Я уже сказала: следовало бы проучить ее розгой, она рехнулась не больше, чем мы с тобой, просто она глупа и своенравна, - ответила тетя Индржиша, высокомерно глядя на свою родственницу, слабость и беспомощность которой наполняли ее радостным ощущением собственной силы и превосходства. - Если сама с ней не справишься, скажи Моймиру, пусть задаст ей взбучку. Ведь когда по глупости противятся своему счастью, должно применять силу, ничего не поделаешь. Если у кого своего ума не хватает, за него должно другим думать. Не будь я Индржиша Эльзассова, если я уступлю и допущу, чтобы две девушки, родные мне по крови, остались темными, я возьму их в оборот и сделаю из них таких просвещенных, современных женщин, что ты только диву дашься, Магда, ручаюсь, только диву дашься.
7
Тетенька Индржиша Эльзассова, отличная дипломатка, - а дипломатия, разумеется, тоже относилась к тому роду деятельности, в котором, по ее мнению, должны подвизаться исключительно женщины, - справедливо и мудро рассудила, что если перед двоюродным братцем распространяться насчет просвещенческих и эмансипаторских устремлений Американского клуба, это не произведет на него благоприятного впечатления. Поэтому, уговаривая Моймира заставить дочерей повиноваться, она распространялась только о том, какое деликатное и благородное общество собирается у Напрстека, и если он хочет, чтобы Бетуша с Ганой познакомились с пражским высшим светом, причем это ему ничего не будет стоить, - он не может придумать ничего лучшего, как доверить своих дочерей ей, тете Индржише, чтобы в качестве гардедамы она ввела их туда. Эта речь пришлась Вахе по душе; а исход дела решило заверение сестры, что это ему ничего не будет, стоить, - девочкам не потребуются новые платья, так как члены Американского клуба одеваются весьма скромно.
- Хорошо, они будут туда ходить, - сказал он.
- А если не захотят? - осведомилась тетя Индржиша.
- Я сказал, они будут туда ходить, - повторил доктор Моймир Ваха и, неизвестно почему, вздохнул.
Так случилось, что уже в следующее воскресенье, в десять часов утра, под мелким унылым дождем - было начало ноября - торжествующая тетя Индржиша Эльзассова повела мрачно настроенных девушек на Вифлеемскую площадь, в дом "У Галанеков", на утреннюю лекцию. "Хорошо, я буду там присутствовать, - думала Гана дорогой. - Но если они обратятся к моему разуму, примутся твердить, что женщина - полноправный свободный человек, вряд ли найдется большая тупица, непроходимая дура и ослица, чем я; с большим успехом они внушили бы это дереву, придорожной тумбе, чем мне. Утром мы были в церкви на мессе, а теперь тащимся с Индржишей туда, где утверждают, что бога нет. Черт бы все побрал!"
- Вам повезло, девочки, сейчас вы услышите исключительно интересную лекцию, - пояснила по дороге тетя Индржиша, довольная успехом своей дипломатии. - Читает лекцию сам великий Пуркине кажется, о сознании - не знаю, что и как, но наверняка будет интересно, ведь Пуркине, вы поди слышали, знаменитый ученый, известный всему миру.
Дальше она говорила в том смысле, что пока деятельность Американского клуба только разворачивается, и потому его членам приходится временно довольствоваться лекциями мужчин, но пройдет немного времени, и женщины сами начнут читать лекции, женщины - женщинам; лишь тогда они станут по-настоящему независимы и эмансипированы. Впрочем, этот идеал уже начинает осуществляться, одну из следующих утренних лекций выразила желание прочитать некая чешская писательница, - ее имя, к сожалению, сейчас у Индржиши выпало из памяти, - на тему о блаженстве. Ну, что скажут на это Гана и Бетуша? Женщина, как еще недавно говорили, всего только женщина, а будет говорить на такую сложную и возвышенную тему, как блаженство!
Гана, полагавшая, что все члены Американского женского клуба - такие же фанатичные бабы, как тетя Индржиша, очень скоро была приятно удивлена. В полутемном лекционном зале, который три года тому назад устроила мамаша Напрсткова, приказав снести перегородку между двумя комнатами, освещенном небольшими газовыми рожками, от пола до потолка заставленном книгами, на откидных стульях с высокими наклонными спинками сидело не меньше пятидесяти женщин и девушек разного возраста. Они болтали так непринужденно, весело и громко, что голоса их были слышны во дворе, по-воскресному убранном и подметенном, они смеялись, шутили, словно пришли на вечеринку, а не на лекцию ученого "О сознании". Одни вышивали, другие вязали и без умолку тараторили, - словом, вели себя, как обычные, неэмансинированные женщины; они настолько увлеклись своими разговорами, что, когда в зал вошел лектор и остановился у столика, покрытого плюшевой скатертью с тяжелыми кистями, свисающими до самого пола, прошло некоторое время, прежде чем все умолкли и абсолютной тишиной воздали должное появлению ученого.
Лектор - старик с живыми, проницательными глазами, которые казались тем проницательнее, что его худощавое лицо с энергичными, тонкими губами, окруженное ореолом серебристых волос, было бледным, почти белым. Он с улыбкой заговорил, прикасаясь к столу лишь кончиками пальцев, что уже три года ходит в этот зал к своим милым приятельницам, пользуясь привилегией своих седин, - и в самом деле, Пуркине был единственным мужчиной, которому разрешалось бывать среди членов Американского клуба, даже сам Напрстек, заинтересовавшись какой-либо лекцией, слушал ее из соседней каморки, - ходит сюда уже три года, но читает здесь только вторую лекцию, ибо прекрасно сознает, что он - неважный популяризатор и не умеет просто разъяснять сложные научные вопросы, так, чтобы они были понятны каждому. Поэтому, если, увлекшись, он, Пуркине, невольно прибегнет к специальным научным терминам, пусть милые приятельницы любезно остановят его; если же он, не дай бог, невольно с милого нашему сердцу родного языка перейдет на латынь, то разрешает своим слушательницам одернуть его без всяких церемоний, скажем, свистом, если они умеют свистеть, или топанием; а что топать они мастерицы, он, Пуркине, убедился собственными глазами и ушами, когда однажды на балу наблюдал, как наши дамы отплясывают новый дикий танец, называемый "беседой".
Когда затих смех, вызванный невинной шуткой профессора, он сказал, что его предупреждение не случайно, ибо тема, которую он выбрал для сегодняшней лекции, невероятно деликатная и сложная. Все, что мы знаем, мы узнаем при помощи сознания, а как иначе мы могли бы что-либо постичь? Но сущность сознания - великая тайна для нашего сознания; зачем же искать тайн в безграничных просторах вселенной, когда они тут, рядом, в людях, в нас самих, и тайна сознания, несомненно, самая загадочная из всех. Поистине удивительна задача - изучение собственного сознания, ибо при решении этой задачи исследователь и исследуемый предмет суть одно и то же, в данном случае субъект сливается с объектом, разум человеческий обращается к самому себе. Но мы не отступаем перед трудностями, памятуя великий принцип: bapere aude.
В эту минуту из последних рядов эмансипированных слушательниц донесся робкий свист и топот; мило улыбнувшись, профессор сразу поправился:
- Я хотел сказать: осмелься думать!
"У него завораживающие глаза, - подумала Гана, - вероятно, потому, что он многое исследовал и много размышлял". Имя Яна Евангелиста Пуркине ей, разумеется, было известно, она не раз читала в газетах о его славе, о том, что он член бесчисленных научных обществ в разных странах, о его орденах и наградах. Что именно он открыл и чем именно прославился, Гана толком не понимала, но знала, что он знаменитый ученый. Думая о его завораживающих глазах, она внезапно с болью осознала, что впервые видит истинно образованного человека. И вспомнила, как, еще более или менее радуясь жизни, она читала французских романистов и поэтов, стараясь запомнить те мысли и тонкие наблюдения, которые обладали особенностью… какой же особенностью? Гана забыла это, как забыла все на свете в те безрадостные дни, когда после смерти Тонграца почти из могилы вернулась к своей пустой, серой жизни. Так размышляла Гана, а Пуркине продолжал говорить; ей хотелось следить за ходом его рассуждений, и в то же время она пыталась вспомнить, в чем заключалась особенность поразивших ее мыслей и наблюдений любимых писателей. Она вспоминала, но тщетно, слушала лектора, однако ничего не понимала, и ее охватила жалость к самой себе, глупой, никчемной и всеми презираемой. Покуда она тихо сидела, стискивая зубы, чтобы подавить постыдные, беспричинные, душившие ее слезы, Пуркине, рассказывая, окидывал зал своим проницательным взором; Гану бросало то в жар, то в холод, когда его глаза задерживались на ее лице. "Ого, это новенькая", - отметил он, внимательно разглядывая девушку.
"Он меня увидел, он меня заметил", - подумала Гана, и в тот же миг ей пришло в голову то, что она тщетно старалась припомнить: "Особенно мне нравилось, когда автор по-новому и неожиданно освещал знакомые вещи, так сказать, лежавшие на поверхности, например: мы руководствуемся общественным мнением не потому, что оно разумнее, чем наше, а просто потому, что оно имеет больше силы. Или: из всех ран трудней всего заживают нанесенные взглядом или языком". И Гана сразу почувствовала огромное облегчение, словно ее неожиданно отпустила нестерпимая головная боль.
- Следовательно, - точно сквозь туман донесся до нее голос лектора, - своей несовершенной человеческой речью мы можем определить, что такое сознание.
Пуркине, в застегнутом длинном черном сюртуке с бархатным воротником и такими же манжетами, стоял выпрямившись и говорил свободно, легко, без конспекта. "Я не могу уловить смысла твоей речи, - думала Гана, - однако понимаю, что ты говоришь не о том, что незамужняя девушка бесполезнее жабы или крысы, и не о том, что она свободное, независимое существо, одним словом, не утверждаешь той лжи и мерзости, которых я вдоволь наслушалась на своем веку, ах, спасибо тебе за это!" Она посмотрела на Бетушу, сидевшую справа, сосредоточенно наморщив лоб, и тут же встретила взгляд тетеньки Индржиши, которая торжествующе, смотрела на нее в лорнет и слегка кивала головой, словно хотела сказать: "Этот пир души устроила тебе я, тетя Индржиша, меня должна ты благодарить за возможность слушать лекцию нашего великого Пуркине". Гану передернуло от антипатии и раздражения, и она поспешно перевела взор на старого лектора, стройная, прямая черная фигура которого резко выделялась на фоне блестящей, белой изразцовой печи. - Дух непостижимой силы, - говорил он, - обитает в теле, которое является для него как средством познания внешнего мира, так и орудием материального воздействия на него. Посредством нашего высокоорганизованного тела, если можно так выразиться, мы воспринимаем противоположности, заключающиеся во всех жизненных явлениях нашего мира, противоположности между материальными и духовными явлениями, иначе говоря: между методами сознательными и бессознательными. Только в нем, то есть в высокоорганизованном теле, все возможности и все стадии сознания - от первой, наивысшей стадии восприятия, восприятия разумного, свойственного роду человеческому, - через его среднюю стадию, характерную для высшего вида животных, обладающих некоторым подобием разума, называемым чутьем, влечением или инстинктом, к темному восприятию самого низшего вида животных, стоящих почти на одной ступени с растениями. В растительном царстве способность восприятия как бы заворожена, растения не способны произвольно двигаться и чувствовать, и все же нечто таинственное и глубоко разумное руководит развитием их тончайших клеток, волокон, капилляров и пленок, удивительная фантазия, тончайшее чувство красоты проявляются при создании их форм и окраски.
- Нам неизвестно, мы даже отдаленно не можем представить себе, - продолжал Пуркине, - сколько миллиардов часов прошло, прежде чем свершилось это чудо из чудес, прежде чем, в результате сложнейшего творческого процесса, из простейших одноклеточных, через более сложные, более утонченные и совершенные создания, возникла животная особь, сознание которой, у всех ее предков нечеткое, звериное, стало самоощущением, самосознанием, - прежде чем появился человек - единственное существо, обладающее способностью осмыслить как окружающий его мир, так и самого себя, существо, которое в состоянии, говоря научно, отделить себя от окружающей вселенной, как субъект от объекта, личность от неодушевленных предметов, и исследовать самого себя. Повторяю, прошли миллиарды часов, прежде чем этот процесс был завершен. Представьте себе, мои милые друзья, - и это наблюдение не лишено интереса, - что процесс, длившийся веками, и по сей день вкратце постоянно повторяется, ибо развитие каждого зародыша, пе исключая человеческого, есть упрощенное воспроизведение процесса, длящегося со времени сотворения мира по сей день. И в самом деле, в материнском чреве сначала появляется зародыш круглой формы с перепонками и движущимися ресничками; это не что иное, как инфузория. Инфузория постепенно вытягивается, появляется спинной хребет с позвонками; этот червячок - результат первого членения. Затем происходит развитие мозга, полости наполняются внутренностями, сердце проходит различные стадии роста, конечности уже имеют вид плавников, зародыш напоминает рыбу или пресмыкающееся, будущий человек неизбежно должен пройти все стадии на пути к совершенству, прежде чем все части созреют и образуется плод человеческий, готовый к появлению на свет.
Для слушательниц Американского клуба это откровение было еще слишком рискованным; по залу пронесся беспокойный шум, шепот и скрип стульев, многие дамы с трудом подавили смятение, упорно напоминая себе, что они эмансипированы и преодолели вековые предрассудки, чтобы удержаться от желания упасть в обморок или с испуганным визгом пуститься наутек, как предписывало им все их предыдущее воспитание. Сердце Ганы громко стучало, щеки горели, она не отдавала себе отчета, как и с какого момента стала понимать старого ученого, но, осознав это, почувствовала себя настолько счастливой, что слезы отчаяния, которые только что навертывались ей на глаза, сменились слезами радости. "Понимаю, все понимаю, возможно ли это? - думала она и, невольно усвоив старинную манеру речи ученого, который как раз сделал паузу и, улыбаясь, проницательным взглядом обводил взволнованную аудиторию, сказала себе: Вот мысли, которые впервые от сотворения мира восприняты женским умом".
- То, что мы называем сознанием, - продолжал Пуркине, - не может существовать вне материального тела, помимо организма, а мозг и нервы суть его незаменимые инструменты, такова истина, в которой сегодня вряд ли можно сомневаться. Однако вопрос, каким образом эти инструменты действуют и какова связь материальных процессов, происходящих в них, с процессами духовными, совершающимися в нашем сознании, настолько сложен, что большинство исследователей решительно поставило крест на нем и в конечном счете объявило сознание наше чем-то случайным и бесполезным. По утверждению этих ученых, материальные процессы в мозгу и нервах происходили бы и оказывали влияние на остальной организм независимо от существования сознания, принимающего в них непосредственное участие. Скажем, если бы в этом доме вдруг начался пожар, мы бросились бы бежать или попытались бы тушить его, даже не отдавая себе отчета, что, в сущности, происходит, подобно лунатику, который движется по карнизу, сохраняя равновесие, несмотря на то что сознание его погружено в глубокий сон. Я сам являюсь противником этой теории, хотя не могу полностью опровергнуть ее и предложить нечто новое, чтобы перекинуть мост через бездонную пропасть между явлениями духовными и физическими. Полагаю лишь, что мозг ни в коей мере не орган, в котором протекает наша повседневная духовная жизнь, а всего-навсего орган, где сосредоточивается свободная духовная сила самосознания, как в банке, называемой лейденской, собирается электрическая энергия, и что в процессе нашего мышления принимает участие весь организм и в первую очередь аппарат чувств и аппарат движений, - другими словами, каждое наше представление в основе своей не что иное, как задуманное движение, исходящее от мозга. Но хватит об этом, а то мы слишком удалимся от темы нашей лекции; вам придется довольствоваться кратким выводом из моих умозаключений, к которым я пришел, пока прогресс не позволил мне сделать еще одну попытку и продвинуться чуть дальше. Я имею в виду открытие, в котором есть скромная доля участия вашего покорного слуги, - это открытие клеток, из которых состоят нервные узлы, именуемые ганглиями; отсюда эти клетки мы называем ганглиозными. После открытия этих клеток мне удалось наблюдать в микроскоп яйца животных с их зародышевым мешочком и пятном. Представьте себе, мои милые друзья, что упомянутая ганглиозная клетка как две капли воды похожа на яичко животного, - это в основном шарообразное, студенистое тельце, в центре которого помещается другое, гораздо меньшее, тоже шарообразное тельце, а в нем заключено ядро; клетка покрыта прозрачной оболочкой, а на оболочке, как и на яйце, виднеется пятно. Да будет вам известно, что ганглиозные клетки суть центральные органы, из которых исходит вся основная органическая деятельность и к которым в свою очередь устремляются все внешние раздражения. Вспомним теперь упомянутое сходство менаду этой клеткой и яичком животного. Яичко животного - это орган передачи идеи жизни; следовательно, наряду с материальным содержанием в яичке заключена идейная и созидательная сила, непостижимым образом хранящая в себе прообраз материнского организма. Теперь, поскольку мы находимся в царстве смелых гипотез, ничто не мешает нам признать идейное содержание ганглиозных клеток и каждую клетку Припять за один из элементов сознания, начиная от смутного и вплоть до вполне ясного.
Некоторые из этих клеток сосредоточены исключительно в большом мозгу; они являются, по-видимому, органом самосознания. Другие связаны с клетками, от которых в свою очередь нервные волокна расходятся по всему телу, заканчиваясь в сетчатке глаза, в лабиринте уха, в осязательных кожных покровах, двигательном аппарате. Итак, мы видим, что организм живого существа является небольшим миром в какой-то мере самостоятельных индивидуумов, так тесно связанных друг с другом, что все их жизненные процессы кажутся нам проявлением единого индивидуума. Эти индивидуумы также соединены между собой бесчисленными связями и образуют особые высшие единства, именуемые в нашем человеческом обществе семьей, народом и государством, их мы с полным правом называем организмом, и, наконец, человечеством, которое следует рассматривать как более или менее совершенный носитель всеобщего сознания, посредством которого природа сама себя познает, сама о себе размышляет, сама себя изучает и исследует, сама себя преобразовывает и исправляет.