Да, наконец, ведь он и привязан к Раисе.
Эта мысль внезапно обрадовала молодого человека. Он старался теперь даже убедить себя, что любит эту "милую, кроткую девушку" и что она вовсе уж не так дурна собой, как ему казалось раньше. И все сегодня находили ее симпатичной и восхищались ее глазами. Действительно, прелестные глаза!.. Да, он будет ее любить и сделает ее счастливой, хотя бы из чувства благодарности и за ее любовь и за ее миллионы, благодаря которым он станет независим.
"А какой, однако, мерзавец этот полковник! Что советует? Перевести половину состояния!" - подумал в ту же минуту Пинегин.
И, незаметно для него самого, мысли его остановились на предложении "мерзавца" и на мгновение овладели им. С чувством отвращения поймал он себя на этих мыслях и взглянул на невесту. Молчать счастливому жениху было неудобно. Надо заговорить.
Раиса сидела, прижавшись в углу кареты, с закрытыми глазами, тоже безмолвная, но безмолвная от полноты счастия, влюбленная и уверенная во взаимности, тронутая ласками родных любимого человека. Добрый! Верно, он хвалил ее им всем!
И она мечтала о близком счастье быть женой и другом этого чудного, благородного Саши, делиться с ним мыслями, жить для добра, для ближних…
- О чем ты задумалась, Раиса? - нежно окликнул ее Пинегин, всматриваясь в ее лицо и пожимая ее руку.
Молодая девушка встрепенулась, точно пробужденная от грез.
- Я думала, как я бесконечно счастлива, - промолвила она взволнованным, бесконечно нежным голосом, крепко сжимая руку Пинегина… - И какие твои родные все добрые… И как жизнь хороша!
При этих словах Пинегина охватило чувство смущения и жалости, той мучительной жалости, какая бывает иногда у палача к своей жертве. Охваченный этим чувством, он привлек к себе молодую девушку и стал целовать ее лицо. Вся трепещущая, прижимаясь к Пинегину, Раиса отвечала горячими, страстными поцелуями.
- Милый!..
И, порывисто охватив его голову, она крепко прижала ее к своей груди.
- Милый… желанный… Если б ты только знал, как я тебя люблю! - шептала она страстным шепотом, и слезы катились из ее глаз.
Хорошо, что молодая девушка не видала в эту минуту лица Пинегина, а то сердце ее забило бы тревогу, - до того физиономия его мало походила на счастливое лицо жениха. Он, правда, добросовестно осыпал поцелуями невесту, но эти поцелуи не возбуждали в нем страсти, не зажигали огня в крови. Он даже морщился, целуя некрасивую девушку, и, найдя, что поцелуев довольно, скоро выпустил ее из своих объятий.
- Так тебе понравились мои родственники? - спросил он минуту спустя, отодвигаясь от Раисы.
- Понравились… Они, верно, добрые.
- Всякие есть между ними, - неопределенно заметил Пинегин.
- Твоя мать - прелесть, сестры - милые, - восторженно говорила Раиса.
- А братья?
- И братья славные.
- У тебя, кажется, все люди - славные, - смеясь сказал Пинегин.
- А разве твои братья не хорошие? - испуганно спросила молодая девушка.
- Самые обыкновенные экземпляры человеческого рода, да я не про них. Я - вообще. Ты обо всех людях судишь по себе. Золотое у тебя сердце, Раиса! - горячо прибавил Пинегин и подумал: "И совсем ты проста!"
- Какое же тогда оно у тебя? - переспросила Раиса.
- Далеко не такое хорошее, - усмехнулся Пинегин.
- Не клевещи на себя, Саша! - горячо воскликнула девушка. - Разве я не вижу, какой ты мягкий и добрый?.. Разве я не читала твоих произведений? Разве я не понимаю твоей правдивости? А вся твоя прошлая жизнь? Твое страдание за правду?
И про это "страдание за правду", в действительности мало похожее на серьезное страдание, рассказывал девушке Пинегин, представляя злоключения свои в значительно преувеличенном виде, чтобы показаться в глазах Раисы страдальцем. И молодая девушка, совсем мало знавшая людей, конечно всему верила.
Надо сказать правду: Пинегин не испытывал приятных чувств от этих восторженных похвал невесты. В самом деле, не особенно весело слушать дифирамбы человека, которого вы собираетесь зарезать. К тому же теперь, когда эта девушка была совсем в его власти, следовало несколько отрезвить ее и от восторгов к нему и от многих странных идей.
Не для того же женится он, чтобы в самом деле раздать богатство и жить в шалаше с немилой женой. А она как будто на что-то подобное надеялась.
- Ты, Раиса, заблуждаешься насчет меня, - начал серьезно Пинегин.
Вместо ответа молодая девушка весело усмехнулась.
- Право, заблуждаешься, и это меня тревожит.
- Тревожит? - с испугом спросила она.
- Да, ты по своей доброте считаешь меня гораздо лучшим, чем я есть.
- Положим даже, что это так. В чем же тут тревога?
- За твое разочарование. Ты убедишься, что я не такое совершенство, каким создали твое воображение и твоя любовь, и…
- Что? - перебила Раиса.
- И разлюбишь меня.
- Я? Тебя разлюбить! Никогда! - воскликнула горячо Раиса. - И ты не совсем знаешь меня: я из тех натур, которые любят раз в жизни, но уж зато навсегда! - прибавила она с какой-то торжественной серьезностью… - Но к чему ты все это говоришь! Разве я не знаю, какой ты хороший? Разве ты способен когда-нибудь обмануть?
Пришлось замолчать. Для нее, влюбленной, этот красивый, кудрявый Пинегин был лучшим человеком в подлунной…
Разговор перешел на другие предметы. Они говорили о будущей жизни, о планах, о том, как они поедут после свадьбы за границу и устроятся потом в Петербурге. Рассказывая о будущих планах, Пинегин, между прочим, заметил, что "богатство обязывает…"
- И стесняет, не правда ли?
- Если не уметь им пользоваться… Раздать все не трудно, но что в том толку? Всякие миллионы - капля в море и серьезно всем не помогут. Надо, следовательно, помочь хоть немногим, но зато существенно…
Пинегин развивал в этом направлении свои взгляды и говорил на этот раз не только красноречиво, но и искренно, и когда кончил, то спросил:
- Разве ты со мной не согласна, Раиса?
Напрасный вопрос! Она на все была согласна и ответила:
- Ты лучше меня знаешь, как надо поступить. К чему ты спрашиваешь?
Пинегин облегченно вздохнул.
- А твоя мать и сестры были за границей? - спросила Раиса.
- Нет.
- Так ты их, Саша, отправь. И вообще… я надеюсь, ты не будешь стесняться… Все, что у меня есть, твое. Не правда ли?.. И ты поможешь своим и кому только захочешь… Помнишь, ты говорил, сколько бедной молодежи… У нас ведь денег много, слишком даже много… Не жалей их… Теперь же возьми сколько нужно… Я тебе дам чековую книжку… Прошу тебя…
- Экая ты добрая, Раиса… Спасибо тебе… В самом деле, матери надо отдохнуть…
- Смешной ты, Саша, - благодаришь. Ведь это обидно. Разве может быть иначе? И, знаешь, я все собиралась тебя просить и боялась… Эти денежные дела всегда неприятны.
- О чем просить?
- Чтобы ты поскорей взял на себя управление делами. И тетя об этом говорила. Добрая старушка всем заведует и всего боится. А ты - мужчина. Она говорит, что надо тебе доверенность. Так уж ты сделай все это и распоряжайся всем как знаешь…
- После, после, еще успеем! - отвечал Пинегин, невольно чувствуя смущение.
Карета остановилась у подъезда. Пинегин вышел проводить невесту.
- Зайдешь? - спросила Раиса.
- Прости, голова болит… Этот обед…
- Ну так выспись хорошенько, Саша.
Они поднялись во второй этаж.
- До завтра? - спросила Раиса, останавливаясь у дверей и протягивая Пинегину руку.
- До завтра.
- Любишь меня, дурнушку? - шепнула Раиса.
- А ты сомневаешься?
- Нет, нет, - радостно проговорила девушка. - Разве ты мог бы обманывать? Господь с тобой!
Пинегин крепко поцеловал невесту и спустился вниз. Швейцар подобострастно распахнул двери и крикнул:
- Подавай!
Пинегин вскочил в карету и велел отвезти его домой.
- Шишгола… а поди ты теперь! - проговорил старик швейцар, захлопнув дверцы, и направился в швейцарскую.
X
Благодаря знакомому репортеру одной маленькой газетки слух о женитьбе "г. Пинегина, нашего молодого и даровитого беллетриста, на г-же Коноваловой, владеющей несметными богатствами", попал на столбцы газет, и в скором времени Пинегин стал получать ежедневно массу писем от совершенно незнакомых ему людей с поздравлениями, пожеланиями, просьбами о деньгах и с самыми разнообразными деловыми предложениями поместить выгодно капитал. Чего только не предлагали ему! И эксплуатацию плитной ломки в Шлиссельбургском уезде, и участие в мыловаренном заводе, и устройство пароходства, и дешевую покупку имений. Предлагали сделаться пайщиком в различных предприятиях, приобрести виллу в Италии и внести посильную лепту в женский кармелитский монастырь в Бретани. Каких только красноречивых писем не получал Пинегин в течение этих нескольких недель перед свадьбой!
Родственники и знакомые хорошо знали, что после свадьбы Пинегин останется в Петербурге на самое короткое время, чтобы только принять дела от старухи тетки, и затем уедет с женой за границу, и потому многие из них спешили "воспользоваться случаем" и "урвать" с счастливого человека на первых же порах, пока он еще не опомнился от радости. Окончательно было выяснено, что у невесты три миллиона в благонадежных бумагах на хранении в государственном банке, о чем бухгалтер Жорж навел точные справки в государственном банке через приятеля своего чиновника и сообщил родным. Узнали также, что прииски на Олекме идут отлично и дают до ста тысяч чистого ежегодного дохода, и наконец, дом очищает пятнадцать тысяч. Шутка ли! Такое громадное состояние и в полном распоряжении Пинегина. Есть от чего закружиться голове!!
Володя "урвал" первым. Через два дня после помолвки он зашел утром к брату и после нескольких минут незначащего разговора попросил денег, объясняя, что его донимают долги и что он надеется, что брат выручит его из беды.
- Сколько тебе нужно? - спросил Пинегин.
Володя был в некотором затруднении: сколько спросить? Во-первых, он не знал, есть ли у брата теперь деньги и даст ли он сейчас, или только пообещает. В его голове мелькала цифра пятьсот и несколько пугала своей величиной. "Пожалуй, не даст!" - подумал он, жалея теперь, что прежде относился к брату недружелюбно, и ответил тем неуверенным, робким и несколько униженным голосом, каким обыкновенно люди просят денег:
- Нужно мне, если тебя не затруднит только, рублей триста… Очень нужно! - прибавил Володя, глядя на брата несколько жалобным и растерянным взглядом.
- Об этих пустяках и говорить не стоит. Это я могу сейчас же дать.
Пинегин достал из кармана бумажник и раскрыл его, и Володя тотчас же мысленно пожалел, что "свалял дурака" и спросил так мало. Не без тайной зависти увидал он, что бумажник был туго набит сторублевыми бумажками, только что привезенными самим господином Дюфуром, в знак особого почтения к своему клиенту.
- Вот, возьми пока пятьсот, - проговорил Пинегин, подавая брату пять радужных бумажек, - а потом я еще дам.
Просиявший Володя был решительно тронут великодушием брата. Он крепко пожал ему руку и благодарил его.
И эта благодарность, и несколько умиленное лицо брата приятно щекотали нервы Пинегина.
- Не за что благодарить, Володя… Пустяки… Передай вот и Пете и Женечке от меня по сто рублей… После я больше дам, а пока у меня денег немного… Занял… Понимаешь: расходы большие…
- Еще бы… Вполне понимаю…
- А мамаше скажи, что она может быть спокойна: и приданое Женечке будет, и сама она ни в чем не будет нуждаться… Раиса просила меня об этом… На днях я буду у вас и сам подробно все расскажу мамаше…
Обрадованный Володя спустился вприпрыжку по лестнице, напевая опереточный мотив. Он, не торгуясь, сел на извозчика и первым делом поехал на Большую Морскую к модному ювелиру и купил у него бирюзовое кольцо с маленькими брильянтами себе на мизинец. Это было, по его мнению, шикарно. После того он заехал в фруктовую лавку, выбрал корзинку лучших и дорогих фруктов и велел послать своей кузине - вертлявой брюнетке, Манечке. Тут же на Большой Морской он встретил товарища и позвал его завтракать к Кюба. Завтрак был тонкий, и выпито было порядочно. Кутили они весь день и всю ночь, ужинали в загородном ресторане, слушали цыганок, и Володя не жалел денег. Только к двенадцати часам следующего дня он явился домой с измятым лицом, красными глазами и с значительно опустошенным бумажником.
Олимпиада Васильевна пришла в ужас при виде своего любимца.
- Господи!.. Опять?.. Полюбуйся, на кого ты похож! - воскликнула она.
- Не сердитесь, мамаша, - говорил, улыбаясь, Володя, целуя матери руку. - Не на свои кутил, а на Сашины… Добрый Саша… Вот не ожидал, что он настоящий брат…
И он рассказал, как Саша подарил ему пятьсот рублей, "пока только, мамаша", и как велел передать ей, что она не будет ни в чем нуждаться…
- А вот и вам по "Катеньке", тоже пока, - говорил со смехом Володя, передавая деньги брату и сестре. - И приданое обещал тебе, Женечка… У него бумажник полный… Говорит, занял… расходы… А как женится, все закутим на Сашины деньги.
Это сообщение привело Олимпиаду Васильевну в отличное расположение духа. Добрый Саша. Он не забыл мать. И она заставила Володю, еще не совсем отрезвившегося, несколько раз повторить Сашины слова.
- Он не говорил, сколько именно даст мне?
- Не говорил, но сказал: пусть мамаша не беспокоится… Она ни в чем не будет нуждаться… Будьте покойны, мамаша… Саша - добрый сын… отличный сын… По всему видно…
XI
Благодаря полковнику весть о подарке и об обещаниях Саши разнеслась по всем кланам, и везде хвалили Сашу. "Он поступает благородно и по-родственному, - говорили родные, надеясь, что никому из своих он не откажет помочь. - Еще бы. Такие миллионы! Кому уж и помочь, как не своим?"
Вскоре после этого известия тетя-уксус говорила после обеда своему мужу:
- Ты сходи к Саше и попроси у него… Ты - родной дядя.
Дядя Сергей мрачно вздохнул.
- Так-таки прямо и проси…
- Ох, откажет, - уныло протянул дядя Сергей.
- Не смеет отказать. Такие деньги сграбастал и - отказать! Не чужой ты ему. Сходи, Сергей Васильич.
- Сходить-то отчего не сходить, только вряд ли…
- Требуй, объясни, что мы - бедные люди. Не бесчувственный же он в самом деле!.. Антонина, твоя выжига сестрица, уж, верно, у него просила взаймы без отдачи. Ты-то чего зевать будешь?..
- Не лучше ли попросить брата Николая поговорить с Сашей, а? За глаза как-то деликатней и можно круглее сумму спросить. Что ты на это скажешь, Феоза?
- Что ж, настрой полковника…
- А сколько, ты думаешь, спросить?.. Тысчонки две, три?
Феоза Андреевна презрительно поджала губы и с укором покачала головой.
- Ну пять, что ли?
- Как вы глупы, Сергей Васильич, и как мало думаете о будущем, - вспылила Феоза Андреевна. - По крайней мере десять! Надо быть подлецом, чтобы не дать нам десяти тысяч при его миллионах! - мрачно прибавила тетя-уксус.
Супруги стали мечтать об этих десяти тысячах. Если они их получат, то можно отдать их под вторую закладную дома и иметь двенадцать процентов. Это тысяча двести рублей лишнего дохода к двум тысячам жалованья.
- Тогда можно и дачку получше нанять, и обстановку подновить, а то просто срам, какая у нас обивка в гостиной.
- Д-д-да, хорошо бы, - согласился дядя Сергей и прибавил: - Бывает же людям счастие!..
- Да еще каким… Твой-то племянник, если говорить правду, дрянь-то порядочная. Недаром в Архангельскую губернию туряли… Даром не турнут…
- А ты как думаешь, Феоза, он даст?
- Не смеет не дать! - с каким-то закипающим озлоблением прошипела тетя-уксус. - Женится на уроде с миллионами да не дать честным, порядочным близким людям десяти тысяч?!. Можно, наконец, и припугнуть голубчика, если он окажется подлецом.
Дядя Сергей удивительно посмотрел на жену.
- Не понимаешь?.. Все вам объясни и в рот положи?.. А вот как припугнуть: дать понять, что можно и свадьбу расстроить…
- Это как же?
- А так же… Написать анонимное письмо Раисе этой, что жених-то ее обманывает, на деньгах женится… Разве это не правда?..
- Положим, и правда, только ты, Феоза, того… далеко хватила… И не поверит она анонимным письмам: говорят, влюблена, как кошка… А если Саша догадается, кто сочинял, тогда и копейки от него не получишь… Нет, уж ты чересчур проницательна, Феоза… Завралась, матушка!
Подобный же разговор шел и у Бобочки с Катенькой. Начал его чистенький, румяный и миловидный Бобочка, находившийся в весьма меланхолическом расположения духа за десять дней перед двадцатым числом.
- Верно, Саша и тебя не забудет, Катенька? Уж если он Володе дал пятьсот рублей на рестораны, так тебе не грех помочь… Как ты думаешь? Оно было бы недурно иметь кое-что про черный день… Очень бы недурно.
- Предложит, не откажусь, но сама просить ни за что не стану, - решительно заявила Катенька и вся даже покраснела.
- Боже сохрани, просить, унижаться, - поспешил, по обыкновению, вильнуть Бобочка. - Можно бы, знаешь ли, Катенька, как-нибудь в разговоре, при случае, намекнуть о нашем положении. Что стоит помочь сестре при его богатстве…
- Но ведь богатство не его.
- Не все ли равно жены или мужа? Да и он будет полным распорядителем, и, конечно, Раиса Николаевна не пожалеет для сестры любимого человека. Было бы очень странно, если бы он ничего тебе не дал. И вдобавок он, кажется, к тебе более всех был всегда расположен?
- А мы-то все как к нему относились?.. И ты сам как его всегда бранил?
- Я не бранил, душа моя, а находил, что он делал большие глупости, не умея нигде пристроиться…
- А теперь поумнел, пристроившись к богатой невесте? - насмешливо кинула Катенька.
- Ты опять не поняла меня, мой друг… Я не стану разбирать, почему он женится - по расчету или нет, - я хочу только сказать, что так или иначе, а у него громадное состояние - вот и все… И помочь сестре он мог бы… А впрочем, если ты находишь в этом что-либо неловкое, я, конечно, с тобой согласен… Делай как знаешь!
Бобочка отлично знал, что слова его произведут надлежащее действие и что Катеньку и без его напоминаний несколько беспокоило то обстоятельство, что Женечке, Володе и Пете он уже дал денег и обещал давать вперед, а о ней даже и не вспомнил в разговоре с братом. Она считала себя оскорбленною тем более, что она одна из всей семьи всегда заступалась за Сашу, когда его начинали бранить. Вероятно, вследствие этого Катенька с сердцем сказала мужу:
- И намекать не буду… И ни малейшего шага не сделаю… И к ним ездить не стану… А то в самом деле подумают, что я их денег хочу. Ничего я не хочу. Оставь, пожалуйста, меня в покое! - раздраженно прибавила Катенька, готовая плакать от обиды.