- А как Вероника? - спросила она.
- Спит как будто, - сказал отец. - Я ей в пять часов еще раз дал лекарство.
Мать приготовила скудный ужин и села у постели больной девочки, собираясь, как всегда, бодрствовать подле нее всю долгую ночь.
За ужином Себастьян внес деловое предложение, к которому все отнеслись с должным вниманием, так как он был человек практический, более других опытный во всех житейских делах. Себастьян работал всего лишь подручным в вагоностроительных мастерских и не получил никакого образования - его учили только догматам лютеранской веры, которые были ему очень и очень не по вкусу, - зато он был исполнен чисто американской энергии и задора. Рослый, атлетически сложенный и очень крепкий для своих лет, он был типичным городским парнем. У него уже выработалась своя жизненная философия: если хочешь добиться успеха - не зевай, а для этого надо сблизиться или по крайней мере делать вид, будто близок с теми, кто в этом мире, где внешнее и показное превыше всего, занимает первые места.
Вот почему Басс любил слоняться у "Колумбус-Хауса". Ему казалось, что этот отель - средоточие всех сильных мира сего. Когда ему удалось скопить денег на приличный костюм, он стал по вечерам ходить в центр города и часами простаивал с приятелями у входа в отель; он щелкал каблуками, дымил сигарами по пять центов пара и, рисуясь, с независимым видом поглядывал на девушек. Тут бывали и другие молодые люди - городские франты и бездельники, заходившие в отель побриться или выпить стаканчик виски. Басс восхищался ими и стремился им подражать. О человеке тут судили прежде всего по платью. Раз люди хорошо одеты, носят кольца и булавки в галстуках, - что бы они ни делали, все хорошо. Басс хотел походить на них, поступать как они, и его опыт по части пустого и бессмысленного препровождения времени быстро расширялся.
- Почему бы тебе не брать у постояльцев отеля белье в стирку? - сказал он Дженни, выслушав ее рассказ о событиях дня. - Это куда лучше, чем мыть лестницы.
- А как это сделать? - спросила она.
- Да просто обратись к портье.
Этот совет показался Дженни очень разумным.
- Только смотри не заговаривай со мной, если встретишь возле отеля, - предупредил он ее, когда они остались одни. - Не подавай виду, что знаешь меня.
- Почему? - простодушно спросила она.
- Ты прекрасно знаешь, почему, - ответил брат; он уже не раз говорил, что у них у всех слишком жалкий вид, из-за такой родни сраму не оберешься. - Если встретимся, проходи мимо, и все. Слышишь?
- Хорошо, - кротко ответила Дженни. Хотя брат был лишь годом старше, она всегда ему подчинялась.
На другой день по дороге в отель она заговорила с матерью о предложении брата.
- Басс говорит, что мы могли бы брать у постояльцев белье в стирку.
Миссис Герхардт, которая всю ночь мучительно раздумывала над тем, как бы заработать еще что-нибудь сверх трех долларов в неделю за уборку, одобрила идею Басса.
- Это верно, - сказала она. - Я спрошу в отеле.
Однако, когда они пришли в отель, удобный случай представился не сразу. Только под вечер судьба им улыбнулась: старшая горничная велела вымыть пол перед портье. Это важное должностное лицо явно к ним благоволило. Ему пришлась по душе добрая, озабоченная мать и хорошенькая дочка. И он благосклонно выслушал миссис Герхардт, когда она осмелилась задать ему вопрос, который весь день не выходил у нее из головы:
- Может, кто из ваших постояльцев согласится давать мне белье в стирку? Я была бы так благодарна…
Портье посмотрел на нее и снова прочел на этом невеселом лице безысходную нужду.
- Посмотрим, - ответил он и тотчас подумал о сенаторе Брэндере и генерале Гопкинсе. Оба они люди отзывчивые и охотно помогут бедной женщине. - Подымитесь наверх к сенатору Брэндеру. В двадцать второй номер. Вот, - портье записал номер на бумажке, - пойдите и скажите, что это я вас прислал.
Миссис Герхардт дрожащей рукой взяла бумажку. Ее глаза были полны благодарности, которую она не умела выразить словами.
- Ничего, ничего, - сказал портье, заметив ее волнение. - Пойдите сейчас же. Он как раз у себя.
Осторожно и почтительно постучала миссис Герхардт в дверь двадцать второго номера; Дженни молча стояла рядом.
Через минуту дверь открылась, и на пороге ярко освещенной комнаты появился сенатор. Он был в изящном смокинге и выглядел моложе, чем показалось им при первой встрече.
- Чем могу служить, сударыня? - спросил он миссис Герхардт, сразу узнав обеих.
Мать совсем смешалась и ответила не сразу.
- Мы хотели спросить… может, вам надо постирать белье?
- Постирать? - переспросил он удивительно звучным голосом. - Постирать белье? Ну, войдите. Сейчас посмотрим.
Он учтиво посторонился, пропуская их, и закрыл дверь.
- Сейчас посмотрим, - повторил он, выдвигая один за другим ящики солидного шифоньера орехового дерева.
Дженни с любопытством оглядывала комнату. Никогда еще она не видела такого множества безделушек и красивых вещиц, как здесь - на камине и на туалетном столике. Мягкое кресло и рядом лампа под зеленым абажуром, на полу толстый пушистый ковер, несколько маленьких ковриков, разбросанных там и сям, - во всем такое богатство, такая роскошь!
- Присядьте, вот стулья, - любезно сказал сенатор, уходя в соседнюю комнату.
Преисполненные пугливой почтительности, мать и дочь из вежливости остались стоять, но сенатор, покончив с поисками, повторил приглашение. Они смущенно и неловко сели.
- Это ваша дочь? - спросил он миссис Герхардт, улыбаясь Дженни.
- Да, сэр, - ответила мать. - Старшая.
- А муж у вас жив? - расспрашивал он далее. - Как ваша фамилия? Где вы живете?
Миссис Герхардт покорно отвечала на все вопросы.
- Сколько у вас детей? - продолжал он.
- Шестеро, - ответила миссис Герхардт.
- Семья не маленькая, что и говорить. Вы, без сомнения, выполнили свой долг перед страной.
- Да, сэр, - ответила миссис Герхардт, тронутая его вниманием.
- Так вы говорите, это ваша старшая дочь?
- Да, сэр.
- А чем занимается ваш муж?
- Он стеклодув. Но только он сейчас хворает.
Они беседовали, а Дженни слушала, и большие голубые глаза ее глядели удивленно и пытливо. Всякий раз, как сенатор смотрел на нее, он встречал такой простодушный, невинный взгляд, такую чудесную улыбку, что ему трудно было отвести глаза.
- Да, - сказал он сочувственно, - все это очень печально. У меня тут набралось немного белья, вы его выстирайте, пожалуйста. А на той неделе, вероятно, будет еще.
Он сложил белье в небольшой, красиво вышитый синий мешок.
- В какой день вам его принести? - спросила миссис Герхардт.
- Все равно, - рассеянно ответил сенатор. - В любой день на той неделе.
Она скромно поблагодарила его и собралась уходить.
- Вот что, - сказал он, пройдя вперед и открывая перед ними дверь. - Принесите в понедельник.
- Хорошо, сэр, - сказала миссис Герхардт. - Спасибо вам.
Они ушли, а сенатор вновь принялся за чтение, но почему-то им овладела странная рассеянность.
- Печально, - сказал он, закрывая книгу. - В этих людях есть что-то очень трогательное.
Образ Дженни, полной изумления и восторга, витал в комнате.
А миссис Герхардт с дочерью снова шли по мрачным и темным улицам. Неожиданная удача необычайно подбодрила их.
- Какая у него прекрасная комната, правда? - прошептала Дженни.
- Да, - ответила мать. - Он замечательный человек.
- Он сенатор, да? - продолжала дочь.
- Да.
- Наверное, приятно быть знаменитым, - тихо сказала девушка.
Глава II
Духовный облик Дженни - как его описать? Эта бедная девушка, которую нужда заставила помогать матери, стиравшей на сенатора, брать у него грязное белье и относить чистое, обладала чудесным мягким характером, всю прелесть которого не выразишь словами. Бывают такие редкие, особенные натуры, которые приходят в мир, не ведая зачем, и уходят из жизни, так ничего и не поняв. Жизнь всегда, до последней минуты, представляется им бесконечно прекрасной, настоящей страной чудес, и если бы они могли только в изумлении бродить по ней, она была бы для них не хуже рая. Открывая глаза, они видят вокруг совершенный мир, который им так по душе: деревья, цветы, море звуков и море красок. Это - их драгоценнейшее наследство, их лучшее богатство. И если бы никто не остановил их словами: "Это мое", - они, сияя счастьем, могли бы без конца странствовать, по земле с песнью, которую когда-нибудь услышит весь мир. Это песнь доброты.
Но, втиснутые в клетку реального мира, такие люди почти всегда ему чужды. Мир гордыни и алчности косо смотрит на идеалиста, мечтателя. Если мечтатель заглядится на пролетающие облака, его упрекнут в праздности. Если он вслушивается в песни ветра, они радуют его душу, а окружающие тем временем спешат завладеть его имуществом. Если весь так называемый неодушевленный мир захватит его, призывая столь нежными и чарующими голосами, что, кажется, они не могут не быть живыми и разумными, - мечтатель гибнет во власти стихии. Действительный мир всегда тянется к таким людям своими жадными лапами и завладевает ими. Именно таких жизнь превращает в покорных рабов.
Такой была и Дженни в этом прозаическом мире. С детства каждый ее шаг был подсказан добротой и нежностью. Когда Себастьян падал и ушибался, это она, преодолевая тревогу и страх за брата, помогала ему встать и приводила к матери. Когда Джордж жаловался, что он голоден, она отдавала ему свой кусок хлеба. Долгими часами она баюкала младших братьев и сестер, ласково напевая и в то же время грезя о чем-то. Едва научившись ходить, она стала верной помощницей матери. Она мыла, чистила, стряпала, бегала в лавку и нянчила малышей. Никто никогда не слыхал от нее ни слова жалобы, хотя она нередко задумывалась над своей горькой долей. Она знала, что многим девочкам живется гораздо привольнее и радостнее, но и не думала им завидовать; ей случалось в тайне грустить, и все же она пела свои песенки. В ясные дни, когда она смотрела из окна кухни на улицу, ее тянуло на простор, в зеленые луга. Красота природы, ее линии и краски, свет и тени волновали девочку, как прекрасная музыка. Бывало, она уводила Джорджа и других детей в заросли орешника, в уютный, тенистый уголок, где струился говорливый ручей, а вдали широко раскинулись поля. Она не умела, как делают поэты, выразить словами то, что чувствовала, но душа ее живо откликалась на всю эту красоту и радовалась каждому звуку, каждому дуновению.
Когда издалека доносилось негромкое, нежное воркованье лесных горлинок - этих духов лета, - она наклоняла голову и прислушивалась, и полные нежности звуки, словно серебряные капли, падали ей прямо в сердце.
Когда солнце пригревало жарче и сквозные тени и золотые узоры ложились на траву, Дженни не могла налюбоваться ими, ее тянуло туда, где лучи сверкали всего ярче, и, как завороженная, она уходила все дальше в мирную чащу леса.
Она чувствовала всю прелесть красок. Чудесное сияние, что разливается по небу в час заката, несказанно радовало и восхищало ее.
- Хорошо бы уплыть с этими облаками, - совсем по-детски сказала она однажды.
Она нашла качели, которые сама природа сплела из лозы дикого винограда, и теперь качалась на них с Мартой и Джорджем.
- Да, если бы была такая лодка, - сказал Джордж.
Запрокинув голову, Дженни смотрела на далекое облако - алый остров в море серебра.
- Вот бы людям жить на таком острове, - сказала она.
Мысленно она была уже там и легко пробегала по воздушным тропам.
- Смотри, пчела, - объявил Джордж, показывая на летящего мимо шмеля.
- Да, - мечтательно отозвалась Дженни, - она спешит к себе домой.
- А разве у всех есть дом? - спросила Марта.
- Почти у всех, - ответила Дженни.
- И у птиц? - спросил Джордж.
- Да, - сказала Дженни, всем существом чувствуя поэзию этой мысли, - и у птиц есть дом.
- И у пчел? - настаивала Марта.
- Да, и у пчел.
- И у собак? - спросил Джордж, увидев невдалеке на дороге одиноко бредущего пса.
- Ну, конечно, - сказала Дженни. - Разве ты не знаешь, что у собак есть дом?
- А у комаров? - приставал мальчик, заметив комариный хоровод, вьющийся в прозрачных сумерках.
- Да, - сказала она, сама наполовину веря этому. - Слушайте!
- Ого - недоверчиво воскликнул Джордж. - Вот бы поглядеть, какие у них дома.
- Слушайте! - настойчиво повторила Дженни и подняла руку, призывая к молчанию.
Был тот тихий час, когда вечерний звон, как благословение, раздается над гаснущим днем. Смягченные расстоянием звуки тихо плыли в вечернем воздухе, и сама природа словно затихла, прислушиваясь вместе с Дженни. В нескольких шагах от нее прыгала по траве красногрудая малиновка, Жужжала пчела, где-то позвякивал колокольчик, подозрительное потрескивание в ветвях выдавало крадущуюся за орехами белку. Забыв опустить руку, Дженни слушала, пока протяжный звон не замер в воздухе, и сердце ее переполнилось. Тогда она поднялась.
- О! - вырвалось у нее, и в порыве поэтического восторга она крепко стиснула руки. В глазах ее стояли слезы. Чудесное море волновавшего ее чувства захлестывало берега. Такова была душа Дженни.
Глава III
Сенатор Джордж Сильвестр Брэндер был человек необычного склада. Изворотливость политического дельца своеобразно сочеталась в нем с отзывчивостью народного представителя. Уроженец южного Огайо, он там же вырос и получил образование, если не считать двух лет, когда он изучал право в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Он знал гражданское и уголовное право, пожалуй, не хуже любого жителя своего штата, но никогда не занимался им с тем усердием, которое необходимо для выдающихся успехов на адвокатском поприще. Он неплохо зарабатывал, и ему не раз представлялась блестящая возможность заработать куда больше, если бы он пожелал пойти на сделку с совестью, но на это он не был способен. И, однако, при всей своей честности и неподкупности, он под час не мог устоять перед просьбой какого-нибудь приятеля. Лишь недавно, на последних президентских выборах, он поддержал кандидатуру человека, который - Брэндеру это было хорошо известно - отнюдь не обладал качествами, необходимыми для правителя.
Точно так же он был повинен в том, что несколько раз предоставлял государственные должности людям сомнительным, а в двух или трех случаях - явно непорядочным. Когда его начинали одолевать угрызения совести, он успокаивал себя любимым присловьем: "Мало ли что в жизни бывает". Иной раз он подолгу, одиноко просиживал в своем кресле, погруженный в невеселое раздумье, и потом, поднимаясь, с виноватой улыбкой повторял эти слова. Совесть его отнюдь не молчала, а его сердце во всяком случае чутко отзывалось на все.
Этот человек, трижды избиравшийся в законодательное собрание штата от округа, в состав которого входил Колумбус, и дважды в сенат Соединенных Штатов, никогда не был женат. В юности он серьезно влюбился, и не его вина, что это не кончилось браком. Дама его сердца не пожелала ждать его, а ему тогда предстояло еще долго добиваться положения, которое дало бы ему возможность содержать семью.
Высокий, статный, широкоплечий, он внушал уважение одним своим видом. Он пережил утраты, изведал удары судьбы, в нем было что-то, вызывающее симпатию в людях с живым воображением. Он слыл добрым и любезным, а его коллеги по сенату считали, что он звезд с неба не хватает, но очень милый человек.
Тогдашнее пребывание сенатора Брэндера в Колумбусе было вызвано необходимостью укрепить его пошатнувшийся политический престиж. На последних выборах в конгресс его партии не повезло. Сам он располагал достаточным количеством голосов и мог вновь быть избран, но для того, чтобы удержать их за собой, требовалось немало политической изворотливости. Ведь есть еще честолюбцы, кроме него. Найдется с полдюжины возможных кандидатов, и любой из них будет рад занять его место. Он отлично понимал, что сейчас от него требовалось. Противникам будет не так-то просто его одолеть, но если это и произойдет, думалось ему, президент, конечно, не откажется поручить ему какой-нибудь дипломатический пост за границей.
Да, сенатора Брэндера вполне можно было назвать человеком преуспевающим, но при всем том он чувствовал, что в его жизни чего-то не хватает. Он еще не сделал всего, что хотел. Вот ему пятьдесят два года, у него незапятнанная репутация почтенного, уважаемого и видного деятеля, но он одинок. Невольно он все снова и снова думал о том, что рядом нет никого, кому он был бы дорог. Собственная комната подчас казалась ему странно пустой, и он испытывал отвращение к самому себе.
"Пятьдесят лет! - часто думал он. - И один, один, как перст…"
В этот субботний вечер, когда он сидел у себя в комнате, к нему тихонько постучали. Он в это время размышлял о том, сколь проходящее все в мире - и жизнь, и слава, и сколь бесплодна с этой точки зрения его политическая деятельность.
"Сколько мы бьемся, чтобы завоевать какое-то положение, - думалось ему. - А пройдет несколько лет, и как мало все это будет значить для меня!"
Он поднялся, распахнул дверь и увидел Дженни. Она предложила матери отнести белье, не дожидаясь понедельника, чтобы удивить сенатора быстротой работы.
- Заходите, - сказал Брэндер и, как и в первый раз, любезно пропустил ее вперед.
Дженни вошла, ожидая похвалы за то, что они так быстро справились, но сенатор этого даже не заметил.
- Ну, милая барышня, - сказал он, - как вы поживаете?
- Очень хорошо, - ответила Дженни. - Мы с мамой решили не ждать понедельника, а принести вам белье сегодня.
- Ну, это совершенно все равно, - небрежно заметил Брэндер. - Положите вон там, на стуле.
Дженни, не подумав о том, что ей еще не заплатили, собралась уходить, но сенатор удержал ее.
- Как поживает ваша матушка? - приветливо спросил он.
- Хорошо, - просто ответила Дженни.
- А ваша сестренка? Ей лучше?
- Доктор говорит, что лучше, - ответила Дженни.
- Присядьте, - продолжал сенатор. - Я хочу с вами побеседовать.
Девушка опустилась на стоявший рядом стул. Слегка откашлявшись, сенатор продолжал:
- А чем больна ваша сестра?
- У нее корь, - объяснила Дженни. - Одно время мы даже думали, что она уже не поправится.
Слушая девушку, сенатор пристально всматривался в ее лицо, и оно казалось ему необыкновенно трогательным. Она так бедно одета и так восхищается его высоким положением. В нем шевельнулся стыд за богатство и роскошь, в которой он жил. Что и говорить, судьба высоко вознесла его!
- Я рад, что ей лучше, - мягко сказал он. - А сколько лет вашему отцу?
- Пятьдесят семь.
- Он поправляется?
- Да, сэр, он уже встает с постели, только еще не выходит из дому.
- Кажется, ваша матушка говорила, что по профессии он стеклодув?
- Да, сэр.