Не знаю, сколько времени я проспал, как вдруг раздался страшный крик, и я вскочил на ноги. Отец как сумасшедший метался во все стороны и кричал: "Змеи!" Он жаловался, что змеи ползают у него по ногам, а потом вдруг подскочил да как взвизгнет - говорит, будто одна укусила его в щёку, - но я никаких змей не видел. Он начал бегать по комнате, всё кругом, кругом, а сам кричит: "Сними её! Сними её! Она кусает меня в шею!" Я не видывал, чтобы у человека были такие дикие глаза. Скоро он выбился из сил, упал на пол, а сам задыхается; потом стал кататься по полу быстро-быстро, расшвыривая вещи во все стороны и молотя по воздуху кулаками, кричал и вопил, что его схватили черти. Мало-помалу он унялся и некоторое время лежал смирно, только стонал, потом совсем затих и ни разу даже не пикнул. Я услышал, как далеко в лесу ухает филин и воют волки, и от этого тишина стала ещё страшнее. Отец валялся в углу. Вдруг он приподнялся на локте, прислушался, наклонив голову набок, и говорит едва слышно:
- Топ-топ-топ - это мертвецы… топ-топ-топ… они за мной идут, только я-то с ними не пойду… Ох, вот они! Не троньте меня, не троньте! Руки прочь - они холодные! Пустите… Ох, оставьте меня, несчастного, в покое!..
Потом он стал на четвереньки и пополз и всё просит мертвецов, чтоб они его не трогали; завернулся в одеяло и полез под стол, а сам всё просит, потом как заплачет! Даже сквозь одеяло было слышно.
Скоро он сбросил одеяло, вскочил на ноги как полоумный, увидел меня и давай за мной гоняться. Он гонялся за мной по всей комнате со складным ножом, звал меня Ангелом Смерти, кричал, что он меня убьёт, и тогда я уже больше не приду за ним. Я его просил успокоиться, говорил, что это я, Гек; а он только смеялся, да так страшно! И всё ругался, орал и бегал за мной. Один раз, когда я извернулся и нырнул ему под руку, он схватил меня сзади за куртку и… я уже думал было, что тут мне и крышка, однако выскочил из куртки с быстротой молнии и этим спасся. Скоро старик совсем выдохся: сел на пол, привалившись спиной к двери, и сказал, что отдохнёт минутку, а потом уж убьёт меня. Нож он подсунул под себя и сказал, что поспит сначала, наберётся сил, а там посмотрит, кто тут есть.
Он очень скоро задремал. Тогда я взял старый стул с провалившимся сиденьем, влез на него как можно осторожнее, чтоб не наделать шуму, и снял со стены ружьё. Я засунул в него шомпол, чтобы проверить, заряжено оно или нет, потом пристроил ружьё на бочонок с репой, а сам улёгся за бочонком, нацелился в папашу и стал дожидаться, когда он проснётся. И до чего же медленно и тоскливо потянулось время!
Глава VII
- Вставай! Чего это ты выдумал?
Я открыл глаза и оглянулся, силясь понять, где же это я нахожусь. Солнце уже взошло - значит, я спал долго. Надо мной стоял отец; лицо у него было довольно хмурое и к тому же опухшее. Он сказал:
- Что это ты затеял с ружьём?
Я сообразил, что он ничего не помнит из того, что вытворял ночью, и сказал:
- Кто-то к нам ломился, вот я и подстерегал его.
- А почему же ты меня не разбудил?
- Я пробовал, да ничего не вышло: не мог вас растолкать.
- Ну ладно… Да не стой тут без толку, нечего языком чесать! Поди погляди, не попалась ли на удочки рыба к завтраку. Я через минуту приду.
Он отпер дверь, и я побежал к реке. Я заметил, что вниз по течению плывут обломки веток, всякий сор и даже куски коры, - значит, река начала подниматься. Я подумал, что жил бы припеваючи, будь я теперь в городе. В июньское половодье мне всегда везло, потому что, как только оно начнётся, вниз по реке плывут дрова и целые звенья плотов, иной раз брёвен по двенадцати вместе: только и дела, что ловить их да продавать на дровяные склады и на лесопилку.
Я шёл по берегу и одним глазом всё высматривал отца, а другим следил, не принесёт ли река что-нибудь подходящее. И вдруг, гляжу, плывёт челнок, да какой - просто чудо! - футов тринадцать или четырнадцать в длину; несётся вовсю, как миленький. Я бросился в воду головой вниз, по-лягушачьи, прямо в одежде, и поплыл к челноку. Я так и ждал, что кто-нибудь в нём лежит, - у нас часто так делают шутки ради, а когда подплывёшь почти к самому челноку, вскакивают и поднимают человека на смех. Но на этот раз вышло по-другому. Челнок и в самом деле был пустой, я влез в него и пригнал к берегу. Думаю, вот старик обрадуется, когда увидит: долларов десять такая штука стоит! Но когда я добрался до берега, отца ещё не было видно, я завёл челнок в устье речки, заросшее ивняком и диким виноградом; и тут мне пришло в голову другое: думаю, спрячу его получше, а потом, вместо того чтоб убежать в лес, спущусь вниз по реке миль на пятьдесят и поживу подольше на одном месте, а то чего ради бедствовать, таскаясь пешком!
От хибарки это было совсем близко, и мне всё казалось, будто идёт мой старик, но я всё-таки спрятал челнок, а потом взял да и выглянул из-за куста; гляжу, отец уж спустился к реке по тропинке и целился из ружья в какую-то птицу. Значит, он ничего не видел.
Когда он подошёл, я усердно трудился, вытаскивая лесу. Он поругал меня немножко за то, что я так копаюсь; но я ему наврал, будто бы свалился в воду, оттого и провозился так долго. Я так и знал - папаша заметит, что я весь мокрый, и начнёт расспрашивать. Мы сняли с удочек пять сомов и пошли домой.
Оба мы замаялись и легли после завтрака соснуть, и я принялся обдумывать, как бы мне отвадить вдову и отца, чтобы они меня не искали. Это было бы куда верней, чем полагаться на удачу. Разве успеешь убежать далеко, пока они тебя хватятся, - мало ли что может случиться! Я долго ничего не мог придумать, а потом отец встал на минутку напиться воды и говорит:
- Если кто-нибудь в другой раз будет шататься вокруг дома, разбуди меня, слышишь? Этот человек не с добром сюда приходил. Я его застрелю. Если он ещё придёт, ты меня разбуди, слышишь?
Он повалился и опять уснул: зато его слова надоумили меня, что надо делать. Ну, думаю, теперь я так устрою, что никому и в голову не придёт меня разыскивать.
Часам к двенадцати мы встали и пошли на берег. Река быстро поднималась, и по ней плыло много всякого леса. Скоро показалось звено плота - девять брёвен, связанных вместе. Мы взяли лодку и подтащили их к берегу. Потом пообедали. Всякий на месте папаши просидел бы на реке весь день, чтобы наловить побольше, но это было не в его обычае. Девяти брёвен на один раз для него было довольно; ему загорелось ехать в город продавать. Он меня запер, взял лодку и около половины четвёртого потащил плот на буксире в город. Я сообразил, что в эту ночь он домой не вернётся, подождал, пока, по моим расчётам, он отъедет подальше, потом вытащил пилу и опять принялся пилить то бревно. Прежде чем отец переправился на другой берег, я уже выбрался на волю; лодка вместе с плотом казалась просто пятнышком на воде где-то далеко-далеко.
Я взял мешок кукурузной муки и отнёс его туда, где был спрятан челнок, раздвинул ветви и спустил в него муку: потом отнёс туда же свиную грудинку, потом бутыль с виски. Я забрал весь сахар и кофе и сколько нашлось пороху и дроби; забрал пыжи, забрал ведро и флягу из тыквы, забрал ковш и жестяную кружку, свою старую пилу, два одеяла, котелок и кофейник. Я унёс и удочки, и спички, и остальные вещи - всё, что стоило хотя бы цент. Забрал всё дочиста. Мне нужен был топор, только другого топора не нашлось, кроме того, что лежал на дровах, а я уж знал, почему его надо оставить на месте. Я вынес ружьё, и теперь всё было готово.
Я сильно подрыл стену, когда пролезал в дыру и вытаскивал столько вещей. Следы я хорошенько засыпал сверху землёй, чтобы не видно было опилок. Потом вставил выпиленный кусок бревна на старое место, подложил под него два камня, а один камень приткнул сбоку, потому что в этом месте бревно было выгнуто и не совсем доходило до земли. Шагов за пять от стены, если не знать, что кусок бревна выпилен, ни за что нельзя было этого заметить, да ещё и стена-то задняя - вряд ли кто-нибудь станет там шататься и разглядывать.
До самого челнока я шёл по траве, чтобы не оставлять следов. Я постоял на берегу и посмотрел, что делается на реке. Всё спокойно. Тогда я взял ружьё и зашёл поглубже в лес, хотел подстрелить какую-нибудь птицу, а потом увидел дикого поросёнка: в здешних местах свиньи быстро дичают, если случайно забегут сюда с какой-нибудь луговой фермы. Я убил этого поросёнка и понёс его к хибарке.
Я взял топор и взломал дверь, причём постарался изрубить её посильнее; принёс поросёнка, подтащил его поближе к столу, перерубил ему шею топором и положил его на землю, чтобы вытекла кровь (я говорю: "на землю", потому что в хибарке не было дощатого пола, а просто земля - твёрдая, сильно утоптанная). Ну, потом я взял старый мешок, наложил в него больших камней, сколько мог снести, и поволок его от убитого поросёнка к дверям, а потом по лесу к реке и бросил в воду; он пошёл ко дну и скрылся из виду. Сразу бросалось в глаза, что здесь что-то тащили по земле. Мне очень хотелось, чтобы тут был Том Сойер: я знал, что таким делом он заинтересуется и сумеет придумать что-нибудь почуднее. В такого рода делах никто не сумел бы развернуться лучше Тома Сойера.
Напоследок я вырвал у себя клок волос, хорошенько намочил топор в крови, прилепил волосы к лезвию и зашвырнул топор в угол. Потом взял поросёнка и понёс его, завернув в куртку (чтобы не капала кровь), а когда отошёл подальше от дома, вниз по течению реки, то бросил поросёнка в реку. Тут мне пришла в голову ещё одна штука. Я достал из челнока мешок с мукой и старую пилу и отнёс их в дом. Я поставил мешок на старое место и прорвал в нём снизу дыру пилой, потому что ножей и вилок у нас не водилось, - отец, когда стряпал, управлялся одним складным ножом. Потом протащил мешок шагов сто по траве и через ивовые кусты к востоку от дома, где было мелкое озеро миль в пять шириной, всё заросшее тростником, - уток там тоже под осень бывало очень много. С другой стороны из озера вытекала заболоченная речка или ручей, который тянулся на много миль - не знаю куда, только не впадал в реку. Мука сеялась всю дорогу, так что получилась тоненькая белая стёжка до самого озера. Я ещё бросил там папашин точильный камень, чтобы похоже было, будто бы это случайно. Потом завязал дыру в мешке верёвочкой, чтобы мука больше не сыпалась, и отнёс мешок вместе с пилой обратно в челнок.
Когда почти совсем стемнело, я спустил челнок вниз по реке до такого места, где ивы нависли над водой, и стал ждать, пока взойдёт луна. Я привязал его покрепче к иве, потом перекусил малость, а после того улёгся на дно выкурить трубочку и обдумать свой план. Думаю себе: они пойдут по следу мешка с камнями до берега, а потом начнут искать моё тело в реке. А там пойдут по мучному следу до озера и по вытекающей из него речке искать преступников, которые убили меня и украли вещи. В реке они ничего искать не станут, кроме моего мёртвого тела. Скоро им это надоест, и больше они беспокоиться обо мне не будут. Ну и отлично, а я смогу жить там, где мне захочется. Остров Джексона мне вполне подходит, я этот остров хорошо знаю, и там никогда никого не бывает. А по ночам можно будет переправляться в город: пошатаюсь там и подтибрю, что мне нужно. Остров Джексона - самое для меня подходящее место.
Я здорово устал и не успел опомниться, как уснул. Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Я сел и огляделся по сторонам, даже испугался немного. Потом вспомнил. Река казалась очень широкой, во много миль шириной. Луна светила так ярко, что можно было сосчитать все брёвна, которые плыли мимо, чёрные и с виду неподвижные, очень далеко от берега. Кругом стояла мёртвая тишина, по всему было видать, что поздно, и пахло по-позднему. Вы понимаете, что я хочу сказать… не знаю, как это выразить словами.
Я хорошенько потянулся, зевнул и только хотел было отвязать челнок и пуститься дальше, как вдруг по воде до меня донёсся шум. Я прислушался и скоро понял, в чём дело: это был тот глухой ровный стук, какой слышишь, когда вёсла ворочаются в уключинах тихой ночью. Я поглядел сквозь листву ивы - так и есть: далеко, около того берега, плывёт лодка. Я не мог разглядеть, сколько в ней человек. Думаю, уж не отец ли, хоть я его и не ждал. Он спустился ниже меня по течению, а потом подгрёб к берегу по тихой воде, причём проплыл так близко от меня, что я мог бы дотронуться до него дулом ружья. И правда, это был отец - да ещё трезвый, судя по тому, как он работал вёслами.
Я не стал терять времени. В следующую минуту я уже летел вниз по течению, без шума, но быстро, держась в тени берега. Я сделал мили две с половиной, потом выбрался на четверть мили ближе к середине реки, потому что скоро должна была показаться пристань и люди оттуда могли увидеть и окликнуть меня. Я старался держаться среди плывущих брёвен, а потом лёг на дно челнока и пустил его по течению. Я лежал, отдыхая и покуривая трубочку, и глядел в небо, - ни облачка на нём. Небо кажется таким глубоким, когда лежишь на спине в лунную ночь; раньше я этого не знал. И как далеко слышно по воде в такую ночь! Я слышал, как люди разговаривают на пристани. Слышал даже всё, что они говорят, - всё до единого слова. Один сказал, что теперь дни становятся всё длинней, а ночи всё короче. Другой ответил, что эта ночь, ему думается, не из коротких, - и тут они засмеялись; он повторил свои слова - и они опять засмеялись; потом разбудили третьего и со смехом пересказали ему; только он не засмеялся, - он буркнул что-то отрывистое и сказал, чтоб его оставили в покое. Первый заметил, что он непременно это расскажет своей старухе, - ей, наверно, очень понравится; но это сущие пустяки по сравнению с теми шуточками, какие он отпускал в своё время. Я услышал как один из них сказал, что сейчас около трёх часов и он надеется - рассвет задержится не больше чем на неделю. После этого голоса стали всё удаляться и удаляться, и я уже не мог разобрать слов, слышал только неясный говор да время от времени смех, и то, казалось, очень издалека.
Теперь я был много ниже пристани. Я привстал и увидел милях в двух с половиной ниже по течению остров Джексона, весь заросший лесом, - он стоял посредине реки, большой, тёмный и массивный, словно пароход без огней. Выше острова не видно было и следов отмели - вся она была теперь под водой.
До острова я добрался в два счёта. Я стрелой пронёсся мимо верхней его части - такое быстрое было течение, - потом выше, и в стоячую воду и пристал с той стороны, которая ближе к иллинойсскому берегу. Я направил челнок в глубокую выемку берега, которую знал давно; мне пришлось раздвинуть ветви ивы, чтобы попасть туда; а когда я привязал челнок, снаружи его никто не заметил бы.
Я вышел на берег, сел на бревно в верхней части острова и стал смотреть на широкую реку, на чёрные плывущие брёвна и на город в трёх милях отсюда, где ещё мерцали три-четыре огонька. Огромный плот плыл по реке: сейчас он был милей выше острова, и посредине плота горел фонарь. Я смотрел, как он подползает всё ближе, а когда он поравнялся с тем местом, где я стоял, кто-то там крикнул: "Эй, на корме! Бери правей!" Я слышал это так ясно, как будто человек стоял со мной рядом.
Небо стало понемногу светлеть; я пошёл в лес и лёг соснуть перед завтраком.
Глава VIII
Когда я проснулся, солнце поднялось так высоко, что, наверно, было уже больше восьми часов. Я лежал на траве, в прохладной тени, думая о разных разностях, и чувствовал себя довольно приятно, потому что хорошо отдохнул. В просветы между листвой видно было солнце, но вообще тут росли всё больше высокие деревья, и под ними было очень мрачно. Там, где солнечный свет просеивался сквозь листву, на земле лежали пятнышки вроде веснушек, и эти пятнышки слегка двигались, - значит, наверху был ветерок. Две белки уселись на сучке и, глядя на меня, затараторили очень дружелюбно.
Я разленился, мне было очень хорошо и совсем не хотелось вставать и готовить завтрак. Я было опять задремал, как вдруг мне послышалось, что где-то выше по реке раскатилось глухое "бум!" . Я проснулся, приподнялся на локте и прислушался; через некоторое время слышу опять то же самое. Я вскочил, побежал на берег и посмотрел сквозь листву; гляжу, по воде расплывается клуб дыма, довольно далеко от меня, почти наравне с пристанью. А вниз по реке идёт пароходик, битком набитый народом. Теперь-то я понял, в чём дело! Бум! Смотрю, белый клуб дыма оторвался от парохода. Это они, понимаете ли, стреляли из пушки над водой, чтоб мой труп всплыл наверх.
Я здорово проголодался, только разводить костёр мне было никак нельзя, потому что они могли увидеть дым. Я сидел, глядя на пороховой дым, и прислушивался к выстрелам. Река в этом месте доходит до мили в ширину, а в летнее утро смотреть на неё всегда приятно, так что я проводил бы время очень недурно, глядя, как ловят мой труп, если бы только было чего поесть. И тут я вдруг вспомнил, что при этом всегда наливают ртуть в ковриги хлеба и пускают по воде, потому что хлеб всегда плывёт прямёхонько туда, где лежит утопленник, и останавливается над ним. Ну, думаю, надо смотреть в оба: как бы не прозевать, если какая-нибудь коврига подплывёт ко мне поближе. Я перебрался на иллинойсский край острова; думаю - может, мне и повезёт. И не ошибся: гляжу, плывёт большая коврига, и я уже было подцепил её длинной палкой, да поскользнулся, и она проплыла мимо. Конечно, я стал там, где течение ближе всего подходит к берегу, - настолько-то я смыслил. Через некоторое время подплывает другая коврига, и на этот раз я её не упустил. Я вытащил затычку, вытряхнул небольшой шарик ртути, запустил в ковригу зубы. Хлеб был белый, какой только господа едят, не то что простецкая кукурузная лепёшка.
Я выбрал хорошенькое местечко, где листва была погуще, и уселся на бревно, очень довольный, жуя хлеб и поглядывая на пароходик. И вдруг меня осенило. Говорю себе: уж, наверно, вдова, или пастор, или ещё кто-нибудь молился, чтобы этот хлеб меня отыскал. И что же, так оно и вышло. Значит, правильно: молитва доходит, - то есть в том случае, когда молятся такие люди, как вдова или пастор; а моя молитва не подействует. И, по-моему, она только у праведников и действует.
Я закурил трубочку и довольно долго сидел - курил и смотрел, что делается. Пароходик шёл вниз по течению, и я подумал, что, когда он подойдёт ближе, можно будет разглядеть, кто там на борту, а пароход должен был подойти совсем близко к берегу, в том месте, куда прибило хлеб.
Как только пароходик подошёл поближе, я выколотил трубку и побежал туда, где я выловил хлеб, и лёг за бревно на берегу, на открытом месте. Бревно было с развилиной, и я стал в неё смотреть.
Скоро пароходик поравнялся с берегом; он шёл так близко от острова, что можно было перекинуть сходни и сойти на берег. На пароходе были почти все, кого я знал: отец, судья Тэтчер, Бекки Тэтчер, Джо Гарпер, Том Сойер со старухой тётей Полли, Сидом и Мэри и ещё много других. Все разговаривали про убийство. Но тут вмешался капитан и сказал: