и веселей. А она опять пристаёт:
- А ты тоже ходишь в церковь?
- Конечно, постоянно хожу.
- А где ты там сидишь?
- Как где? На нашей скамейке.
- На чьей?
- На нашей, то есть твоего дяди Гарви.
- На его скамье? А зачем ему скамья?
- Затем, чтобы сидеть. А ты думала - зачем?
- Ишь ты, а ведь я думала, что его место на кафедре.
Ох, чтоб ему, я и позабыл, что он проповедник! Ну, вижу, опять я засыпался; пришлось ещё раз давиться куриной костью и опять думать. Потом я сказал:
- Что же, по-твоему, в церкви бывает только один проповедник?
- А на что же больше?
- Как! Это чтобы королю проповедовать? Ну, знаешь ли, я таких, как ты, ещё не видывал! Да их меньше семнадцати не бывает.
- Семнадцать проповедников! Господи! Да я бы ни за что не высидела столько времени, даже для спасения души. Это их в неделю всех не переслушаешь.
- Пустяки, они не все в один день проповедуют, а по очереди.
- А что же тогда делают остальные?
- Да ничего особенного. Сидят, отдыхают, ходят с кружкой - да мало ли что! А то и совсем ничего не делают.
- Для чего же они тогда нужны?
- Как для чего? Для фасона. Неужто ты этого не знаешь?
- Даже и знать не хочу про такие глупости! А как в Англии обращаются с прислугой? Лучше, чем мы с неграми?
- Какое! Слугу там и за человека не считают. Обращаются хуже, чем с собакой.
- А на праздники разве их не отпускают, как у нас, - на рождество, на Новый год, на Четвёртое июля?
- Скажет тоже! Сразу видно, что ты в Англии никогда не была. Да знаешь ли ты, Заяч… знаешь ли, Джоанна, что у них никогда и праздников-то не бывает, их круглый год никуда не пускают: ни в цирк, ни в театр, ни в негритянский балаган, ну просто никуда!
- И в церковь тоже?
- И в церковь.
- А ведь ты ходишь в церковь?
Ну вот, опять я запутался! Я позабыл, что служу у старика. Но в следующую минуту я уже пустился объяснять ей, что лакей совсем не то, что простой слуга, и обязан ходить в церковь, хочет он этого или нет, и сидеть там вместе с хозяевами, потому что так полагается. Только получилось у меня не очень-то складно; кончил я объяснять и вижу, что она мне не верит.
- Скажи, - говорит, - "честное индейское", что ты не наврал мне с три короба.
- Честное индейское, нет, - говорю я.
- Совсем ничего не приврал?
- Ровно ничего. Как есть ни единого словечка, - говорю я.
- Положи руку вот на эту книжку и скажи ещё раз.
Я вижу, что это просто-напросто словарь, положил на него руку и сказал. Она как будто поверила и говорит:
- Ну ладно, кое-что тут, может, и верно; только уж извини, никогда этого не будет, чтобы я всему остальному поверила.
- Чему это ты не хочешь верить, Джо? - сказала Мэри Джейн, входя вместе с Сюзанной. - Нехорошо и невежливо так с ним разговаривать, он здесь чужой и от родных далеко. Тебе ведь не понравилось бы, если бы с тобой так обращались?
- Вот ты всегда так, Мэри, - заступаешься за всех, когда их никто ещё и не думал обижать. Ничего я ему не сделала. Он тут мне наврал, по-моему, а я сказала, что не обязана всему верить. Вот и всё, больше ничего не говорила. Я думаю, такие-то пустяки он может стерпеть?
- Мне всё равно, пустяки это или нет; он гостит у нас в доме, и с твоей стороны нехорошо так говорить. Ведь на его месте тебе было бы стыдно; вот и не надо говорить ничего такого, чтобы человеку было стыдно.
- Да что ты, Мэри, он же сказал…
- Это не важно, что бы он там ни сказал, - не в том дело. Важно, чтобы ты была с ним ласкова и не говорила мальчику ничего такого, а то он вспомнит, что он тут всем чужой и далеко от родины.
А я думаю про себя: "И такую-то девушку я позволяю обворовывать этому старому крокодилу!" Тут и Сюзанна вмешалась: такую задала гонку Заячьей Губе, что моё почтение!
А я думаю про себя: "И эту тоже я позволяю ему бессовестно обворовывать!" Тогда Мэри Джейн заговорила с ней совсем по-другому, кротко и ласково, как она всегда говорила; только после этого бедная Заячья Губа стала тише воды, ниже травы и ударилась в слёзы.
- Ну вот и хорошо, - сказали ей сёстры, - теперь попроси у него прощенья.
Она и прощенья попросила, да ещё как вежливо! Так деликатно, что приятно было слушать; мне даже захотелось ещё больше ей наврать, чтобы она ещё раз попросила прощенья.
Думаю: "Ведь и эту тоже я позволяю ему обворовывать!" А после того как она попросила прощенья, все они принялись хлопотать и стараться, чтобы я почувствовал себя как дома и понял бы, что я среди друзей. А я чувствовал себя такой дрянью, таким мерзавцем и негодяем, что решил твёрдо: украду для них эти деньги, а там будь что будет.
И я ушёл - будто бы спать, а сам думаю: погожу ещё ложиться. Оставшись один, я стал это дело обмозговывать. Думаю себе: пойти, что ли, к этому доктору да донести на моих мошенников? Нет, это не годится. А вдруг он расскажет, кто ему сказал? Тогда мне от короля с герцогом солоно придётся. Сказать потихоньку Мэри Джейн? Нет, лучше не надо. По её лицу они, конечно, сразу поймут, в чём дело; мешок с золотом у них - они, не долго думая, возьмут да и удерут с деньгами. А если она позовёт кого-нибудь на помощь, меня тоже в это дело запутают, когда-то ещё там разберутся! Нет, только и есть одно верное средство: надо мне как-нибудь украсть эти деньги, и украсть так, чтобы на меня никто не подумал. У короля с герцогом тут выгодное дельце, они отсюда не уедут, пока не оберут дочиста и этих сирот, и весь город, так что я ещё сумею выбрать удобное время. Украду деньги и спрячу, а потом, когда уеду вниз по реке, напишу Мэри Джейн письмо и расскажу, где я их спрятал. А красть всё-таки лучше нынче ночью, потому что доктор, наверное, не всё сказал, что знает; как бы он их отсюда не спугнул.
Ну, думаю, пойду-ка обыщу их комнаты. Наверху в коридоре было темно, но я всё-таки отыскал комнату герцога и начал там всё подряд ощупывать; потом сообразил, что вряд ли король отдаст кому-нибудь эти деньги на сохранение, на него что-то не похоже. Пошёл в комнату короля и там тоже начал шарить. Вижу, без свечки ничего не выходит, а зажечь, конечно, боюсь. Тогда я решил сделать по-другому: думаю, подстерегу их и подслушаю. И в это самое время вдруг слышу - они идут.
Только я хотел залезть под кровать - сунулся, а она вовсе не там стоит, где я думал; зато мне под руку попалась занавеска, под которой висели платья Мэри Джейн; я скорей нырнул под неё, зарылся в платья и стою, не дышу.
Они вошли, закрыли за собой дверь, и первым делом герцог нагнулся и заглянул под кровать! Вот когда я обрадовался, что не нашёл вовремя кровати! А ведь как-то само собой получается, что лезешь под кровать, когда дело у тебя секретное.
Оба они уселись, и король сказал:
- Ну, что у вас? Только покороче, потому что нам надо скорей идти вниз, рыдать вместе со всеми, а то они там начнут сплетничать на наш счёт.
- Вот что, Капет. Я всё беспокоюсь: не нравится мне этот доктор, не выходит он у меня из головы! Хотелось бы знать, какие у вас планы. У меня есть одна мысль, и как будто она правильная.
- Это какая же, герцог?
- Хорошо бы нам убраться отсюда пораньше, часам к трём утра, да поскорей удрать вниз по реке с тем, что у нас уже есть. Досталось-то оно нам уж очень легко, сами, можно сказать, отдали в руки, а ведь мы думали, что придётся красть. Я стою за то, чтобы сматывать удочки и удирать поскорей.
Мне прямо-таки стало нехорошо. Какой-нибудь час или два назад было бы совсем другое дело, но теперь я приуныл. Король выругался и сказал:
- Что? А остальное имущество так и не продадим? Уйдём, как дураки, и оставим на восемь, на девять тысяч добра, которое только того и дожидается, чтобы его прибрали к рукам? Да какой всё ходкий товар-то!
Герцог начал ворчать, сказал, что довольно и мешка с золотом, а дальше этого он не пойдёт - не хочет отнимать у сирот последнее.
- Что вы это выдумали? - говорит король. - Ничего мы у них не отнимем, кроме этих денег. Пострадают-то покупатели: как только выяснится, что имущество не наше, - а это выяснится очень скоро после того, как мы удерём, - продажа окажется недействительной, и всё имущество вернётся к владельцам. Вот ваши сироты и получат дом обратно, и довольно с них: они молодые, здоровые, что им стоит заработать себе на кусок хлеба! Нисколько они не пострадают. Господь с вами, им жаловаться не на что.
Король так его заговорил, что в конце концов герцог сдался и сказал, что ладно, только добавил:
- Всё-таки глупо оставаться в городе, когда этот самый доктор торчит тут, как бельмо на глазу!
А король сказал:
- Плевать нам на доктора! Какое нам до него дело? Ведь все дураки в городе за нас стоят! А дураков во всяком городе куда больше, чем умных.
И они собрались опять идти вниз. Герцог сказал:
- Не знаю, хорошо ли мы спрятали деньги! Место ненадёжное.
Тут я обрадовался. Я уж начал думать, что так ничего и не узнаю, даже и намёка не услышу.
Король спросил:
- Это почему же?
- Потому что Мэри Джейн будет теперь носить траур; того и гляди, она велит негритянке, которая убирает комнаты, уложить все эти тряпки в сундук и спрятать куда-нибудь подальше. А что же вы думаете, неужели негритянка увидит деньги и не позарится на них?
- Да, голова у вас работает здорово, - говорит король и начинает шарить под занавеской, в двух шагах от того места, где я стою.
Я прижался к стене вплотную и замер, а сам весь дрожу: думаю, что-то они скажут, если поймают меня! Надо придумать, что же мне всё-таки делать, когда меня поймают. Но не успел я додумать эту мысль и до половины, как король нашёл мешок с деньгами; ему даже и в голову не пришло, что я тут стою. Потом они взяли да и засунули мешок с золотом в дыру в соломенном тюфяке, который лежал под периной; запихнули его поглубже в солому, и решили, что теперь всё в порядке, потому что негритянка взбивает одну только перину, а тюфяк переворачивает раза два в год, не чаще, так что теперь деньги в сохранности, никто их не украдёт.