В 1819 году благодаря наследству, оставленному аббатом де Спондом, доходы с земель г-жи дю Букье возросли до двадцати пяти тысяч франков, не считая ни Пребоде, ни дома на улице дю Валь-Нобль. Как раз к этому времени дю Букье вернул жене ее накопления, которые она ему доверила; он заставил употребить эти деньги на покупку земли, смежной с Пребоде, и превратил, таким образом, это поместье в одно из самых значительных в департаменте, потому что к Пребоде прилегали и владения аббата де Спонда. Никто не знал размеров личного капитала дю Букье, он отдал его в оборот Келлерам в Париже, куда ездил четыре раза в году. Так или иначе, в ту пору он уже слыл самым богатым человеком в департаменте Орн. Этот пройдоха, бессменный кандидат либералов, которому постоянно недоставало лишь семи-восьми голосов во всех выборных баталиях, разыгрывавшихся при Реставрации, притворно отрекался от либералов, желая быть избранным в качестве министерского роялиста; но, вопреки заступничеству конгрегации и магистратуры, правящие круги по-прежнему относились к нему с непреодолимым отвращением; этот злобный республиканец, распаленный честолюбием, задумал бороться с роялизмом и аристократией в краю, где они в ту пору одержали верх. Искусно разыгранная набожность позволила дю Букье опереться на церковников: он сопровождал жену к обедне, жертвовал на городские монастыри, оказывал денежную помощь конгрегации Сердца Иисусова, высказывался в пользу духовенства во всех случаях, когда оно выступало против города, департамента или государства. Пользуясь тайной поддержкой либералов и покровительством церкви, он, оставаясь конституционным роялистом, постоянно шел в ногу с аристократией департамента, чтобы погубить ее, - и погубил ее. Не упуская ни одной оплошности дворянской верхушки и правительства, он, опираясь на буржуазию, осуществлял в городе улучшения, вдохновителями и руководителями которых надлежало быть дворянам, пэрам и министерству, меж тем как те, наоборот, тормозили всякое улучшение из-за глупого соперничества, свойственного властям во Франции. Конституционные взгляды дю Букье вовлекли его в борьбу с аббатом Франсуа и в вопросах постройки театра, городского благоустройства, которое он предугадывал, выдвигал через либеральную партию и поддерживал во имя блага края в самый разгар дебатов. Дю Букье способствовал развитию промышленности в департаменте. Он ускорил расцвет этой провинции из ненависти к аристократическому предместью, расположенному по Бретонской дороге. Так подготовлял он месть владетелям замков, и особенно д'Эгриньонам, которых был готов в любой день переколоть отравленным кинжалом. Он дал средства на восстановление производства алансонских кружев; он оживил торговлю полотном - в городе открылась прядильня. Участвуя, таким образом, во всех практических начинаниях, живо интересовавших население города, верша дела, о которых королевская власть и думать не думала, дю Букье не рисковал при этом ни на грош. С таким богатством, как у него, он мог спокойно ждать грядущих доходов со своих капиталов, тогда как люди предприимчивые, но стесненные в средствах, нередко вынуждены были отказываться от больших и выгодных дел в пользу своих счастливых преемников. Он взял на себя роль банкира. Этот Лафит в миниатюре давал под залог деньги на все новшества. Занимаясь общественно полезными делами, он очень неплохо обделывал и свои собственные дела: он являлся зачинателем страховых обществ, покровителем новых предприятий общественного транспорта; он внушал мысль о подаче петиций, чтобы добиться от властей постройки необходимых дорог и мостов. Местные правители, которых он опередил, таким образом, во всех начинаниях, усматривали в этом посягательство на свои права. Завязывалась бессмысленная борьба, ибо благо края требовало уступок со стороны префектуры. Дю Букье натравливал провинциальную знать против придворной и против пэрства. Наконец он подготовил устрашающее присоединение значительной части монархо-конституционной партии к борьбе против трона, которую поддерживали "Журналь де деба" и г-н де Шатобриан, - бездарная оппозиция, выросшая на основе гнусного корыстолюбия и ставшая одной из причин торжества буржуазии и газетчиков в 1830 году. Поэтому г-ну дю Букье, так же как и тем, кого он представлял, выпала радость взирать на погребение королевской власти, которую провинция провожала без всякого сожаления, охладев к ней по тысячам причин, указанных здесь далеко не полностью. Старый республиканец, не вылезавший из церкви, пятнадцать лет ломавший комедию, чтобы в конце концов упиться мщением, собственноручно, под рукоплескания толпы, сорвал белый флаг с мэрии. Ни один человек во Франции не бросал на новый трон, воздвигнутый в августе 1830 года, взгляда, более опьяненного ликующей местью. Он расценивал восшествие на престол младшей ветви как торжество революции. Для него победа трехцветного знамени была возрождением Горы, которая на этот раз должна была уничтожать дворян хотя и менее жестокими, но более надежными средствами, чем гильотина. Установление пэрства, которое уже не передавалось по наследству, организация национальной гвардии, укладывающей на одну походную кровать мелкого лавочника и маркиза; уничтожение майората, провозглашенное одним буржуазным стряпчим; лишение католической церкви ее главенствующей роли - все законодательные новшества августа 1830 года были для дю Букье лишь более искусным приложением принципов 1793 года. С 1830 года этот человек становится главноуправляющим окладными сборами, чего он добился благодаря своим связям с герцогом Орлеанским, отцом нового короля, Луи-Филиппа, и с господином де Фольмоном, бывшим управителем вдовствующей герцогини Орлеанской. Молва приписывает ему восемьдесят тысяч ливров ежегодного дохода. В глазах всего здешнего края господин дю Букье - человек добродетельный, почтенный, человек непоколебимых правил, неподкупный, обязательный. Благодаря ему Алансон, приобщившись к развитию промышленности, стал первым звеном, которое, возможно, свяжет в один прекрасный день Бретань с тем, что зовется современной цивилизацией. Жители Алансона, где в 1816 году не насчитывалось и двух частных экипажей, через десять лет смотрели на катившие по городским улицам коляски, кареты, ландо, кабриолеты и тильбюри как на самое обычное явление. Буржуазия и землевладельцы, вначале напуганные ростом цен, позднее увидели, что это прекрасно окупалось увеличением их доходов. С вещими словами председателя дю Ронсере: Дю Букье - это сила! - соглашался весь край. Но, к несчастью для его жены, под этими словами кроется страшное противоречие. Дю Букье - супруг ничем не походит на дю Букье - общественного и политического деятеля. Сей великий гражданин, вне дома такой свободомыслящий, благодушный, движимый любовью к своему краю, дома - деспот, абсолютно чуждый супружеских чувств. Глубоко вероломный, хитрый лицемер, этот Кромвель Валь-Нобля ведет себя в семейной жизни, как вел себя с аристократией, к которой ластился, чтобы погубить ее. Так же, как его друг Бернадот, он надел бархатную перчатку на свою железную руку. Жена не дала ему потомства. Так подтвердились слова Сюзанны и намеки шевалье де Валуа. Но либеральная буржуазия, буржуазия монархо-конституционная, мелкое дворянство, магистратура и, как выражается "Конститюсьонель", "поповская партия" обвиняли в этом г-жу дю Букье. Она, мол, была совсем старухой, когда дю Букье на ней женился! Впрочем, бедной женщине повезло - в ее возрасте так опасно родить! Когда г-жа дю Букье со слезами поверяла свои горькие разочарования г-же дю Кудре и г-же дю Ронсере, эти дамы говорили ей: "Да вы с ума сошли, дорогая, вы не знаете, чего хотите; для вас ребенок - смерть!" К тому же многие мужчины, как, например, г-н дю Кудре, связывавшие свои надежды с торжеством дю Букье, заставляли своих жен петь ему хвалу. Старую деву изводили жестокими тирадами:
- Вы счастливица, душенька, что вышли замуж за такого одаренного человека, вас не постигнет участь многих женщин, которым достались в мужья люди нерешительные, не умеющие руководить ни делами, ни детьми.
- Ваш муж, милочка, сделал вас владычицей здешних мест, с ним вы не пропадете! Он заправляет всем Алансоном.
- А мне бы хотелось, - отвечала бедная женщина, - чтобы он меньше беспокоился о чужих и чтобы...
- Вы чересчур требовательны, милая госпожа дю Букье, все женщины завидуют, что у вас такой муж.
Дурно понятая людьми, которые стали осуждать ее, эта христианка находила в домашней жизни широкое поле для применения своих добродетелей. Она проводила свои дни в слезах, но на людях ее лицо постоянно выражало невозмутимое спокойствие. Для такой богобоязненной души разве не была преступной мысль, от которой постоянно щемило ей сердце: я любила шевалье де Валуа, а вышла замуж за дю Букье! Любовь Атаназа - еще один укор совести - преследовала ее в сновидениях. Смерть дяди, обнаружившая все испытанные им горести, сделала жизнь ее еще более мучительной, ибо она не переставая думала о том, как должен был страдать старик, видя перемену политических и религиозных правил в доме Кормон. Часто горе поражает нас с быстротой молнии, как это произошло с г-жой Грансон; но у старой девы оно расплывалось подобно капле масла, которая не сходит с ткани, а только медленно впитывается в нее.
Шевалье де Валуа был злокозненным виновником несчастья г-жи дю Букье. Ему во что бы то ни стало хотелось вывести ее из заблуждения, ибо шевалье - большой знаток в любви - не хуже разгадал дю Букье женатого, чем дю Букье холостого. Но этого хитрого республиканца не легко было поймать врасплох: его салон, само собой разумеется, был закрыт для шевалье де Валуа, так же как для всех, кто в первые дни женитьбы Букье отступился от дома Кормон. К тому же, обладая огромным богатством, он не боялся стать смешным, он царил в Алансоне, а о жене думал не больше, чем Ричард III мог бы думать о павшей на его глазах лошади, с помощью которой он выиграл сражение. В угоду своему супругу г-жа дю Букье почти порвала знакомство с д'Эгриньонами, но, оставаясь одна во время отлучек мужа в Париж, она наносила визит мадемуазель Арманде. И вот однажды, через два года после свадьбы г-жи дю Букье, на панихиде по аббату де Спонду, мадемуазель Арманда подошла к ней при выходе из церкви св. Леонарда, где происходила служба. Великодушная девушка рассудила, что подобные обстоятельства обязывают ее сказать несколько утешительных слов плачущей наследнице. Разговаривая о дорогом покойнике, они прошли вместе от церкви св. Леонарда до улицы дю Кур, а оттуда - до запретного особняка, куда г-жа дю Букье и вошла незаметно для самой себя, увлеченная прелестью беседы с мадемуазель Армандой. Бедной безутешной женщине, возможно, доставляло горестное удовольствие говорить о дядюшке с той, которую он так любил. Кроме того, ей хотелось услышать соболезнования из уст старого маркиза, которого она не видала уже около трех лет. Была половина второго, она застала там явившегося к обеду шевалье де Валуа, который, рассыпаясь в приветствиях, взял ее за руки.
- Ну вот, дорогая, достойная госпожа дю Букье, - сказал он ей взволнованно, - мы потеряли нашего друга; это был святой человек. Мы разделяем вашу скорбь. Да, здесь эта утрата ощущается так же остро, как и в вашем доме... даже сильнее, - добавил он, намекая на дю Букье.
Когда каждый выразил г-же дю Букье свое соболезнование, сказав какую-нибудь фразу в похоронном стиле, шевалье весьма почтительно взял под руку г-жу дю Букье и отвел ее в амбразуру окна.
- Вы-то счастливы по крайней мере? - спросил он ее с отеческим участием.
- Да, - ответила она потупясь.
Услышав это да, мадам де Труавиль, дочь княгини Шербеловой, и старая маркиза де Катеран вместе с мадемуазель Армандой присоединились к шевалье. В ожидании обеда все вышли в сад, а г-жа дю Букье, отупев от горя, и не заметила маленького заговора, составленного против нее любопытствующими шевалье и дамами. "Она в наших руках, не узнаем ли мы разгадку?" - читалось во взглядах, которыми они обменялись.
- Для полноты счастья, - сказала мадемуазель Арманда, - вам нужно было бы обзавестись детьми, хорошеньким мальчиком вроде моего племянника...
На глазах г-жи дю Букье навернулись слезы.
- Я слышал, что вы всему виной. Говорят, вы боялись беременности? - сказал шевалье.
- Я?! - простодушно воскликнула она. - Да я бы заплатила за ребенка ста годами адских мучений!
Вокруг ловко поставленного вопроса завязался оживленный спор, направляемый с исключительным тактом виконтессой де Труавиль и старой маркизой де Катеран, которые так обошли бедную г-жу дю Букье, что она, сама того не подозревая, выдала свою супружескую тайну. Мадемуазель Арманда, взяв под руку шевалье, удалилась, предоставив трем женщинам толковать о браке. И тут у г-жи дю Букье открылись глаза на тысячи разочарований ее замужней жизни; а так как она по-прежнему оставалась придурковатой, то наперсницы забавлялись ее восхитительной наивностью. Хотя фиктивный брак мадемуазель Кормон сперва насмешил весь город, сразу узнавший эту новость, однако г-жа дю Букье получила признание и сочувствие всех женщин. Пока мадемуазель Кормон безуспешно гонялась за женихами, все насмехались над ней; но когда стало известно исключительное положение, в какое она попала благодаря строгости своих религиозных правил, все восхитились ею. Бедная госпожа дю Букье сменила добрую мадемуазель Кормон. Таким образом, шевалье удалось на некоторое время выставить дю Букье в отвратительном и смешном виде, но в конце концов смешное потеряло свою остроту, и, когда каждый посмеялся над дю Букье, злословие истощилось. К тому же многие полагали, что в пятидесятисемилетнем возрасте тайный республиканец имеет право и спасовать. Это происшествие до такой степени растравило ненависть, которую дю Букье питал к д'Эгриньонам, что он был совершенно беспощаден в час мести. Г-же дю Букье было приказано никогда не переступать порога их дома. В отместку за шутку, которую шевалье де Валуа с ним сыграл, дю Букье, только что создавший газету "Вестник департамента Орн", поместил в ней следующее объявление:
"Лицу, которое докажет существование господина де Помбретона до, во время и после эмиграции, будет вручен чек на тысячу франков ренты".
Несмотря на то, что, в сущности, брак г-жи дю Букье можно было считать мнимым, она находила в нем некоторые преимущества: все-таки куда приятнее было заботиться о самом замечательном человеке в городе, нежели жить одиноко. Уж лучше дю Букье, чем собаки, кошки и канарейки, которых обожают старые девы; он относился к жене более искренне и менее расчетливо, чем слуги, духовник и всякие охотники за наследствами. Позднее она узрела в своем супруге орудие божьего гнева, ибо признала неизмеримо грешными все свои помыслы о замужестве; она считала, что понесла заслуженную кару за горе, причиненное г-же Грансон, и за преждевременную кончину дядюшки. Послушная той религии, что предписывает лобызать карающую лозу, она превозносила своего мужа, она одобряла его перед всеми; но на исповеди или вечером на молитве она не раз плакала, прося бога простить отступничество мужа, который говорил обратное тому, что думал, который желал погибели аристократам и церкви - двум святыням дома Кормон. Хотя все ее чувства были поруганы и принесены в жертву, она, понуждаемая долгом радеть о благополучии супруга, оберегала его ото всего, что могло бы ему повредить, и была привязана к нему непостижимой любовью, вероятно, порожденной привычкой, так что вся ее жизнь была сплошным противоречием. Она вышла замуж за человека, чей образ действий и мыслей был ей ненавистен, но о котором она должна была заботиться со всей положенной нежностью. Она чувствовала себя на седьмом небе каждый раз, когда дю Букье лакомился ее вареньем или находил обед вкусным; она следила, чтобы исполнялись его малейшие прихоти. Если он оставлял на столе бандероль, сорванную с газеты, г-жа дю Букье не выбрасывала ее и говорила слуге: "Оставьте, Ренэ, барин не зря положил ее здесь". Уезжал он - она хлопотала о его плаще и белье; в своих заботах о его материальном благополучии она была до мелочности предусмотрительна. Если он отправлялся в Пребоде, она уже накануне все поглядывала на барометр, чтобы узнать, благоприятна ли будет погода. Она засматривала ему в глаза, чтобы узнать, чего ему хочется, подобно собаке, которая и во сне видит и слышит своего хозяина. Когда же случалось, что толстяк дю Букье, покоренный этой любовью, по чувству долга обнимал супругу за талию и, целуя в лоб, приговаривал: "Славная ты женушка!" - слезы радости выступали на глазах бедного создания. По всей вероятности, дю Букье считал своей обязанностью подобные знаки благосклонности, доставлявшие ему благоговение Розы-Марии-Виктории, ибо даже католическая добродетель не принуждает до такой степени скрывать свои взгляды, как приходилось это делать г-же дю Букье. Однако часто язык отнимался у этой святой женщины, когда она слышала у себя в доме злобные речи людей, маскировавшихся под монархистов-конституционалистов. Она трепетала, предвидя гибель церкви, от времени до времени она отваживалась вставить какое-нибудь глупое слово или замечание, которое дю Букье пресекал одним взглядом. От такой жизни, раздираемой противоречиями, г-жа дю Букье дошла в конце концов до полной одури и решила, что проще и достойнее запрятать подальше свои мнения и ничем их не проявлять, ограничиваясь бессловесным прозябанием. Тогда у нее появилась рабская покорность, она считала, что сам бог велит сносить то приниженное состояние, в какое муж поверг ее. Она исполняла волю супруга неукоснительно и без малейшего ропота. С той поры эта робкая овца шла по пути, указанному ей пастырем; она не покидала лона церкви и стала строжайшим образом выполнять все церковные обряды, не помышляя ни о сатане, ни о соблазнах его, ни о деяниях его. Итак, она представляла собой сочетание чистейших христианских добродетелей, и дю Букье безусловно стал одним из счастливейших мужей во всем королевстве Франции и Наварры.
- Она останется дурой до последнего своего вздоха, - безжалостно сказал отставной чиновник опекунского совета, который, однако же, обедал у г-жи дю Букье два раза в неделю.