- Значит, и должности для него у нас нет. Что же он тут будет делать?
- А я почём знаю! Некоторые из них поступают в полицию, а другие учат людей говорить по-французски.
- Что ты, Гек, да разве французы говорят не по-нашему?
- Да, Джим; ты бы ни слова не понял из того, что они говорят, ни единого слова!
- Вот это да! Отчего же это так получается?
- Не знаю отчего, только это так. Я в книжке читал про ихнюю тарабарщину. А вот если подойдёт к тебе человек и спросит: "Парле ву франсе?" - ты что подумаешь?
- Ничего не подумаю, возьму да и тресну его по башке, - то есть если это не белый. Позволю я негру так меня ругать!
- Да что ты, это не ругань. Это просто значит: "Говорите ли вы по-французски?"
- Так почему же он не спросит по-человечески?
- Он так и спрашивает. Только по-французски.
- Смеёшься ты, что ли? Я и слушать тебя больше не хочу. Чушь какая-то!
- Слушай, Джим, а кошка умеет говорить по-нашему?
- Нет, не умеет.
- А корова?
- И корова не умеет.
- А кошка говорит по-коровьему или корова по-кошачьему?
- Нет, не говорят.
- Это уж само собой так полагается, что они говорят по-разному, верно ведь?
- Конечно, верно.
- И, само собой, так полагается, чтобы кошка и корова говорили не по-нашему?
- Ну ещё бы, конечно.
- Так почему же и французу нельзя говорить по-другому, не так, как мы говорим? Вот ты мне что скажи!
- А кошка разве человек?
- Нет, Джим.
- Так зачем же кошке говорить по-человечески? А корова разве человек? Или она кошка?
- Конечно, ни то, ни другое.
- Так зачем же ей говорить по-человечески или по-кошачьи? А француз человек или нет?
- Человек.
- Ну вот видишь! Так почему же, чёрт возьми, он не говорит по-человечески? Вот ты что мне скажи!
Тут я понял, что нечего попусту толковать с негром - всё равно его ничему путному не выучишь. Взял да и плюнул.
Глава XV
Мы думали, что за три ночи доберёмся до Каира, на границе штата Иллинойс, где Огайо впадает в Миссисипи, - только этого мы и хотели. Плот мы продадим, сядем на пароход и поедем вверх по Огайо: там свободные штаты, и бояться нам будет нечего.
Ну а на вторую ночь спустился туман, и мы решили причалить к заросшему кустами островку, - не ехать же дальше в тумане! А когда я подъехал в челноке к кустам, держа наготове верёвку, гляжу - не к чему даже и привязывать плот: торчат одни тоненькие прутики. Я обмотал верёвку вокруг одного куста поближе к воде, но течение здесь было такое сильное, что куст вырвало с корнями и плот понесло дальше. Я заметил, что туман становится всё гуще и гуще, и мне стало так неприятно и жутко, что я, кажется, с полминуты не мог двинуться с места, да и плота уже не было видно: в двадцати шагах ничего нельзя было разглядеть. Я вскочил в челнок, перебежал на корму, схватил весло и начал отпихиваться. Челнок не поддавался. Я так спешил, что позабыл его отвязать. Поднявшись с места, я начал развязывать верёвку, только руки у меня тряслись от волнения, и я долго ничего не мог поделать.
Отчалив, я сейчас же пустился догонять плот, держась вдоль отмели. Всё шло хорошо, пока она не кончилась, но в ней не было и шестидесяти шагов в длину, а после того я влетел в густой белый туман и потерял всякое представление о том, где нахожусь.
Грести, думаю, не годится: того гляди, налечу на отмель или на берег; буду сидеть смирно, и пускай меня несёт по течению; а всё-таки невмоготу было сидеть сложа руки. Я крикнул и прислушался. Откуда-то издалека донёсся едва слышный крик, и мне сразу стало веселей. Я стрелой полетел в ту сторону, а сам прислушиваюсь, не раздастся ли крик снова. Опять слышу крик, и оказывается, я еду совсем не туда, а забрал вправо. А в следующий раз, гляжу, я забрал влево и опять недалеко уехал, потому что всё кружил то в одну, то в другую сторону, а крик-то был слышен всё время прямо передо мной.
Думаю: хоть бы этот дурак догадался бить в сковородку да колотил бы всё время; но он так и не догадался, и эти промежутки тишины между криками сбивали меня с толку. А я всё грёб и грёб - и вдруг слышу крик позади себя. Тут уж я совсем запутался. Или это кто-нибудь другой кричит, или я повернул кругом.
Я бросил весло. Слышу, опять кричат, опять позади меня, только в другом месте, и теперь крик не умолкал, только всё менял место, а я откликался, пока крик не послышался опять впереди меня; тогда я понял, что лодку повернуло носом вниз по течению и, значит, я еду куда надо, если это Джим кричит, а не какой-нибудь плотовщик. Когда туман, я плохо разбираюсь в голосах, потому что в тумане не видно и не слышно по-настоящему, всё кажется другим и звучит по-другому.
Крик всё не умолкал, и через какую-нибудь минуту я налетел на крутой берег с большими деревьями, похожими в тумане на клубы дыма; меня отбросило влево и понесло дальше, между корягами, где бурлила вода - такое быстрое там было течение.
Через секунду-другую я снова попал в густой белый туман, кругом стояла тишина. Теперь я сидел неподвижно, слушая, как бьётся моё сердце, и, кажется, даже не дышал, пока оно не отстукало сотню ударов.
И вдруг я понял, в чём дело, и махнул на всё рукой. Этот крутой берег был остров, и Джим теперь был по другую его сторону. Это вам не отмель, которую можно обогнуть за десять минут. На острове рос настоящий большой лес, как и полагается на таком острове; он был, может, в пять-шесть миль длиной и больше чем в полмили шириной.
Минут, должно быть, пятнадцать я сидел тихо, насторожив уши. Меня, разумеется, уносило вниз по течению со скоростью четыре-пять миль в час, но этого обыкновенно не замечаешь, - напротив, кажется, будто лодка стоит на воде неподвижно; а если мелькнёт мимо коряга, то даже дух захватывает, думаешь: вот здорово летит коряга! А что сам летишь, это и в голову не приходит. Если вы думаете, что ночью на реке, в тумане, ничуть не страшно и не одиноко, попробуйте сами хоть разок, тогда узнаете.
Около получаса я всё кричал время от времени; наконец слышу, откуда-то издалека доносится отклик; я попробовал плыть на голос, только ничего не вышло: я тут же попал, должно быть, в целое гнездо островков, потому что смутно видел их по обеим сторонам челнока - то мелькал узкий проток между ними, а то, хоть и не видно было, я знал, что отмель близко, потому что слышно было, как вода плещется о сушняк и всякий мусор, прибитый к берегу. Тут-то, среди отмелей, я сбился и не слышал больше крика; сначала попробовал догнать его, но это было хуже, чем гоняться за блуждающим огоньком. Я ещё никогда не видел, чтобы звук так метался и менял место так быстро и так часто.
Я старался держаться подальше от берега, и раз пять-шесть мне пришлось сильно оттолкнуться от него, чтобы не налететь на островки; я подумал, что и плот, должно быть, то и дело наталкивается на берег, а не то он давно уплыл бы вперёд и крика не было бы слышно: его несло быстрее челнока.
Немного погодя меня как будто опять вынесло на открытое место, только никаких криков я больше ниоткуда не слышал. Я так и подумал, что Джим налетел на корягу и теперь ему крышка. Я здорово устал и решил лечь на дно челнока и больше ни о чём не думать. Засыпать, я, конечно, не собирался, только мне так хотелось спать, что глаза сами собой закрывались; ну, говорю себе, вздремну хоть на минутку.
Я, должно быть, задремал не на одну минутку, потому что, когда я проснулся, звёзды ярко сияли, туман рассеялся, и меня несло кормой вперёд по большой излучине реки. Сначала я никак не мог понять, где я; мне казалось, что - всё это я вижу во сне; а когда начал что-то припоминать, то смутно, словно прошлую неделю.
Река тут была страшно широкая, и лес по обоим берегам рос густой-прегустой и высокий-превысокий, стена стеной, насколько я мог рассмотреть при звёздах. Я поглядел вниз по течению и увидел чёрное пятно на воде. Я погнался за ним, а когда догнал, то это оказались всего-навсего связанные вместе два бревна. Потом увидел ещё пятно и за ним тоже погнался, потом ещё одно, - и на этот раз угадал правильно: это был плот.
Когда я добрался до плота, Джим сидел и спал, свесив голову на колени, а правую руку положив на весло. Другое весло было сломано, и весь плот занесло илом, листьями и сучками. Значит, и Джим тоже попал в переделку.
Я привязал челнок, улёгся на плоту под самым носом у Джима, начал зевать, потягиваться, потом говорю:
- Эй, Джим, разве я уснул? Чего ж ты меня не разбудил?
- Господи помилуй! Никак это ты, Гек? И ты не помер и не утонул - ты опять здесь? Даже не верится, сынок, просто не верится! Дай-ка я погляжу на тебя, сынок, потрогаю. Нет, в самом деле ты не помер! Вернулся живой и здоровый, такой же, как был, всё такой же, слава богу!
- Что это с тобой Джим? Выпил ты, что ли?
- Выпил? Где же я выпил? Когда это мог выпить?
- Так отчего же ты несёшь такую чепуху?
- Как чепуху?
- Как? А чего же ты болтаешь, будто я только что вернулся и будто меня тут не было?
- Гек… Гек Финн, погляди-ка ты мне в глаза, погляди мне в глаза! Разве ты никуда не уходил?
- Я уходил? Да что ты это? Никуда я не уходил. Куда мне ходить?
- Послушай, Гек, тут, ей-ей, что-то не ладно, да-да! Может, я не я? Может, я не тут, а ещё где-нибудь? Вот ты что мне скажи!
- По-моему, ты здесь, дело ясное, а вот мозги у тебя набекрень, старый дуралей!
- У кого - у меня? Нет, ты мне ответь: разве ты не ездил в челноке с верёвкой привязывать плот к кустам на отмели?
- Нет, не ездил. К каким ещё кустам? Никаких кустов я не видал.
- Ты не видал кустов на отмели? Ну как же, ведь верёвка сорвалась, плот понесло по реке, а ты остался в челноке и пропал в тумане…
- В каком тумане?
- В каком? В том самом, который был всю ночь. И ты кричал, и я кричал, а потом мы запутались среди островков и один из нас сбился с дороги, а другой всё равно что сбился, потому что не знал, где находится, - ведь так было дело? Я же наткнулся на целую кучу этих самых островов и еле оттуда выбрался, чуть-чуть не потонул! Разве не так было дело, сынок, не так разве? Вот что ты мне скажи!
- Ну, Джим, я тут ничего не понимаю. Никакого я не видел тумана, ни островов и вообще никакой путаницы не было - ровно ничего! Мы с тобой сидели всю ночь и разговаривали, и всего-то прошло минут десять, как ты уснул, да, должно быть, и я тоже. Напиться ты за это время не мог, значит, тебе всё это приснилось.
- Да как же всё это могло присниться в десять минут?
- А всё-таки приснилось же, раз ничего этого не было.
- Да как же, Гек, ведь я всё это так ясно вижу…
- Не всё ли равно, ясно или не ясно. Ничего этого не было. Я-то знаю, потому что я тут всё время был.
Джим молчал минут пять, должно быть, обдумывал. Потом говорит:
- Ну ладно, Гек, может, мне это и приснилось, только убей меня бог, если я когда-нибудь видел такой удивительный сон. И никогда я так не уставал во сне, как на этот раз.
- Что ж тут такого! Бывает, что и во сне тоже устаёшь. Только это был вещий сон… Ну-ка, расскажи мне всё по порядку, Джим.
Джим пустился рассказывать и рассказал всё, как было, до самого конца, только здорово приукрасил. Потом сказал, что теперь надо "истолковать" сон, потому что он послан нам в предостережение. Первая отмель - это человек, который хочет нам добра, а течение - это другой человек, который нас от него старается отвести.
Крики - это предостережения, которые время от времени посылаются нам свыше, и если мы не постараемся понять их, они нам принесут несчастье, вместо того чтобы избавить от беды. Куча островков - это неприятности, которые грозят нам, если мы свяжемся с нехорошими людьми и вообще со всякой дрянью; но если мы не будем соваться не в своё дело, не будем с ними переругиваться и дразнить их, тогда мы выберемся из тумана на светлую, широкую реку, то есть в свободные штаты, и больше у нас никаких неприятностей не будет.
Когда я перелез на плот, было совсем темно от туч, но теперь небо опять расчистилось.
- Ну, ладно, Джим, это ты всё хорошо растолковал, - говорю я, - а вот эта штука что значит?
Я показал ему на сор и листья на плоту и на сломанное весло. Теперь их отлично было видно.
Джим поглядел на сор, потом на меня, потом опять на сор. Вещий сон так крепко засел у него в голове, что он никак не мог выбить его оттуда и сообразить, в чём дело. Но когда Джим сообразил, он поглядел на меня пристально, уже не улыбаясь, и сказал:
- Что эта штука значит? Я тебе скажу. Когда я устал грести и звать тебя и заснул, у меня просто сердце разрывалось: было жалко, что ты пропал, а что будет со мной и с плотом, я даже и не думал. А когда я проснулся и увидел, что ты опять тут, живой и здоровый, я так обрадовался, что чуть не заплакал, готов был стать на колени и ноги тебе целовать. А тебе бы только врать да морочить голову старику Джиму! Это всё мусор, дрянь; и дрянь те люди, которые своим друзьям сыплют грязь на голову и поднимают их на смех.
Он встал и поплёлся в шалаш, залез туда и больше со мной не разговаривал. Но и этого было довольно. Я почувствовал себя таким подлецом, что готов был целовать ему ноги, лишь бы он взял свои слова обратно.
Прошло, должно быть, минут пятнадцать, прежде чем я переломил себя и пошёл унижаться перед негром; однако я пошёл и даже ничуть об этом не жалею и никогда не жалел. Больше я его не разыгрывал, да и на этот раз не стал бы морочить ему голову, если бы знал, что он так обидится.
Глава XVI
Мы проспали почти целый день и тронулись в путь поздно вечером, пропустив сначала вперёд длинный-длинный плот, который тащился мимо без конца, словно похоронная процессия. На каждом конце плота было по четыре длинных весла, значит, плотовщиков должно было быть никак не меньше тридцати человек. Мы насчитали на нём пять больших шалашей, довольно далеко один от другого; посредине горел костёр, на обоих концах стояло по шесту с флагом. Выглядел он просто замечательно. Это не шутка - работать плотовщиком на таком плоту!
Нас донесло течением до большой излучины, и тут набежали облака и ночь сделалась душная. Река здесь была очень широкая, и по обоим её берегам стеной стоял густой лес; не видно было ни одной прогалины, ни одного огонька. Мы разговаривали насчёт Каира: узнаем мы его или нет, когда до него доплывём. Я сказал, что, верно, не узнаем; говорят, там всего около десятка домов, а если огни погашены, то как узнать, что проезжаешь мимо города? Джим сказал, что там сливаются вместе две большие реки, вот поэтому и будет видно. А я сказал, что нам может показаться, будто мы проезжаем мимо острова и опять попадаем в ту же самую реку. Это встревожило Джима и меня тоже. Спрашивается, что же нам делать? По-моему, надо было причалить к берегу, как только покажется огонёк, и сказать там, что мой отец остался на шаланде, по реке он плывёт первый раз и послал меня узнать, далеко ли до Каира. Джим нашёл, что это неплохая мысль, так что мы выкурили по трубочке и стали ждать.
Делать было нечего, только глядеть в оба, когда покажется город, и не прозевать его. Джим сказал, что уж он-то наверно не прозевает: ведь как только он увидит Каир, так в ту же минуту станет свободным человеком; а если прозевает, то опять очутится в рабовладельческих штатах, а там прощай, свобода! Чуть ли не каждую минуту он вскакивал и кричал:
- Вот он, Каир!
Но это был всё не Каир. То это оказывались блуждающие огни, то светляки, и он опять усаживался сторожить Каир. Джим говорил, что его бросает то в жар, то в холод оттого, что он так скоро будет на свободе. И меня тоже, скажу я вам, бросало то в жар, то в холод; я только теперь сообразил, что он и в самом деле скоро будет свободен, а кто в этом виноват? Я, конечно. Совесть у меня была нечиста, и я никак не мог успокоиться. Я так замучился, что не находил себе покоя, не мог даже усидеть на месте. До сих пор я не понимал, что я такое делаю. А теперь вот понял и не мог ни на минуту забыть - меня жгло, как огнём. Я старался себе внушить, что не виноват; ведь не я увёл Джима от его законной хозяйки. Только это не помогало, совесть всё твердила и твердила мне: "Ведь ты знал, что он беглый, мог бы добраться в лодке до берега и сказать кому-нибудь". Это было правильно, и отвертеться я никак не мог. Вот в чём была загвоздка! Совесть шептала мне: "Что тебе сделала бедная мисс Уотсон? Ведь ты видел, как удирает её негр, и никому не сказал ни слова. Что тебе сделала бедная старуха, за что ты её так обидел? Она тебя учила грамоте, учила, как надо себя вести, была к тебе добра, как умела. Ничего и плохого она тебе не сделала".
Мне стало так не по себе и так стыдно, что хоть помереть. Я бегал взад и вперёд по плоту и ругал себя, и Джим тоже бегал взад и вперёд по плоту мимо меня. Нам не сиделось на месте. Каждый раз, как он подскакивал и кричал: "Вот он, Каир!" - меня прошибало насквозь точно пулей, и я думал, что, если это и в самом деле окажется Каир, я тут же умру со стыда.
Джим громко разговаривал всё время, пока я думал про себя. Он говорил, что в свободных штатах он первым долгом начнёт копить деньги и ни за что не истратит зря ни единого цента; а когда накопит сколько нужно, то выкупит свою жену с фермы в тех местах, где жила мисс Уотсон, а потом они вдвоём с ней будут работать и выкупят обоих детей; а если хозяин не захочет их продать, то он подговорит какого-нибудь аболициониста, что бы тот их выкрал.
От таких разговоров у меня по спине мурашки бегали. Прежде он никогда не посмел бы так разговаривать. Вы посмотрите только, как он переменился от одной мысли, что скоро будет свободен! Недаром говорит старая пословица: "Дай негру палец - он заберёт всю руку". Вот что, думаю, выходит, если действовать сгоряча, без соображения. Этот самый негр, которому я всё равно что помогал бежать, вдруг набрался храбрости и заявляет, что он украдёт своих детей, а я даже не знаю их хозяина и никакого худа от него не видал.
Мне было обидно слышать это от Джима - такая с его стороны низость. Совесть начала меня мучить пуще прежнего, пока наконец я не сказал ей: "Да оставь ты меня в покое! Ведь ещё не поздно: я могу поехать на берег, как только покажется огонёк, и заявить". Я сразу успокоился и повеселел, и на душе стало куда легче. Все мои огорчения словно рукой сняло. Я стал глядеть, не покажется ли где огонёк, и даже что-то напевал про себя. Наконец замигал огонёк, и Джим крикнул:
- Мы спасены, Гек, спасены! Скачи и пляши от радости! Это добрый старый Каир, я уж знаю!
Я сказал:
- Я поеду в челноке, погляжу сначала. Знаешь, Джим, это, может, ещё и не Каир.
Он вскочил, приготовил челнок, положил на дно свою старую куртку, чтобы было мягче сидеть, подал мне весло, а когда я отчаливал, крикнул вслед:
- Скоро я прямо пойду плясать от радости, буду кричать, что это всё из-за Гека! Я теперь свободный человек, а где ж мне было освободиться, если бы не он? Это всё Гек сделал! Джим никогда тебя не забудет, Гек! Такого друга у Джима никогда не было, а теперь ты и вовсе единственный друг у старика Джима.
Я грёб, старался изо всех сил, спешил донести на него. Но как только он это сказал, у меня и руки опустились. Теперь я грёб еле-еле и сам не знал, рад я, что поехал, или не рад. Когда я отъехал шагов на пятьдесят, Джим крикнул: