Эта повесть о нравственных противоречиях, ломающих судьбы и жизни героев.
Повесть о любви и предательстве, подлости и благородстве, о жизни...
Борис Васильев
Гибель богинь
***
"Плохо твое дело, девочка…"
Чьи это слова, чьи, чьи? Надя пыталась что-то вспомнить, что-то понять, на чем-то сосредоточиться, но в голове только гулко звучали эти четыре слова: "Плохо твое дело, девочка. Плохо твое дело, девочка. Плохо твое дело…" Потом кто-то прошел мимо, оставив распахнутой дверь в большую комнату. Оттуда тянуло прохладой, там летали длинные легкие шторы…
Голос вдруг смолк, и за мгновение перед тем, как встать и шагнуть, Надя отчетливо и ясно увидела весь тот, последний день собственного мира и покоя. Не только увидела, но и успела разложить его по минутам и по мелочам и умилиться этим мелочам, потому что в них тоже заключалось ее такое обыкновенное, такое ясное женское счастье.
Утром того дня Сергей Алексеевич был так ласков, внимателен и чуток, что она, уже избалованная его нежностью, это запомнила: он словно предчувствовал что-то. А она ничего не предчувствовала, нет, ничего решительно: в то мгновение Надя старательно перетрясла все секундочки той последней безмятежной ночи и того последнего безмятежного утра. Как всегда, прикидывалась сонной девчушкой: сопела, вздыхала, тыкалась носом, шептала глупости, прекрасно зная, что ее муж - седой, суровый, с фронтовым шрамом на груди и ответственностью за огромный заводище - теряет голову от любви. В эти короткие утренние минуты у него можно было просить все - и он бы сделал все, - но Надя никогда ни о чем не просила. Просто знала свое утреннее могущество и упивалась им: для полного счастья оказалось достаточно одной уверенности в себе.
Потом он лежал на спине, а она, прижавшись щекой к его плечу, слушала, как медленно затихает бешеный стук сердца. Сергей Алексеевич был на двадцать два года старше, но в эти минуты старшей становилась Надя. И, уловив, что ритм правилен, а частота ослабевает, чуть касалась губами голубоватых жилок на виске и выскальзывала из-под одеяла.
А он приоткрывал глаза. Это выглядело странно: шесть лет они были женаты, и шесть лет он подглядывал за нею. И Надя знала, что он подглядывает, но делала вид, что ничего не замечает, и одевалась так, будто он крепко спит. Но именно оттого, что она знала, как он сейчас на нее смотрит, в ее движениях появлялась особая женская гибкость. Даже в таком обыденном деле, как утреннее одевание, Надя была сосредоточенной и разной: по-девчоночьи - спереди, а не сзади - застегивала лифчик и сердилась на колготки; по-женски ловко управлялась с платьем. Отбросив за спину густые светлые волосы - дважды в месяц она мыла их с подсушенным черным хлебом, - улыбалась его прищуренным глазам и уходила на кухню. И этим кончалась ночь.
Сидели за завтраком, пока за Сергеем Алексеевичем не приходила служебная машина. Надя поправляла ему галстук, проверяла, взял ли он чистый носовой платок, очки, записную книжку, и целовала на пороге. А когда машина отъезжала, из своей комнаты появлялась Ленка.
Девочке было около пяти, когда при вторых родах умерла ее мать, и Сергей Алексеевич долго испытывал неискупное чувство вины. А через десять лет без удержу влюбился в машинистку из московского главка. И Надя сразу все поняла, мудро не претендуя ни на память, ни на особые привилегии, что и позволило ей вскоре стать если не близкой подружкой, то доброй приятельницей своей падчерицы, которая была всего-то на восемь лет младше.
В тот день, накормив Ленку завтраком и спровадив ее в институт, Надя пошла в химчистку и по магазинам; встречала знакомых, болтала ни о чем. Вернувшись, поставила обед, и тут к ней ввалилась трещотка Наталья - соседка по лестничной площадке - с австрийскими туфлями, которые прислал Наташке брат, а у нее располнели ноги. Они мерили туфли и даже лили в них водку, но туфли все равно Наталье на ноги не налезали. Очень приличные туфельки, модные, удлиненные, с удобным каблучком, и сидели на Надиных ножках будто влитые, но Наталья не предлагала и все пыталась запихать в них свои сороковые. И тут позвонил Сергей Алексеевич.
- Приехал товарищ из московского НИИ. Нет, не Федор Иванович, Федора Ивановича уже с почетом на пенсию проводили. Другой товарищ на связи с нами, приготовь что-нибудь к ужину.
Нет, и тогда еще не кончилось счастье. Она готовилась встретить гостя со всем старанием молодой хозяйки и любимой жены: сочиняла салаты, больше сообразуясь с собственным вдохновением, чем с кулинарной книгой; испекла пирог по такому же методу; навела красоту и надела то платье, которое нравилось мужу. И с открытой улыбкой рванулась к дверям, когда позвонили.
- Дорогая, позволь представить тебе Игоря Антоновича.
И Надина улыбка окаменела: перед нею стоял Гога. Сколько лет они не виделись? Семь? Восемь? Нет, нет, семь. Семь с половиной, если быть точной. А он погрузнел, посолиднел, кажется, чуть полысел, ведь ему за сорок. Нажил брюшко, степенность, усталый взгляд и положение, раз прислали вместо Федора Ивановича. Сердце замерло, она что-то бормотала, не слыша собственных слов, и очнулась, заметив едва уловимое: он и прежде чуть подмигивал левым глазом: "Порядок, девочка, не суетись…"
- Очень рада, - повторила она. - Прошу, Игорь Антонович.
И тут же сбежала на кухню, сославшись на хозяйские хлопоты. Надо было оценить внезапное появление этого гостя в ее степенном семейном доме, понять, как следует вести себя, как успеть первой сознаться в знакомстве, если гость вдруг решит предаться воспоминаниям. Хотя вряд ли: он подмигнул, обещая хранить тайны. А Гога умел хранить их, так и не похваставшись никому, что был ее любовником.
Только окончательно успокоившись и продумав, как вести застольную беседу, Надя решилась вернуться. Заставив себя улыбаться самой обворожительной из хозяйских улыбок, вошла, готовая говорить что-то необязательное, но мужчины вели деловой разговор, и Надя с огромным облегчением начала накрывать на стол.
- Вы - головное НИИ, и согласно договору наш завод обязан обеспечивать вас производственной базой. - Сергей Алексеевич говорил спокойно, и только Надя могла уловить чуть слышный металл в его голосе. - Не следует останавливаться на том, что зафиксировано документом, - это не подлежит обсуждению. А вот предложенный вами агрегат - подлежит, и тут наши эксперты не только могут, но и обязаны сказать свое слово.
- Сказали уже, - криво усмехнулся гость. - Вы, естественно, читали их заключение? Это же смертный приговор нашей годичной работе: на улице - октябрь, и мы физически не сможем переделать проект в этом году.
- Его нельзя переделывать. Его надо делать заново, от нуля.
- И это говорит руководитель! - театрально воскликнул Игорь Антонович. - А план? Обязательства? Соревнование? Премиальные, тринадцатая зарплата, начисления за освоение новой техники? Вы же одним росчерком пера лишаете нас всего!
- Извините, - сказал хозяин. - Я должен помочь жене.
Сергей Алексеевич полагал, что ушел от неприятного разговора, но Надя хорошо знала бульдожью хватку Гоги. Он всегда добивался своего, он и ее-то добился только потому, что обладал упорством, перед которым трудно было устоять. И сейчас выжидающе поддакивал, слушая рассказы о местных достопримечательностях, а когда выпили, усмехнулся так, будто его вдруг осенило:
- А ведь я понял истинную причину вашего отказа, Сергей Алексеевич. Наш агрегат требует высокой точности, с которой вам не хочется связываться.
- Ваш агрегат - вчерашний день, - резче, чем собирался, сказал директор. - Вас обязали в соответствии с решением пленума, а вы, недолго думая, скопировали изделие западных немцев, не потрудившись даже узнать, по какой причине немцы сами прекратили производство. Если НИИ нужна справка на сей предмет, завтра же мои работники ее подготовят.
- НИИ необходимо запустить свою работу в производство не позднее первого января следующего года, - негромко сказал Игорь Антонович, в упор глядя при этом на Надю. - Мы готовы подписать обязательство о доводке конструкции, но запустить нас в производство надо этим годом, иначе вся наша программа окажется под откосом…
Господи, почему он смотрит на нее? Надя опустила ресницы, вновь вскинула и вновь встретила его изучающий взгляд. На какое-то мгновение ей вдруг стало страшно, но она пересилила себя и улыбнулась.
- Вы не пробовали этот салат, Игорь Антонович.
- Благодарю, это очень вкусно, - гость говорил сухо и напряженно. - В будущем году нашему шефу стукнет шесть десятков: хорошенький юбилей вы ему устроите, Сергей Алексеевич.
- Поймите, Игорь Антонович, это же невозможно! - хозяин отбросил скомканную салфетку. - Запустить в производство заведомо негодную конструкцию только потому, что вашему шефу исполнится шестьдесят, извините, это… Это безнравственно.
- Безнравственно? - точно вслушиваясь в звучание, протянул гость и неожиданно улыбнулся. - Вы тоже считаете, что это безнравственно. Надежда Васильевна?
- Извините, я не следила за вашим спором, - сказала Надя, поспешно вставая. - Позвольте, я переменю тарелки.
Она ухаживала машинально: все силы уходили на то, чтобы не покраснеть. В ушах стоял звон, все плыло перед глазами, но она справилась, не покраснела и расслышала голос Игоря Антоновича. Кажется, он уже перестал уговаривать хозяина, болтал о чем-то совсем ином; легко болтал, непринужденно, а к ней обратился вдруг и вроде бы ни с того ни с сего:
- Сергей Алексеевич говорил, что вы учились в Москве, в ГИТИСе, Надежда Васильевна? Вы не знавали случайно Николая Мироновича Кудряшова? Нет? Жаль, очень любопытный товарищ этот "папа Коля", как его называла последняя пассия…
Господи, все-таки на свете есть еще чудо: зазвонил телефон, и Надя ринулась в прихожую. "Зачем? Зачем он вспоминает давно ушедшее? И зачем она, дурачась, так часто называла мужа "папа Сережа"…"
- Не ушел еще гость? - болтала тем временем по телефону Ленка. - Надь, я у Машки, звони, если осложнения.
Надя заставила себя вернуться в комнату, заставила улыбаться. А сама с ужасом думала, что еще успел сказать Гога, пока она говорила с Ленкой.
- Барин, жуир, эрудит - словом, у него было чем кружить головы двадцатилетним дурешкам, - как ни в чем не бывало продолжал Игорь Антонович. - Для него это была игра, спорт, способ самоутверждения: он за вечер отбивал девчонку у любого. И представляете, этот любимец женщин и баловень судьбы влюбляется в свои пятьдесят, как в восемнадцать.
Сергей Алексеевич слушал вежливо, но ему было неинтересно: Надя поняла это и обрадовалась, как школьница. Зря, Гога, зря ты плетешь сеточку: хозяин не слышит, о чем ты толкуешь.
- … он называл ее Богиней. Она и в самом деле была хороша - с белой кожей, чудной фигуркой и теми бесенятами в глазах, мимо которых не в силах пройти ни один мужчина. И Кудряшов - режиссер с мировым именем, народный артист…
О, как хорошо она помнила день, когда познакомилась с этим артистом! Не только потому, что твердо рассчитывала на его помощь, но и потому, что это было престижно: Николай Миронович одним своим появлением в ее коротенькой пустенькой жизни возносил ее в иную, высшую элитную группу. Она сама пришла в кафе, куда он обычно заглядывал, сумела отбиться от жаждущих усесться за ее столик и, увидев его в дверях, отчаянно замахала рукой.
- В чем дело, малыш? Так машут тонущие в море проходящему мимо кораблю.
- А я и есть тонущая в море, и мне страшно, если корабль пройдет мимо.
Она улыбнулась самой белоснежной из всех своих обещающих улыбок, и Кудряшов сел за ее столик. Сердце Нади билось с невероятной частотой, но она так просто и естественно повела разговор, что Николай Миронович ни в тот день, ни в последующие уже не отходил от нее ни на шаг.
- Смешно, но ты - моя последняя любовь. Это сильнее, чем первая, поверь: расставшись с первой, мужчина сохраняет уверенность, но теряя последнюю, он теряет все. Смысл жизни, веру в себя, радость существования…
Она многое перенесла, многое перетерпела и многое передумала, когда Кудряшов оставил ее. Пусть по ее вине, но оставил сразу, вдруг, посреди улицы. Ушел, не оглянувшись, и она тоже ушла из того мира, сменила профессию, устроилась на работу и через шесть лет после того ужаса на улице сумела добиться, чтобы еще раз услышать:
- Вы - моя последняя любовь, Надя.
Так сказал Сергей Алексеевич, предлагая руку, а не горьковатый статус любовницы. В нем было то, в чем так нуждалась она всю свою жизнь: надежность. Истинная мужская надежность, о которой мечтают все женщины мира. И она стала женой, преданной, бесконечно благодарной женой и другом его взрослой дочери. Так что давай, Гога, трепись, намекай, посмеивайся: здесь не пройдут твои номера.
- Николай Миронович любил, например, утверждать, что человечество все способно переварить: агрессию, трансгрессию, революцию, контрреволюцию, атомные бомбы и демографические взрывы. Но унификация женщин для него - смерть. Общество развивалось миллионолетия, начала его в такой седой дремучести, куда никто никогда не заглянет. И если уж человек духовный четко определил, что женщины делятся на Матерей и Богинь, то за этим стоит природное естество, а отнюдь не социальное неравенство. Как вам нравится тезис, Сергей Алексеевич?
- Я далек от подобных проблем.
- Но именно эта проблема имеет самое непосредственное отношение к нравственности. В самом деле, чем измерить нравственность? Процентом уголовных преступлений? Абсурд, это - за чертой. Вы скажете: честностью, добросовестностью, трудолюбием и так далее, но ведь это все - вторичные признаки.
- Не думаю, чтобы честность и трудолюбие являлись вторичными признаками нравственности.
- А не кажется ли вам, что в основе нравственности лежит отношение к женщине? Если общество ставит Мать и Любовь на недосягаемые пьедесталы - я уверен в его нравственности. Но если имя матери человеческой превращено в пьяную брань, а на любовь указывают пальцем, я начинаю мечтать о машине времени…
О, Надя наизусть знала то, что излагал Игорь Антонович: Кудряшов любил витийствовать. Но она никак не могла понять, зачем Гога преподносит эту болтовню вежливо скучающему хозяину, и совсем успокоилась, хотя какая-то досадная ссадина все же осталась в душе. А на следующий день раздался телефонный звонок, и вкрадчивый, до омерзения знакомый голос сказал:
- Ну здравствуй, Богиня. Рад был видеть тебя красивой, любимой и, кажется, счастливой. Я не ошибся на сей счет? Что же ты молчишь?
- Да, - перехваченным голосом сказала она и опустилась на стул.
Из своей комнаты выглянула полуголая Ленка: отец был на работе, и она остывала после ванны.
- Тебе плохо?
Надя отчаянно затрясла головой, изобразила улыбку, и Ленка, к счастью, скрылась. А Гога продолжал с нарастающим нажимом:
- Не рвешься повидаться? Ну, ну, перестань изображать раздумья, мы так хорошо понимали друг друга. Нет, ты мне не нужна как женщина, не беспокойся. Ты мне нужна исключительно как друг, товарищ и брательник.
- Это невозможно, - тихо сказала она, прикрыв трубку рукой.
- Придумай, у тебя это неплохо получалось. Мой номер - триста девятнадцатый. Жду звонка.
Единственное место - кафе-мороженое, потому что отказаться от свидания опасно: черт его знает, что еще ляпнет Гога. Значит, кафе: Надя иногда заходила в него, и ее появление не должно привлечь внимания. А Гоге следует появиться чуть погодя, будто бы случайно. Увидеть ее и громко удивиться. Надя продумала все, уже одеваясь и наводя красоту. Позвонила по автомату, уточнила время; Гога появился точно, как появлялся когда-то. Он громко удивился, громко испросил разрешения сесть за ее столик и заказал шампанское.
- Помнится, ты любила его. Интересно, счастливое замужество меняет вкусы?
- Безусловно. Мне, например, совсем не хочется видеть тебя.
- Благодарю за откровенность, - он улыбнулся. - Сначала выпьем, как говорится, со свиданьицем, а затем я тебе кое-что изложу. За тебя.
Он залпом осушил бокал, Надя к своему не притронулась. "Что ему нужно? - думала она, стараясь сохранять на лице безмятежную улыбку. - Надеется переспать? Или что-то потребовалось Кудряшову? Что?.."
- Хочу сразу признаться, что женился, остепенился, продвигаюсь по служебному эскалатору и весьма это ценю, - начал он, потомив неизвестностью. - Шеф оказал мне гигантское доверие, откомандировав сюда: замечаешь, я пру к цели, как бык на тореро? Тебя это не удивляет?
- Настораживает, - сказала она. - Ты всегда предпочитал исподтишка подкладывать свинью ближнему.
- Вспомнила о рожках папы Коли? - он рассмеялся. - Это внушает мне уверенность в нашем благотворном сотрудничестве.
- С тобой?
- Со мной. Твой супруг упрям, как мул, и мне одному с ним не совладать.
- Всего доброго, - Надя встала. - Рада была повидать тебя и выражаю твердую уверенность, что более никогда не увижу.
- Не спеши, - он понизил голос, - не в твоих интересах ссориться со мной.
- Не пугай, я не боюсь тебя.
- А зачем же меня бояться? Я человек мирный, семейный, подающий надежды кандидат технаук. Ты не меня бойся, ты себя бойся. Знаешь, когда богини гибнут? Когда спотыкаются. Шалила богиня, шалила и шлепнулась в грязь - забавный вариант, правда? Шлеп, и нет никакой богини, а есть грязная баба. Садись.
Он сказал тихо, но Надя сразу села, ощутив слабость во всем теле. Будто распахнули настежь и вынули все силы.
- Что тебе надо?
- Для начала, чтобы ты выпила и обрела способность трезво взвешивать обстоятельства.
Она покорно выпила и даже заставила себя улыбнуться. Только улыбка вышла мелкой и чуть заискивающей. И повторила слово в слово:
- Что тебе надо?
- Лично мне - ничего, - Гога разлил шампанское. - А вот НИИ нужно закрыть план, отчитаться с максимальной помпой и получить полновесные премии, прогрессивки и прочие виды финансовой поддержки преуспевающей интеллигенции.
- Я не понимаю, о чем ты, совершенно не понимаю. То есть соображаю, что нагло шантажируешь, но цель? Должна же существовать хоть какая-то цель.
- Объясняю для общего развития. Родимый коллектив получил задание разработать и внедрить - учти, внедрить! - некую хреновину для сельских тружеников. Мы разработали, но внедрить, увы, может только твой миляга старикан, поскольку он - директор завода. А он заартачился, и все пойдет прахом, а я слечу на пару ступенек…
- Надя?
Надежда вздрогнула: к их столику шла Ленка с подругой. Игорь Антонович замолчал, улыбаясь самой добродушнейшей из своих улыбок.
- Ленка? - Надя всеми силами старалась скрыть растерянность. - А почему ты не на занятиях?
- Никуда институт не убежит, особенно если он при заводе. - Ленка во все глаза разглядывала Гогу. - Вот мы с Машкой и решили угостить себя мороженым.
- Один момент! - радостно воскликнул Игорь Антонович. - Присаживайтесь, девочки.
И сам ринулся разыскивать официантку: видно, ему тоже требовалось осмыслить ситуацию. Подружки сели, Ленка недовольно поинтересовалась:
- Это что еще за тип?
- Командированный, - почти спокойно сказала Надежда. - Он вчера был у нас в гостях.