- Про бога, - отвечаю, - лучше помолчим, Михал Василич. Много, - говорю, - в вашем доме я счастья видала? Стирала, готовила на вас, а вы мне жалованье платили? Какую прозодежду давали? Какой отпуск представляли? Только, - говорю, - делов ваших, что беременная от вас стала…
- Что ты! что ты! - руками машет, как оглашенный чёрт, - невозможно, что беременная ты!
- Очень, - отвечаю, - возможно, факт на лице…
Затрясся он, шипит на меня шёпотом:
- Что ж, значит, и меня губить будешь? Меня, - и даже плачет, - нельзя губить, у меня талант погибнуть может!..
- Мне, - отвечаю, - на ваш талант наплевать, Михал Василич! - Очень я тогда свою силу почувствовала и смелая стала - стр-расть! - У меня, - говорю, - может быть, десять талантов пропадает, и мы про то не знаем! Нельзя безнаказанно пролетарское здание разбивать!
Молчит и головой трясёт. Синий с лица стал, нехороший…
Но только вскорости и его вызвали в суд…
Спрашивали нас, спрашивали, жена председателева тоже всё рассказала и волновалась, Платон Петрович на мою мельницу доказывал, а как выложили всё до точки, тут прокурор и говорит: "Прошу в виду ясности дела взять гражданина Сеткина под стражу!" и начал своё слово держать.
И присудили они Михал Василича на три года, и чтоб со строгой изоляцией, а отсидит, чтоб из Москвы уехал, и жить тут не смел, а мне говорят, чтоб я с него требовала на содержание ребёнка, и что на всеё квартиру наложут арест, чтоб всё на ребёнка шло. Председателева жена взволновалась ужасно: "Об этом, - говорит, - товарищи судьи, вы не сумлевайтесь, об этом наш долг позаботиться, всем правлением решили сеткинскую комнату ей с ребёнком предоставить, а раз на имущество, - говорит, - наложен по алиментам арест, то это очень предусмотрительно, пусть живёт, а я ей службу найду"… И ласково берёт за моё плечо и ведёт из суда. А я иду, как во сне, и поверить не смею… Пришли мы в этую комнату, плбчу я, разливаюсь - неужели пришла моя мечта, и всё роскошество - моё, и что Михал Василич будет всеё жизнь на ребёнка платить, - плбчу, конечно, от радости и говорю председателевой жене:
- Как же мне теперь быть? Прямо не верю своему счастью! И если, - говорю, - маменьке на деревню написать - тоже не поверит.
- Что ж, - отвечает, - и горя много было, но теперь, - говорит, - надо в профсоюз записаться, чтоб из тебе выдвинулась на платформу сознательная гражданка, а не шатай-валяй!..
- Господи, - отвечаю, не только в союз, полы вам каждую неделю буду мыть…
- Этого мне не надо, - строго мне говорит, - я по долгу делаю, а не за интерес…
И стала я жить одна, и потекла моя жизнь роскошно. Продала ейные инструменты по аборту соседней акушерке, шубу его продала, запонки золотые, что он поминал, часы луковкой - живу, словно барыня. Встану утром, сварю себе кофею, или там чаю какого, и пойду неграмотностью заниматься. Записали меня, конечно, в союз и всё взыскали, что зажила у них, за прозодежду и за отпуск. Конечно, теперь мне родить приходится, но председателева жена говорит, что в городу на это государство смотрит и денег даёт, - не то, что моя маменька, бывалача, в поле под ракиткой родит и сама дитя домой тащит. Стала я роскошно жить - Платон Петрович и вот он. "Всегда, говорит, - вы мне нравились бесподобно, а что грех на вас есть, теперь, - говорит, - этого греха нету: аннулировано, и женчина большую слободу имеет: роди от кого хочешь, никому дела нету, только чтоб алименты платил аккуратно…" Очень большое счастье обещает Платон Петрович:
- Актёры, - говорит, - отнюдь не плохо зарабатывают, - не только ребёнку на молоко, и вам на мороженое хватит… А если вы согласитесь со мной законно расписаться, - возьму рабочий кредит, и всеё тебя, как куколку, разодену…
Да только оставила я без внимания его лукавые речи.
- Что одеть меня, - отвечаю, - посул даёте, так я, - говорю, - и так Клавдии Ивановны платья ношу, хорошие платья, и жёлтенький жакетик по судебной описи мне достался… Нет, дорогой Платон Петрович, очень я в городе поумнела, и пролетарское моё происхождение не дозволяет мне заключать брак но расчёту… моя мечта дальше идёт!
И задумала я Андрюшку в Москву выписать. Всё ж таки - рожу, а ведь неловко ребёночку без родного отца быть.
И вот какая моя к тебе, Грунюшка, будет окончательная просьба. Приедешь ты на Зелёную Слободу - скажи ты ему, чёрту гололобому, чтоб ехал сюда, и об жизни не беспокоился, потому моя мечта вывезла наперёд его, и что пиджак михалвасиличев я ему сберегла и портсигар серебряный тоже пока не продавала…
1926 г.