Сэр Лоренс напряг все свои духовные способности и попробовал поставить себя перед аналогичным выбором. Но он был неверующим, и единственный вывод, который ему удалось сделать, сводился к следующему: "Мне бы страшно не хотелось, чтобы на меня оказали давление в таком вопросе". Понимая, что это заключение ни в коей мере не соответствует важности проблемы, он спустился в холл, закрылся в телефонной кабине и позвонил Майклу. Затем, опасаясь оставаться в клубе дольше: того и глядишь наскочишь на самого Дезерта, взял такси и отправился на Саут-сквер.
Майкл только что вернулся из палаты, столкнулся с отцом в холле, и сэр Лоренс изъявил желание уединиться с сыном в его кабинете, интуитивно чувствуя, что Флёр при всей её проницательности не подходит роль участницы совещания по столь щекотливому пункту. Он начал с того, что объявил о помолвке Динни. Майкл выслушал это сообщение с такой странной смесью удовлетворения и тревоги, какая не часто выражается на человеческом лице.
- Что за плутовка! Как она умеет прятать концы в воду! - воскликнул он, - Флёр - та заметила, что Динни в последние дни выглядит уж как-то особенно невинно, но я сам никогда бы не подумал. Мы слишком привыкли к её безбрачию. Помолвлена, да ещё с Уилфридом! Ну что ж, теперь, надеюсь, парень покончит с Востоком.
- Остаётся ещё вопрос о его вероисповедании, - мрачно вставил сэр Лоренс.
- Не понимаю, какое это имеет значение. Динни - не фанатичка. Зачем Уилфрид переменил веру? Вот уж не предполагал, что он религиозен. Меня это прямо-таки ошеломило.
- Тут дело посложнее.
Когда сэр Лоренс кончил рассказывать, уши у Майкла стояли торчком и лицо было совершенно подавленное.
- Ты знаешь его ближе, чем кто бы то ни было, - закончил сэр Лоренс. - Твоё мнение?
- Мне тяжело так говорить, но возможно, что это правда. Для Уилфрида это, пожалуй, даже естественно, хотя никто никогда не поймёт - почему. Ужасная неприятность, папа, тем более что здесь замешана Динни.
- Дорогой мой, прежде чем расстраиваться, надо выяснить, насколько это верно. Удобно тебе зайти к нему?
- Было время - заходил запросто.
Сэр Лоренс кивнул:
- Мне всё известно. Но ведь с тех пор прошло столько лет.
Майкл тускло улыбнулся:
- Я подозревал, что вы кое-что заметили, но не был уверен. После отъезда Уилфрида на Восток мы виделись редко. Всё же зайти могу…
Майкл запнулся, потом прибавил:
- Если это правда, он, вероятно, все рассказал Динни. Он не мог сделать ей предложение, не сказав.
Сэр Лоренс пожал плечами:
- Кто струсил раз, струсит и в другой.
- Уилфрид - одна из самых сложных, упрямых, непонятных натур, какие только бывают на свете. Подходить к нему с обычной меркой - пустое занятие. Но если он и сказал Динни, от неё мы ни слова не добьёмся.
Отец и сын взглянули друг на друга.
- Помните, в нём много героического, но проявляется оно там, где не нужно: он ведь поэт.
Бровь сэра Лоренса задёргалась: верный признак того, что он пришёл к определённому решению.
- Придётся заняться этой историей вплотную. Люди не пройдут мимо неё - не такая у них природа. Мне, конечно, нет дела до Дезерта…
- Мне есть, - возразил Майкл.
- …но я беспокоюсь о Динни.
- Я тоже. Впрочем, она поступит так, как сочтёт нужным, папа, и переубеждать её - напрасный труд.
- Это одно из самых неприятных событий в моей жизни, - с расстановкой вымолвил сэр Лоренс. - Итак, мой мальчик, пойдёшь ты к нему или сходить мне?
- Пойду, - со вздохом ответил Майкл.
- Он скажет тебе правду?
- Да. Останетесь обедать?
Сам Лоренс покачал головой:
- Боюсь встречаться с Флёр, пока у меня на душе эта забота. Я полагаю, тебе не нужно напоминать, что до твоего разговора с ним никто ничего не должен знать, даже она?
- Разумеется. Динни ещё у вас?
- Нет, вернулась в Кондафорд.
- Её семья! - воскликнул Майкл и свистнул.
Её семья! Эта мысль не оставляла его за обедом, во время которого Флёр завела речь о будущем Кита. Она склонялась к тому, чтобы отдать его в Хэрроу, так как Майкл и его отец учились в Уинчестере. Майклу нравились оба варианта, и вопрос всё ещё оставался открытым.
- Вся родня твоей матери училась в Хэрроу, - убеждала Флёр. - Уинчестер кажется мне слишком педантичным и сухим. И потом, те, кто учился там, никогда не достигают известности. Если бы ты не кончил Уинчестер, ты давно бы уже стал любимцем газет.
- Тебе хочется, чтобы Кит стал известным?
- Да, но, разумеется, с хорошей стороны, как твой дядя Хилери. Знаешь, Майкл, Барт - чудесный, но я предпочитаю Черрелов твоей родне с отцовской стороны.
- Мне казалось, что Черрелы чересчур прямолинейны и чересчур служаки, - возразил Майкл.
- Согласна, но у них есть характер и держатся они как джентльмены.
- По-моему, ты хочешь отдать Кита в Хэрроу просто потому, что там все разыгрывают из себя лордов, - усмехнулся Майкл.
Флёр выпрямилась:
- Да, хочу. Я выбрала бы Итон, если бы это не было слишком уж откровенно. К тому же я не терплю светло-голубого.
- Ладно, - согласился Майкл. - Я всё равно за свою школу, а выбор за тобой. Во всяком случае, школа, которая создала дядю Эдриена, меня устраивает.
- Никакая школа не могла создать дядю Эдриена, дорогой, - поправила Флёр. - Он древен, как палеолит. Самая древняя кровь в жилах Кита - это кровь Черрелов, а я, как выразился бы Джек Масхем, намерена разводить именно такую породу. Кстати, помнишь, на свадьбе Клер он приглашал нас посетить его конский завод в Ройстоне. Я не прочь прокатиться. Джек образцовый экземпляр денди-спортсмена: божественные ботинки и неподражаемое умение владеть лицевыми мускулами.
Майкл кивнул:
- Джек словно вышел из рук не в меру усердного чеканщика: изображение стало таким рельефным, что под ним не видно самой монеты.
- Заблуждаешься, дорогой: на обратной стороне достаточно металла.
- Он - "настоящий саиб", - подтвердил Майкл. - Никак не могу решить, что это - почётное прозвище или бранная кличка. Черрелы - лучшие представители людей такого типа: с ними можно церемониться меньше, чем с Джеком. Но даже вблизи них я всегда чувствую, что "в небе и в земле сокрыто больше, чем снится их мудрости".
- Не всем дано божественное разумение.
Майкл пристально взглянул на жену, подавил желание сделать колкий намёк и подхватил:
- Вот я, например, никак не могу уразуметь, где тот предел, за которым нет места пониманию и терпимости.
- В таких вещах вы уступаете нам, женщинам. Мы полагаемся на свои нервы и просто ждём, когда этот предел обозначится сам по себе. Бедняжки мужчины так не умеют. К счастью, в тебе много женского, Майкл. Поцелуй меня. Осторожней! Кокер всегда входит внезапно. Значит, решили: Кит поступает в Хэрроу.
- Если до тех пор Хэрроу ещё не закроется.
- Не говори глупостей. Даже созвездия менее незыблемы, чем закрытые школы. Вспомни, как они процветали в прошлую войну.
- В следующую это уже не повторится.
- Значит, её не должно быть.
- Пока существуют "настоящие саибы", войны не избежать.
- Не кажется ли тебе, мой дорогой, что наша верность союзным обязательствам и прочее была самой обыкновенной маскировкой? Мы попросту испугались превосходства Германии.
Майкл взъерошил себе волосы:
- Во всяком случае, я верно сказал, что в небе и в земле сокрыто больше, чем снится мудрости "настоящего саиба". Да и ситуации там бывают такие, до которых он не дорос.
Флёр зевнула.
- Нам необходим новый обеденный сервиз, Майкл.
X
После обеда Майкл вышел из дома, не сказав, куда идёт. После смерти тестя, когда он понял, что произошло у Флёр с Джоном Форсайтом, его отношения с женой остались прежними, но с существенной, хотя с виду еле заметной, разницей: теперь Майкл был у себя дома не сконфуженным просителем, а человеком, свободным в своих поступках. Между ним и Флёр не было сказано ни слова о том, что произошло уже почти четыре года тому назад, и никаких новых сомнений на её счёт у него не возникало. С неверностью было покончено навсегда. Майкл внешне остался таким же, как прежде, но внутренне освободился, и Флёр это знала. Предостережение отца насчёт истории с Уилфридом было излишним, - Майкл и так ничего бы не сказал жене: он верил в её способность сохранить тайну, но сердцем чувствовал, что в деле такого свойства она не сможет оказать ему реальной поддержки.
Он шёл пешком и размышлял: "Уилфрид влюблён. Следовательно, к десяти он должен быть уже дома, если только у него не начался приступ поэтической горячки. Однако даже в этом случае невозможно писать стихи на улице или в клубе, где сама обстановка преграждает путь потоку вдохновения". Майкл пересёк Пэл-Мэл, пробрался сквозь лабиринт узких улочек, заселённых свободными от брачных уз представителями сильного пола, и вышел на Пикадилли, притихшую перед бурей театрального разъезда. Оттуда по боковой улице, где обосновались ангелы-хранители мужской половины человечества - портные, букмекеры, ростовщики, свернул на Корк-стрит. Было ровно десять, когда он остановился перед памятным ему домом. Напротив помещалась картинная галерея, где он впервые встретил Флёр. Майкл с минуту постоял, - от наплыва минувших переживаний у него закружилась голова. В течение трёх лет, пока нелепое увлечение Уилфрида его женой не разрушило их дружбу, он оставался его верным Ахатом. "Мы были прямо как Давид с Ионафаном", - подумал Майкл, подымаясь по лестнице, и былые чувства захлестнули его.
При виде Майкла аскетическое лицо оруженосца Стэка смягчилось.
- Мистер Монт? Рад видеть вас, сэр.
- Как поживаете, Стэк?
- Старею, конечно, а в остальном, благодарю вас, держусь. Мистер Дезерт дома.
Майкл снял шляпу и вошёл.
Уилфрид, лежавший на диване в тёмном халате, приподнялся и сел:
- Хэлло!
- Здравствуй, Уилфрид.
- Стэк, вина!
- Поздравляю, дружище!
- Знаешь, я ведь впервые встретил её у тебя на свадьбе.
- Без малого десять лет назад. Ты похищаешь лучший цветок в нашем семейном саду, Уилфрид. Мы все влюблены в Динни.
- Не хочу говорить о ней, - тут слова бессильны.
- Привёз новые стихи, старина?
- Да. Сборник завтра пойдёт в печать. Издатель тот же. Помнишь мою первую книжку?
- Ещё бы! Мой единственный успех.
- Эта лучше. В ней есть одна настоящая вещь.
Стэк возвратился с подносом.
- Хозяйничай сам, Майкл.
Майкл налил себе рюмку бренди, лишь слегка разбавив его. Затем сел и закурил.
- Когда женитесь?
- Брак зарегистрируем как можно скорее.
- А дальше куда?
- Динни хочет показать мне Англию. Поездим, пока погода солнечная.
- Собираешься назад в Сирию? Дезерт заёрзал на подушках:
- Не знаю. Может быть, позднее. Динни решит.
Майкл уставился себе под ноги, - рядом с ними на персидский ковёр упал пепел сигареты.
- Старина… - вымолвил он.
- Да?
- Знаешь ты птичку по имени Телфорд Юл?
- Фамилию слышал. Бульварный писака.
- Он недавно вернулся из Аравии и Судана и привёз с собою сплетню.
Майкл не поднял глаз, но почувствовал, что Уилфрид выпрямился, хотя и не встал с дивана.
- Она касается тебя. История странная и прискорбная. Он считает, что тебя нужно поставить в известность.
- Ну?
У Майкла вырвался невольный вздох.
- Буду краток. Бедуины говорят, что ты принял ислам под пистолетом. Ему рассказали это в Аравии, затем вторично в Ливийской пустыне. Сообщили все: имя шейха, название местности в Дарфуре, фамилию англичанина.
И снова Майкл, не поднимая глаз, почувствовал, что взгляд Уилфрида устремлён на собеседника и что лоб его покрылся испариной.
- Ну?
- Он хочет, чтобы ты об этом знал, и поэтому сегодня днём в клубе все рассказал моему отцу, а Барт передал мне. Я обещал поговорить с тобой. Прости.
Наступило молчание. Майкл поднял глаза. Какое необычайное, прекрасное, измученное, неотразимое лицо!
- Прощать не за что. Это правда.
- Старина, дорогой!..
Эти слова вырвались у Майкла непроизвольно, но других за ними не последовало.
Дезерт встал, подошёл к шкафу и вынул оттуда рукопись:
- На, читай! В течение двадцати минут, которые заняло у Майкла чтение поэмы, в комнате не раздалось ни звука, кроме шелеста переворачиваемых страниц. Наконец Майкл отложил рукопись:
- Потрясающе!
- Да, но ты никогда бы так не поступил.
- Понятия не имею, как бы я поступил!
- Нет, имеешь. Ты никогда бы не позволил рефлексии или чёрт знает ещё чему подавить твоё первое побуждение, как это сделал я. Моим первым побуждением было крикнуть: "Стреляй и будь проклят!" Жалею, что тогда промолчал и теперь сижу здесь! Удивительнее всего то, что я не дрогнул бы, если бы он пригрозил мне пыткой, хотя, конечно, предпочитаю ей смерть.
- Пытка - жестокая штука.
- Фанатики не жестоки. Я послал бы его ко всем чертям, но ему в самом деле не хотелось стрелять. Он умолял меня - стоял с пистолетом и умолял меня не вынуждать его выстрелить. Его брат - мой друг. Странная вещь фанатизм! Он стоял, держал палец на спуске и упрашивал меня. Чертовски гуманно! Он, видишь ли, был связан обетом. А когда я согласился, он радовался так, что я в жизни ничего подобного не видел.
- В поэме про это нет ни слова, - вставил Майкл.
- Чувство жалости к палачу ещё не может служить оправданием. Я не горжусь им, тем более что оно спасло мне жизнь. Кроме того, не уверен, сыграло ли оно решающую роль. Религия - пустой звук, когда ты неверующий. Если уж умирать, так за что-нибудь стоящее.
- А ты не думаешь, что тебя оправдают, если ты все будешь отрицать? - спросил подавленный Майкл.
- Ничего я не буду отрицать. Если это выплывет наружу, я за это отвечу.
- Динни в курсе?
- Да. Она прочла поэму. Я не собирался ей говорить, да вот пришлось. Она держалась так, как никто бы не сумел, - изумительно!
- Ясно. Я считаю, что тебе следует отрицать все - хотя бы ради Динни.
- Нет, я просто обязан отказаться от неё.
- Это уж решать не тебе одному, Уилфрид. Если Динни любит, так беззаветно…
- Я тоже.
Удручённый безвыходностью положения, Майкл встал и налил себе ещё бренди.
- Правильно! - одобрил Дезерт, следя за ним глазами. - Представь минуту, что это стало достоянием прессы!
И Дезерт расхохотался.
- Но ведь Юл оба раза слышал эту историю только в пустыне, - сказал Майкл с внезапной надеждой.
- Что сегодня сказано в пустыне, завтра разнесётся по базарам. Нет, рассчитывать не на что. Мне не отвертеться.
Майкл положил ему руку на плечо:
- В любом случае можешь располагать мною. Моё мнение такое: кто смел, тот и преуспел. Но я, конечно, предвижу, что тебе придётся вытерпеть.
- Мне приклеят ярлык "трус", а с ним хорошего не жди. И правильно приклеят.
- Чушь!
Уилфрид, не обратив внимания на этот возглас, продолжал:
- При мысли, что придётся погибнуть ради жеста, ради того, во что я не верю, всё моё существо взбунтовалось. Легенды, суеверия - ненавижу этот хлам. Я готов пожертвовать жизнью, только бы нанести им смертельный удар. Если бы меня заставили мучить животных, вешать человека, насиловать женщину, я бы, конечно, скорее умер, чем уступил. Но какого чёрта умирать только для того, чтобы доставить удовольствие тем, кого я презираю за то, что они исповедуют устаревшие вероучения, которые принесли миру больше горя, чем любой из смертных. Скажи, какого чёрта?
Эта страстная вспышка напугала Майкла. Расстроенный и мрачный, он пробормотал:
- Религия - символ!..
- Символ? Не сомневайся, я сумею постоять за любое стоящее дело - за честность, человечность, мужество. Как-никак я прошёл войну. Но почему я должен стоять за то, что считаю насквозь прогнившим?
- Мы обязаны это скрыть! - взорвался Майкл. - Мне нестерпимо думать, как куча болванов будет воротить нос при виде тебя.
Уилфрид пожал плечами:
- Поверь, я сам от себя его ворочу. Никогда не подавляй своё первое побуждение, Майкл.
- Что же ты собираешься делать?
- Не всё ли равно? Будь что будет. Так или иначе, меня не поймут, а если даже поймут, никто не станет на мою сторону. Да и зачем? Я ведь в разладе с самим собой.
- По-моему, в наши дни найдётся немало таких, кто поддержит тебя.
- Да, таких, с которыми стоять рядом и то противно. Нет, я - отверженный.
- А Динни?
- С ней я всё улажу.
Майкл взялся за шляпу:
- Если я могу быть полезен, рассчитывай на меня. Спокойной ночи, старина,
- Благодарю. Спокойной ночи!
Прежде чем Майкл вновь обрёл способность рассуждать, он уже был на улице. Уилфрид попал в ловушку! Он до того ослеплён своим бунтарским презрением к условностям и почитателям их, что разучился здраво смотреть на вещи, - это ясно. Но нельзя безнаказанно зачёркивать ту или иную черту в едином образе Англичанина, - кто изменит в одном, того и в другом сочтут изменником. Разве те, кто не знает Уилфрида близко, поймут это нелепое чувство сострадания к своему же палачу? Горькая и трагичная история. Ему без суда и разбора публично приклеят ярлык труса.
"Конечно, - думал Майкл, - у него найдутся защитники: всякие там маньяки-эгоцентристы или красные, но от этого ему будет только хуже. Нет ничего отвратительнее, чем поддержка со стороны людей, которых ты не понимаешь и которые не понимают тебя. И какой прок от такой поддержки для Динни, ещё более далёкой от них, чем Уилфрид? Все это…"
Предаваясь этим невесёлым размышлениям, Майкл пересёк Бонд-стрит и через Хэй-хилл вышел на Беркли-сквер. Если он не повидает отца до возвращения домой, ему не уснуть.