- Внимание и повиновение, - откликнулись от входа.
Удары барабана и сильные голоса нукеров доносились даже сквозь толстые стены юрты. Потом барабаны стихли. Тысячник прикрыл глаза. Он много раз видел это. И вовсе не всегда на том, кого кидали спиной на бревно коновязи, а два могучих нукера хватали за плечи и бедра и начинали гнуть тело к земле - вовсе не всегда на этих несчастных были темные чапаны и простые шапки рядовых цэрегов.
Коновязи случалось принимать и темников.
- Хостоврул… - раздалось сверху.
- Непобедимый? - откликнулся тысячник.
Толстый войлок юрты поглотил влажный хруст позвоночника - а вот отчаянный предсмертный визг просверлил его насквозь.
- Только не думай, что твоя сестра в гареме Джихангира сможет помешать тебе лечь на то же самое место…
На тысячника словно пахнуло из-за полога юрты зимним холодом. Старый Пёс-Людоед будто читал его мысли.
- Можешь идти. И подумай, что можно сделать, чтобы мы не встречались более с тобой по этому поводу. Если ты еще придешь сюда с этим делом, назад тебя выведут. Недалеко, правда…
- Внимание и повиновение, о Непобедимый! - тысячник покинул черную юрту, пятясь.
Полог опустился. И Непобедимый позволил себе опустить свинцовое веко.
Его глаз уставал. Очень уставал. Но на душе старого Пса делалось нехорошо при одной мысли о том, как кто-то из этих темников, тысячников, сотников догадается, что смотрящее прямо ему в печень кровавое око видит только ползающие багровые пятна, будто кровь на черном войлоке… и мучительно хочет моргнуть.
- Кумысу, Непобедимый? - спросили рядом.
- Не надо, Найма… Знаешь что, сын?
- Да, Непобедимый?
Полководец задавил между скулами мучительный вздох. Старому Псу было некогда воспитывать щенят. Он доверил их самым надежным, самым верным. И те воспитали их - воспитали в неколебимой вере в неповторимость воинского дара Непобедимого. В преклонении и обожании перед именем отца - полубога, воплощенной молнии живых Богов. В то, что подражать ему и учиться у него - всё равно, что учиться светить у солнца. Старый дурак. Надо было доверить их врагам, чтоб воспитывали в зависти и ревности, в ненависти и неутолимом желании превзойти, превзойти любой ценой, любым числом жизней - в том голоде, что сейчас светит ему из раскосых глаз сопляка Бурундая - в мгновения между почтительными поклонами.
- Меня очень тревожит, что они начали их отпускать. Слухи… уже ходят слухи, а их не переломаешь об коновязь…
- Да, Непобедимый, я тоже думал об этом.
- Который это тысячник, Найма?
- Непобедимый шутит… - в голосе сына легкое недоумение. - Третий, конечно…
Третий тысячник. Почти пять сотен людей, сгинувших в неизвестности. Пропавшие дозоры, растворившиеся фуражиры, конвой, сгинувший вместе с пленниками…
Пять сотен. Для четырех туменов - невелика потеря… но не сама потеря страшна. Страшна неизвестность.
А теперь стали появляться выжившие. Кто-то очень умный там, в урусутских лесах, выждал время, дал кумысу настояться, а теперь сыплет в чан неизвестности пряности ужаса, как сказал бы кто-нибудь из стихоплетов царевича Гуюка.
Плохо, очень плохо…
- Внимание и повиновение! - заорали с той стороны войлочного полога. - Непобедимого требует к себе Джихангир! Немедленно!
- Внимание и повиновение! - отозвались голоса нукеров. Один тут же влетел в юрту, повалился на ковер ничком.
- Непоб…
- Я слышал, - опустил ногу на мгновенно склонившуюся под неё сыновнюю спину. - Найма, Бодончар, Яртак, едете со мною…
Каждый миг этого похода он ждет, что что-то пойдет не так. Или… или так. Так, как было задумано в далеком Каракоруме. Потому что только простаки вроде царевича Орду или глупцы вроде сиятельных Гуюка с Хархасуном могут верить, что их направили сюда побеждать, завоевывать, добывать последнее море.
Божественному Угэдэ не нужны были соперники в борьбе за престол великого деда, Небесного Воителя, Потрясателя Вселенной - и так слишком много змей шипело и жалило друг друга в одном кувшине. А вот прибрать к рукам улус Джучи было бы очень неплохо. Поэтому надо было собрать в одну кучу всех, кто стоял между Божественным и этим улусом, всех, кто зря отравлял воздух в Каракоруме, собрать и отправить их "покорять" земли, из которых когда-то едва вырвались два лучших Пса-Людоеда Небесного Воителя.
Зимой.
С тремя туменами.
А почему не воевать железный дворец Эрлига на берегу гнойного моря Бай-Тенгис?!
А того из них, в ком говорит кровь великого деда, кто не только честолюбив, но и умен, кто показывает умение управлять людьми, - его назначить Джихангиром обреченного похода. Главным виновником поражения - неизбежного, как восход солнца. И казнить - если сумеет выжить.
Только они забыли, что у мальчишки есть аталык…
Так он думал, старый дурак. Что толку во дворцах Каракорума от семидесяти побед на ратных полях? От грозных прозвищ и славы, которой пугали детей от Желтого моря до Гиркана и Персидских нагорий? Во дворце он оказался слеп, как новорожденный щенок, и так же беспомощен. Перед ним гостеприимно распахнули ловушку - и он сам вошел в неё.
Вполз на четвереньках.
Он упал на колени и подполз к трону Божественного. Он нижайше молил дозволить ему сопровождать воспитанника - во исполнение данной деду его, Небесному Воителю, клятвы. Сопровождать со своим туменом. Он смотрел снизу вверх единственным глазом с выражением собачьей преданности на искалеченной морде. Ну, давай, откажи мне - откажи в исполнении воли Того, на Чьем троне сидишь! Или выкинь зря своего лучшего полководца и немалое войско.
И вместо хотя бы проблеска растерянности, негодования, гнева увидел расползающееся на лице Божественного Угэдэ, будто лишай, благоволение. Увидел искорки радости в глазках невозмутимых советников владыки. И с ужасом понял, что сделал то, чего от него ждали. То, на что рассчитывали.
Он и его побратимы, Четыре Пса-Людоеда, - они растоптали в прах любую опасность, любое неповиновение на огромных просторах державы Небесного Воителя. Они сокрушили всех, кто хотя бы когда-нибудь мог восстать. Они принесли сыновьям и внукам Рыжебородого огромные земли.
И остались на них - единственной опасностью. Единственной силой.
Зачем нужны империи люди, которые помнят, что меч сильнее плети палача, палки стражника, калама мытаря? Зачем тому, кто сидит на троне, те, кто когда-то сносил троны с подноса Вселенной? Зачем успевшим привыкнуть к роскоши и утонченности дворцов, к благовониям и сложным изысканным ритуалам пропахшие кизяком и кумысом, завшивленные Псы-Людоеды? У лизоблюдов растоптанных ими владык, столпившихся около трона нового хозяина, они тоже вызывали не самые приятные мысли и воспоминания. Ну что с такими делать?
Зачем крысам - Пёс?
И вот он - сам! своей собственной волей! - преподнес им то решение, которого они больше всего хотели.
Сдохни, старый Пёс! Сдохни вместе со своим змеенышем!
Они были еще живы. Живы и даже побеждали. Они не только взяли ближнее к степи княжество Рез-ан, они взяли Ула-Темир и всё его младшие города, разбили войско Ула-Темирского хана. Они побеждали. Чудом.
Это раздражало. Пёс-Людоед не привык надеяться на чудеса. Они имеют привычку кончаться в самый неподходящий момент, из чудес перекидываться в чудищ.
У него было скверное ощущение, что самый неподходящий момент наконец настал.
Разумеется, к белому шатру они ехали верхами - не может же, в самом деле, Непобедимый ходить пешком, как какой-нибудь ханец или хорезмиец! Хотя в таком столпотворении скорости это вряд ли прибавляло. Ну да, нукеры не скупились на плети неповоротливым - но они мало что могли поправить.
Рядом с белым шатром в кольце частокола теснились другие юрты, те, где только белая полоска у дымохода обозначала принадлежность жилища принцу крови, потомку Священного Воителя. Крохотный кусочек Каракорума, налипший на подол так, что не стряхнешь. От юрты Гуюка тянуло вином и, кажется, гашишем, от юрты Хархасуна на Непобедимого с его свитой с ужасом и любопытством уставилась стайка размалеванных юнцов, где-то кричала девка… судя по всему, в руках еще одного потомка Потрясателя Вселенной, другого б давно уж заставили заткнуть игрушку.
У кольца костров вокруг белого шатра они остановились. Найма спрыгнул первым, чтоб помочь спешиться отцу, принять из его рук поводья и отвести коня к коновязи.
Войдя в белый шатер между двух самых крупных костров - младшие шаманы и шаманки покадили на них уталгаа с корой пихты и ветками можжевельника, отгоняя злых духов и сглаз, какие могли бы прилепиться к ним во враждебной стране, - Непобедимый со спутниками опустился на колени и на четвереньках выполз на середину шатра. Там он остановился, продолжая прижиматься опушкой шапки к ковру.
- Да не прогневается Джихангир на недостойного слугу своего…
- Мы не гневаемся… - серебряным колоколом прозвучало с высоты. - Можешь подойти.
Живая статуя из серебра, нефрита и слоновой кости. Холеные руки, нарисованное лицо, пышные одеяния из ханьского шёлка. Джихангир был молод. Он даже не был самым старшим среди родственников, отправленных с ним в поход. Над головой в причудливом венце беззвучно вздымались и опадали белоперые опахала-далбуур, гоня духоту юрты.
- Разрешаем поцеловать сапог.
По пирамиде из ковров и подушек чуть спустился мягкий сапожок из светло-зелёной тончайшей кожи, с поднятым носком. Непобедимый подобрался на четвереньках, привстал на коленях, потянулся вверх, опершись здоровой рукой об уходящие ввысь подушки, достигнув сапога Джихангира губами.
Вот и всё… а когда-то он садил, подхватив поперек пояса, на коня веселого круглолицего мальчишку с двумя косами и чёлкой, спускавшейся на лоб. А сейчас самое долгое прикосновение между ними, между аталыком и воспитанником, - прижаться губами к сапогу.
- О, как прекрасно… - звонко воскликнул один из стихоплётов-хорезмийцев, сидевших у ног Гуюка. - Посмотрите - на щеке Непобедимого слеза! Позволь, о Повелитель, я воспою это в поэме - и железное сердце Пса Небесного Воителя настигает умиление от несравненной красоты и великолепия достойнейшего из внуков Потрясателя Вселенной!
Удавить. Конями разодрать языкатую тварь.
- Не дозволяем, - ответило равнодушное серебро из-под полога Белой Юрты. - Воинский опыт и мудрость не нуждаются в поэмах. Можешь продолжать посвящать их нашему брату.
Гуюк метнул наверх злой взгляд, но смолчал. Поэт притих.
Непобедимый медлил отползти на положенное ему место.
"Повелитель, дозволь мне говорить с тобою, как наедине", - произнес он на наймани. Орду недоуменно хлопнул глазами, Гуюк злобно скривился и засопел, Хархасун подозрительно сузил подведенные глаза.
Нависшая над Непобедимым накрашенная маска улыбнулась - одними глазами.
"Мы наедине, мо… наш аталык. Всё эти - они никто. Их нет".
- Что такое, брат наш и Повелитель?! - вдруг взревел царевич Гуюк, тыча пальцем в Непобедимого. - Почему эта одноглазая собака смеет тут гавкать на каком-то диком наречии, которого мы не понимаем?!
- Да-да, - капризно закричал тонким голом сиятельный Хархасун. - Пусть говорит по-человечески!
На лице сиятельного Орду гримасу недоумения вмиг сменил гнев.
- Уймитесь! - рыкнул он на братьев. - Или в прошлый раз вы ничему не научились?
"Прошлый раз" был пиром перед походом. Орду и мальчишка Кулькан простодушно радовались за брата, а вот остальные - кипели от злости и зависти. Почему это командовать походом назначили юнца? Каждый - и пьяница Гуюк, и любитель мальчиков Хархасун, и все прочие - были уверены, что справятся ничуть не хуже. И, кроме Непобедимого, только сам новоназначенный Джихангир понимал, что его новый титул - это приговор. Понимал, что его обрекли на смерть, и готовился погибнуть так, как подобает внуку Чингиса и сыну Джучи. Оттого его еще больше бесили пьяные выкрики сиятельных братцев - а те, упившись, и вовсе толпой полезли на Джихангира-"мальчишку" в кулаки.
В ответ "мальчишка" взялся за плеть. А кому не хватило - досыта добавили ворвавшиеся в шатер нукеры в синих и чёрных чапанах…
Казавшаяся фарфоровой голова статуи на постаменте из ковров и подушек неторопливо развернулась к сородичам:
- Непобедимый говорит на этом языке оттого, что на нем говорим мы. Нашему сиятельному брату хочется еще что-нибудь узнать? - нарисованные губы изогнулись в ледяной улыбке.
Лица нукеров в синих чапанах, стоящих у стен шатра, были невозмутимы, как обычно.
Гуюк угрюмо опустил голову, пряча глаза:
- Нет, брат мой…
Фарфоровое лицо продолжало улыбаться ему.
- …И Повелитель, - с явной неохотой договорил Гуюк
Голова истукана на возвышении медленно кивнула и вновь обратилась к аталыку:
- Непобедимый, до нас доходят дурные вести. Правда ли, что наши воины исчезают в лесах целыми отрядами и никто не возвращается, чтобы поведать об их участи? Мы удивлены.
- Увы, Повелитель, но дела обстоят еще хуже… - закряхтел Пес. - В последнюю неделю они отпустили четверых. Обычно люди сперва делают что-то плохо. Потом лучше. Потом еще лучше. А тут они сначала убирали наши отряды бесследно. А сейчас появились беглецы. Думаю, их отпускают, Повелитель. Отпускают, дабы они внесли ужас в сердца цэрегов.
Истукан покачал головой, прикрыв глаза тонкими, сложно вырезанными веками.
- И что же Непобедимый думает про рассказы бежавших? - Джихангир протянул тонкопалую руку, и уйгур в синем халате, затканном жемчужными перьями, с поклоном вложил в неё небольшой свиток. - Мертвецы, бессмертные колдуны с крыльями?
Непобедимый пожал плечами:
- Трусам, Повелитель, часто мерещатся разные страхи - а кто не видит, тот выдумывает, оправдывая трусость.
Хотел бы Непобедимый и впрямь быть столь спокоен. Он вспомнил сегодняшнего беглеца. На труса и лжеца он походил мало. Больше на обезумевшего от страха. Только Джихангиру и так непросто, ни к чему прибавлять мальчику тревог. На это у него есть Пес.
- Тогда почему трусы Бурундая говорят то же, что трусы нашего войска? - спросил Повелитель.
Непобедимый прикрыл глаз. Ах, Бурундай, стервец сопливый, хитрый хорек! Так он, стало быть, сносится с Джихангиром помимо Непобедимого? Хорош щенок, ой хорош… жаль, очень жаль, что сейчас, во время похода, Бурундай нужен живым! И хуже того, на своем нынешнем месте.
Сейчас его просто некем заменить…
А еще это значит, что нападают не только на главное войско, но и на отряд Бурундая. Это еще хуже. Значит, их больше, их много больше… или они очень быстро передвигаются по заснеженным лесам, во что Непобедимому было поверить еще трудней, чем в восставших мертвецов.
Или они и впрямь отрастили крылья…
- Трусы, мой Повелитель, говорят разное, - позволил сухим губам намек на улыбку Пёс-Людоед. - На днях один из тысячников пытался уверить недостойного раба Повелителя, будто город, взять который его послали, обратился в озеро.
Молодые ханы захохотали. Статуя над ними обозначила нарисованными губами улыбку.
- Что же стало с храбрым тысячником?
- Джихангиру не стоит занимать себя судьбою… десятника, - старый Пес оскалил жёлтые зубы.
- Отчего же, Непобедимый? У Бурундая, в одной из сгинувших сотен, спасся именно десятник. И привез с собой нечто весьма, весьма занимательное. Такое занимательное, что Бурундай счел необходимым переслать его находку нам.
Белые руки взлетели, чтобы трижды удариться друг о дружку ладонями. Казалось, они и издадут звон фарфора или серебра, соприкоснувшись, - но прозвучали именно хлопки.
Синий нукер не замедлил явиться на зов. Возник, принеся с собой в жар натопленной юрты морозный дух урусутской зимы, и с поклоном уложил между Непобедимым и повелителем крупный сверток, а рядом с ним нечто круглое и косматое. Гуюк и Орду с любопытством подались вперед, Хархасун, напротив, брезгливо отстранился.
Непобедимый рассматривал отрубленную голову, скалящуюся в своды белого шатра остановившейся улыбкой. Да, ее отсекли у мертвеца. Когда голову отрубают живому, кожа и мышцы стягиваются, и кость торчит из культи, как палец из кукиша. Тут же срез был ровен. Очевидно, было и еще что-то - Бурундай, увы, вовсе не глуп и не станет пытаться удивить кого-то в белом шатре головой, отрубленной от покойника. Здоровой рукой Пёс-Людоед придвинул к себе сверток и начал, придерживая сухой, левой, разворачивать его.
- Неплохая закуска… - во весь голос заметил сиятельный Гуюк.
- Подарок! - зашелся визгливым смехом Хархасун, которому что-то шепнул на ухо влажными губами служка-мальчик. - Бурундай прислал Непобедимому наставнику подарок - новую руку! Непобедимый, погляди в тряпках, там еще должен быть новый глаз!
- Молчание! - ударил серебряный колокол под сводом шатра. - Что скажет наш аталык?
- Эта рука, - медленно произнес Непобедимый, вертя чужую конечность в своей, - отрублена у живого. Более того, это не рука урусута. Недостойный бы сказал, Повелитель, что это - рука воина нашего войска.
- Всё верно, - истукан из жемчуга, серебра и фарфора утвердительно качнул головой. - Бурундай пишет нам, что это - рука того самого десятника. А если Непобедимый сравнит рану от укуса на этой руке и зубы мёртвой головы, то обнаружит, что именно эти зубы и грызли живую руку.
Младшие ханы вытянули шеи - не исключая и Хархасуна, в котором любопытство победило брезгливость и трусость. Непобедимый поднес к глазу отрубленную руку, рассматривая место укуса. Посмотрел на ощеренные зубы мёртвой головы. Да, очень похоже на то. Десятник пытался заслонить от мёртвых зубов горло, а когда мертвец вгрызся в подставленную руку, обезглавил его. Щенок Бурундай переплюнул старого Пса, нашел очень веские доказательства правдивости рассказов уцелевших. Плохо, что это правда. Хорошо, что они теперь точно знают об этом.
- Бурундай также пишет нам, - продолжал фарфоровый идол, когда-то бывший его названым сыном, - что хотел отправить нам десятника целиком, но побоялся, что на живом человеке за время пути рана от укуса заживет, а словам мы можем и не поверить.
И Повелитель добавил, явно наслаждаясь:
- Бурундай пишет нам, что отдал приказ о погребении десятника с почестями, полагающимися сотнику…
Непобедимый скрипнул зубами. Умный, какой же умный мальчик Бурундай. Далеко пойдет, очень далеко… если только кто-нибудь не свернет ему его умную голову. Например, один старый одноглазый Пёс с сухой лапой.
- Если одни мертвецы воюют, Повелитель, не стоит удивляться, когда другие получают воинские звания, - отозвался он равнодушно. Хорезмиец у ног Гуюка сделал удивленные глаза, а потом вытащил калам из одного рукава и свиток из другого и начал что-то торопливо записывать. Да уж не вздумал ли он вставить слова Непобедимого в свои стишки? При чём тут война и мёртвые - ведь стихи пишут про птичек, цветы и прочую чушь? Ну или про лицо владыки, рядом с которым солнце скорбно заворачивается в облака, стыдясь своего несовершенства, - кажется, один из стихоплетов Гуюка выдал нечто подобное.