- Как? Неужели они считают здесь деревья и стебли трав?
- Вот именно, и для того, чтобы такие цыганята, как ты, не сожгли их.
- Я? Да я ни за какую награду не сделал бы вреда джунглям. Ведь это - мой дом.
Он повернулся к Гисборну с улыбкой, в которой было неотразимое очарование, и сделал предостерегающий жест рукой.
- Теперь, сахиб, пойдём немного потише. Нет нужды будить собаку, хотя она спит довольно крепко. Было бы лучше всего, если бы я пошёл вперёд и выгнал его по ветру на сахиба.
- Аллах! С каких это пор голые люди могут выгонять тигров, как скот? - сказал Гисборн, поражённый смелостью своего спутника.
Тот снова мягко засмеялся.
- Ну, тогда пойдём вместе со мной и застрели его по-своему из твоего большого английского ружья.
Гисборн пошёл следом за своим разведчиком, пробирался сквозь чащу, полз по земле, карабкался вверх, опять спускался вниз и испытал на самом себе все трудности выслеживания зверя в джунглях. Он был страшно красен и обливался потом, когда Маугли предложил ему, наконец, поднять голову и внимательно приглядеться к синеватой скале близ маленького горного озера. На берегу его лежал, развалясь в сладкой неге, тигр и лениво посасывал громадную переднюю лапу. Он был старый, желтозубый и порядочно уже облезший, но в этой позе и освещённый солнцем он имел довольно внушительный вид.
Гисборн не увлекался идеями спортсмена, когда приходилось иметь дело с тигром, убившим человека. Он знал, что эту гадину надо уничтожить как можно скорее. Он перевёл дыхание, прислонил ружьё к выступу скалы и свистнул. Голова зверя, находившегося на расстоянии двадцати футов от дула ружья, медленно повернулась, и Гисборн не торопясь выпустил в него два заряда, один - пониже плеча, а другой - пониже глаза. На таком расстоянии даже самые крепкие кости не могут устоять против действия разрывных пуль.
- Шкура не стоила того, чтобы сохранить её во что бы то ни стало, - сказал он, когда дым рассеялся и они увидели зверя, бившегося и дёргавшегося в предсмертных судорогах.
- Собаке - собачья смерть, - спокойно сказал Маугли. - Действительно, с этой падали нечего взять с собой.
- А усы? Разве ты не хочешь взять усы? - спросил Гисборн, который знал, как загонщики ценили такие вещи.
- Я? Разве я презренный шикарри джунглей, чтобы возиться с мордой тигра? Пусть валяется. Вот уже явились его друзья.
Где-то вверху над их головами раздался пронзительный свист спускающегося коршуна; Гисборн в это время выбрасывал пустые гильзы и обтирал лицо.
- Если ты не шикарри, то откуда ты знаешь так хорошо все повадки тигров? Ни один разведчик не мог бы справиться лучше тебя с этим делом.
- Я ненавижу всех тигров, - коротко ответил Маугли. - Пусть сахиб позволит мне нести его ружьё. Арре, какое же оно красивое. А куда идёт теперь сахиб?
- Домой.
- Могу ли я идти с ним вместе? Я ещё никогда не видел дома, где живут белые люди.
Гисборн пошёл к себе домой, а Маугли бесшумно шёл впереди него, блестя на солнце своей бронзовой кожей. Он с любопытством осмотрел веранду и два стула, стоявших на ней, подозрительно пощупал рукой бамбуковую штору и вошёл, все время оглядываясь назад. Гисборн опустил штору, чтобы спрятаться от солнца. Она с шумом упала, но прежде чем она коснулась пола веранды, Маугли выскочил в сад и остановился, с трудом переводя дыхание.
- Это ловушка? - с волнением выговорил он.
- Белые люди не устраивают ловушек для людей, - смеясь сказал Гисборн. - Ты в самом деле пришёл из джунглей.
- Да, я вижу, - сказал Маугли, - она не может ни поймать, ни захлопнуться. Но я никогда не видел таких вещей.
Он вошёл на цыпочках и с удивлением стал рассматривать убранство двух комнат. Абдул-Гафур, который отдыхал после завтрака, посмотрел на него с глубоким отвращением.
- Столько хлопот, чтобы поесть, и столько беспокойства, чтобы лежать после того, как поешь, - насмешливо заметил Маугли. - Мы в джунглях лучше устраиваемся. Но здесь чудесно. Тут есть много богатых вещей. Разве сахиб не боится, что их могут украсть? Я никогда ещё не видал таких чудесных вещей.
Он засмотрелся на покрытое пылью медное бенаресское блюдо на шаткой этажерке.
- Только вор из джунглей мог бы забраться сюда, - сказал Абдул-Гафур, с шумом доставая блюдо. Маугли широко раскрыл глаза и уставился на белобородого магометанина.
- В моей стране, когда козлы блеют слишком громко, им перерезают горло, - смело сказал он. - Но ты не бойся. Я ухожу.
Он повернулся и исчез в лесу. Гисборн взглянул ему вслед с улыбкой и потом слегка вздохнул. Для служащего лесного департамента не было ничего интересного в этих лесах, кроме служебных обязанностей, а этот сын леса, который, видимо, знал тигров, как другие люди знают собак, мог бы быть хорошим развлечением.
"Это очень странное существо, - подумал Гисборн. - Он мне напоминает иллюстрации в классическом словаре. Я бы хотел сделать из него своего оруженосца. Не очень-то приятно охотиться одному, а из этого мальчика вышел бы великолепный шикарри. Но что он за странный человек!"
В этот вечер он сидел на веранде под открытым небом, курил и размышлял. Дым кольцами поднимался из отверстия трубки. Но когда он на минуту перестал курить, он вдруг увидел перед собой Маугли, который сидел, скрестив руки на груди, на краю веранды. Только дух мог подкрасться так бесшумно. Гисборн вздрогнул от удивления и уронил трубку.
- В лесу не с кем поговорить, - сказал Маугли, - вот поэтому-то я и пришёл сюда. - Он наклонился, поднял трубку и подал её Гисборну.
- О! - сказал Гисборн и после долгого молчания спросил: - Ну, что нового в лесу? Не нашёл ли ты ещё тигра?
- Нильгаи имеют привычку менять свои пастбища с новым месяцем. Свиньи пасутся теперь около Канийского ручья, потому что они не хотят пастись вместе с нильгаи, а один из их сосунков был убит в высокой траве у истока ручья леопардом. Вот все, что я знаю.
- Но откуда же ты все это знаешь? - спросил Гисборн, наклоняясь вперёд и пристально глядя в глаза юноше, блестевшие при свете звёзд.
- Откуда я знаю? У нильгаи есть свои привычки и свои обычаи, и каждый ребёнок знает, что свиньи не будут пастись с ними.
- А я этого не знаю, - сказал Гисборн.
- О-о?.. А ты ещё смотритель - так говорили мне люди из хижин - смотритель над всем, что есть в лесу!
Он рассмеялся.
- Нетрудно болтать и рассказывать всякие детские сказки, - возразил Гисборн, задетый насмешкой. - Ты вон говоришь, что в лесу делается то и то, а кто же может сказать, правда это или нет?
- Что касается трупа сосунка свиньи, то завтра я покажу тебе его кости, - возразил Маугли невозмутимым тоном. - А относительно нильгаи, если сахиб будет сидеть очень тихо, я пригоню сюда одного из них, и, если внимательно прислушаться, сахиб узнает, откуда нильгаи пригнан.
- Маугли, джунгли сделали тебя сумасшедшим, - сказал Гисборн. - Кто может загнать нильгаи?
- Тихо, сиди только тихо. Я иду…
- Этот человек - настоящий дух! - сказал Гисборн, потому что Маугли скрылся во мраке, и не слышно было даже лёгкого шума шагов. Лес раскинулся крупными складками бархата под мерцающим сиянием звёзд - было так тихо, что лёгкий шелест ветра в верхушках деревьев казался ровным дыханием спящего ребёнка. Абдул стучал посудой в кухне.
- Не шуми ты там! - крикнул Гисборн и приготовился слушать, как человек, привыкший к тишине леса. Для того чтобы не утратить уважения к самому себе в своём уединении, он приучил себя переодеваться каждый вечер перед обедом, и теперь белая накрахмаленная манишка и рубашка скрипели в такт его дыханию, пока он не переменил позы. Потом начал сипеть табак в плохо прочищенной трубке, и Гисборн отбросил её в сторону. Теперь ничто более не нарушало безмолвия спящего леса.
Но вот откуда-то из непостижимой дали, из неизмеримого мрака донёсся слабый, едва уловимый звук волчьего воя. Потом снова наступило молчание - казалось, на долгие часы. Наконец, когда ноги у него ниже колена совершенно онемели, Гисборн услышал какой-то звук, похожий на треск ломаемого кустарника. Но он не поверил себе, пока звук не повторился снова и снова.
- Звук идёт с запада, - пробормотал он, - кто-то там бежит.
Шум становился все явственнее - можно было различить не только треск сучьев, но и прыжки зверя, и даже густое хрипенье разгорячённого бегом нильгаи, охваченного паническим ужасом и не разбиравшего дороги.
Чья-то тень мелькнула между стволами деревьев, попятилась назад, с ворчанием повернулась и, стуча копытами по голой земле, пробежала мимо Гисборна так близко, что он мог бы достать рукой. Это был самец нильгаи, весь обрызганный росой; ползучие растения запутались в его гриве, в глазах его отразился свет, падавший из окон дома. Животное остановилось на месте при виде человека и побежало вдоль лесной опушки, пока не слилось с темнотой ночи. Первой мыслью в поражённом изумлением мозгу Гисборна была мысль о непристойности такой гонки напоказ огромного сизого быка нильгаи и появлении его здесь среди ночи, которая принадлежала только ему одному.
Но тут нежный голос произнёс подле него:
- Он пришёл с водопоя, куда вёл стадо. Он пришёл с запада. Верит ли мне сахиб теперь, или я должен пригнать все стадо, чтобы сахиб мог пересчитать его? Ведь сахиб - смотритель этого леса…
Маугли поднялся на террасу и снова уселся на ней, слегка запыхавшись. Гисборн смотрел на него с величайшим удивлением.
- Как ты это сделал? - спросил он.
- Сахиб видел сам. Бык был пригнан сюда, пригнан, как буйвол. Хо! Хо! Ему будет о чем порассказать, когда он вернётся к стаду.
- Это совершенно ново для меня. Значит, ты можешь бегать так же быстро, как нильгаи?
- Сахиб видел сам. Если сахиб захочет узнать ещё что-нибудь из жизни зверей, то я, Маугли, буду здесь. Это - хороший лес, и я останусь в нем.
- Оставайся, и, если тебе захочется есть, мои слуги всегда будут давать тебе пищу.
- Я, правда, очень люблю жареное мясо, - живо заметил Маугли. - Ни один человек не скажет теперь, что я не ел вареного и жареного мяса, как все другие. Я буду приходить к тебе за пищей. Со своей стороны я обещаю, что сахиб может спать спокойно ночью в этом доме, и ни один вор не заберётся к нему, чтобы унести его драгоценные сокровища.
Разговор прервался сам собою, так как Маугли вдруг исчез. Гисборн долго ещё курил на веранде, и все его мысли сходились к тому, что в лице Маугли он нашёл идеального разведчика и лесного сторожа, в котором давно уже нуждались и он сам, и лесное ведомство.
- Я должен устроить его на правительственную службу. Человек, который может загонять нильгаи, должен знать лес лучше, чем пятьдесят обыкновенных людей. Это просто какое-то чудо - lusus naturae, и, если только он захочет остаться на одном месте, он должен стать лесным разведчиком, - сказал Гисборн.
Мнение Абдул-Гафура было менее благоприятно для Маугли. Помогая Гисборну раздеться на ночь, он сообщил ему, что чужеземцы, являющиеся Бог весть откуда, чаще всего оказываются ворами, и что он лично не одобряет этих голых парий, которые не знают даже, как надо обращаться с белыми людьми. Гисборн засмеялся и отослал его к себе, и он ушёл, ворча что-то про себя. Ночью он нашёл предлог встать и поколотить свою тринадцатилетнюю дочь. Никто не знал причины их ссоры, но Гисборн слышал плач.
В следующие за этим дни Маугли приходил и уходил, как тень. Он устроил себе первобытное жилище в ветвях дерева, неподалёку от бунгало, и поселился в нем. Когда Гисборн выходил на веранду подышать свежим воздухом, он тогда видел его сидящим при лунном свете, склонив голову к коленям, или вытянувшимся вдоль толстого сука и плотно прижавшимся к нему, как это делают звери ночью. Увидев его, Маугли желал ему спокойной ночи или, спустившись вниз, рассказывал ему всевозможные чудесные истории об образе жизни зверей в лесу. Однажды его застали в конюшне, где он с глубоким интересом разглядывал лошадей.
- Это верный признак того, что он собирается украсть одну из них, - заметил Абдул-Гафур. - Ну почему, если он все равно вертится около дома, не хочет он исполнять какую-нибудь обязанность в нем? Но нет, он предпочитает шляться туда-сюда, кружить головы дуракам и заставлять неопытных людей с раскрытым ртом слушать его глупости.
Встречаясь с Маугли, Абдул-Гафур всегда старался дать ему какое-нибудь трудное поручение: например, принести воды или ощипать дичь, а Маугли, смеясь, всегда выполнял его.
- У него нет касты, - говорил Абдул-Гафур. - Он может что-нибудь натворить. Смотрите, сахиб, как бы он не набедокурил! Змея всегда останется змеёю, а цыган из джунглей будет вором до самой смерти.
- Замолчи, ты! - сказал Гисборн. - Я позволяю тебе вести хозяйство, как ты сам знаешь, только бы ты не слишком шумел, потому что я знаю твои привычки и обычаи. Но ты не знаешь моих. Человек этот, без сомнения, немножко помешан.
- Ну, конечно, немножко помешан, но только очень немножко, - возразил Абдул-Гафур, - а что из этого выйдет, мы ещё посмотрим.
Несколько дней спустя Гисборну пришлось уехать по делам службы на три дня в лес. Абдул-Гафур, будучи стар и тучен, остался дома. Он не любил ночлегов в хижинах загонщиков и проявлял излишнюю склонность принимать от имени своего господина приношения зерном, маслом и молоком от тех, которым было очень трудно доставлять ему эти дары. Гисборн уехал на рассвете, слегка рассерженный тем, что лесного человека не было на веранде и он не мог взять его с собой. Он нравился ему, нравился своей силой, ловкостью, бесшумной быстротой движений и беспечной, открытой улыбкой; нравился своим полным незнанием светских приличий и церемоний и своими детскими рассказами (Гисборн теперь верил ему) о том, что делают звери в лесу. Проехав около часу по зелёным зарослям, он услышал за собой шорох, и Маугли появился около его стремени.
- У нас есть работа на три дня, - сказал Гисборн, - надо осмотреть посаженные деревья.
- Хорошо, - сказал Маугли, - всегда хорошо выращивать молодые деревья. Они дают тень, если только звери не попортят их раньше. Но прежде всего мы должны опять прогнать кабанов.
- Опять? Почему так?.. - смеясь, сказал Гисборн.
- О, они сегодня ночью вырвали корни и точили клыки о молодые каучуковые деревья, и я их прогнал прочь. Потому-то я и не пришёл сегодня утром на веранду. Кабанам вовсе не место по эту сторону леса. Мы должны держать их около истоков Канийской реки.
- Если бы человек мог гонять звезды на небе, то он, пожалуй, сделал бы и это; но если ты это сделал, Маугли, как ты рассказываешь, то ты, значит, сделался пастухом в лесу без всякой платы и без всякой выгоды для себя…
- Но ведь это лес сахиба, - живо возразил Маугли.
Гисборн в знак благодарности кивнул ему головой и продолжал:
- Но не лучше ли было бы служить правительству? За долгую службу полагается пенсия.
- Я уже думал об этом, - сказал Маугли, - но загонщики спят в хижинах за закрытыми дверьми, а для меня это все равно, что попасть в ловушку. Но я думаю…
- Подумай хорошенько и потом скажи мне. Здесь мы будем завтракать.
Гисборн сошёл с лошади, вынул свой завтрак из самодельного мешка, привязанного к седлу, и заметил, что над лесом занялся яркий день. Маугли улёгся в траве подле него, подняв голову к небу.
Но вот он прислушался и заговорил медленным шёпотом:
- Сахиб, разве в бунгало был дан приказ выпустить сегодня белую кобылу?
- Нет, она стара и толста и, кроме того, слегка хромает.
- Но сейчас на ней кто-то едет, и не очень медленно, по дороге, ведущей к железнодорожной линии.
- Что ты?.. Ведь она в двух косса отсюда. Это дятел стучит.
Маугли приставил ладонь к глазам, чтобы защититься от солнца.
- Дорога идёт зигзагами от бунгало. Здесь не больше одного косса по направлению полёта коршуна, а звук летит, как птица. Не взглянуть ли нам?
- Вот ещё, глупости! Бежать целый косс по такому солнцу, чтобы узнать, что за шум в лесу!
- Но ведь эта лошадь - лошадь сахиба. Я хотел пригнать её сюда. Если она не принадлежит сахибу, не беда, а если она - его, то пусть сахиб делает с нею, что хочет. Её очень сильно погоняют.
- Но как же ты пригонишь её сюда, сумасшедший ты человек?
- Но разве сахиб забыл? Таким же путём, как я пригнал нильгаи и других.
- Ну, тогда вставай и беги, если уж тебе так не терпится.
- О, бежать не надо!
Он сделал рукой знак молчания и, продолжая лежать на спине, трижды издал глубокий гортанный звук.
- Она придёт, - сказал он наконец. - Подождём её здесь в тени.
Длинные ресницы опустились на дикие глаза, и Маугли задремал в утренней тишине. Гисборн терпеливо ждал. Несомненно, Маугли был помешан, но для одинокого лесничего трудно было найти более занимательного товарища.
- Хо! Хо! - лениво выговорил Маугли, не открывая глаз. - Он свалился. Кобыла придёт первая, а потом и человек.
Тут он заржал, точь-в-точь как жеребец Гисборна. Через три минуты белая кобыла Гисборна, осёдланная и взнузданная, но без седока, ворвалась на лужайку, где они сидели, и побежала к жеребцу.
- Она не очень разгорячилась, - сказал Маугли, - но в эту жару пот легко выступает. А теперь мы подождём её седока, потому что человек ходит медленнее, чем лошадь, особенно если он толст и стар.
- Аллах! Это какое-то дьявольское наваждение! - воскликнул Гисборн, вскочив на ноги, потому что в лесу послышался чей-то жалобный стон.
- Не беспокойся, сахиб. Он не ушибся. Он тоже будет говорить, что это дьявольское наваждение. Послушай! Кто это?
Это был голос Абдул-Гафура, исполненный смертельного ужаса и умолявший кого-то пощадить его и его седые волосы.
- Я не могу двинуться ни шагу дальше! - плакался он. - Я стар, я потерял мою чалму. Арре! Арре! Но я пойду. Я потороплюсь и побегу! О вы, дьяволы ада, ведь я мусульманин!
Кусты раздвинулись, и показался Абдул-Гафур без чалмы, без пояса, необутый, с багровым лицом и руками, выпачканными в грязи. Увидев Гисборна, он застонал опять и, весь дрожащий и обессиленный, бросился к его ногам. Маугли с мягкой улыбкой наблюдал за ним.
- Это не шутка, - серьёзно сказал Гисборн. - Ты видишь, Маугли, человек этот близок к смерти.
- Он не умрёт. Он просто испугался. Но ведь никто не заставлял его отправляться на прогулку.
Абдул-Гафур издал новый стон и поднял голову, дрожа всем телом.
- Это были чары - чары и дьявольское наваждение! - всхлипнув, проговорил он, ударяя себя рукой в грудь. - За мой грех дьяволы протащили меня через весь лес. Теперь всему конец! Я приношу покаяние. Возьми их, сахиб!
Он протянул ему свёрток грязной бумаги.
- Что это значит, Абдул-Гафур? - сказал Гисборн, начиная догадываться, в чем дело.
- Посади меня в тюрьму - деньги все здесь, но запри меня крепко, чтобы дьяволы не пошли и туда за мной. Я согрешил против сахиба и против соли, которую я ел у него; но если бы не эти проклятые лесные дьяволы, я бы мог купить себе землю далеко отсюда и жил бы в мире до конца дней. - И он стал биться головой о землю в припадке отчаяния и скорби. Гисборн вертел в руках пачку кредиток. Это было его жалованье, накопившееся за последние девять месяцев, - эта пачка кредиток лежала у него в комоде вместе с письмами из дома. Маугли, тихонько посмеиваясь про себя, не сводил глаз с Абдул-Гафура.