– Арестуете меня?! – вскрикнул Леон. – Не посмеете!
– Я… я начальник полиции!
Леон удержал свои чувства. Внушительно, но весьма деликатно он ответил:
– По-видимому, это действительно так.
Такой стилистический оборот был слишком тонок для кастельлегашийцев: никто в зале даже не улыбнулся. Что же касается комиссара, он просто приказал певцу следовать за ним "в канцелярию" и горделиво направил начальственные стопы к двери. Леону оставалось только повиноваться. Он это и сделал, тотчас придав лицу, после надлежащей пантомимы, выражение полнейшего равнодушия. Конечно, за обоими потянулась целая свита любопытных.
Тем временем мэр, который еще раньше вышел, уже поджидал комиссара у входа в канцелярию. Мэр во Франции является благодетельным противовесом придиркам полицейских и часто принимает граждан под свою защиту от их притеснений. Как выборное лицо мэр большей частью не зазнается, не особенно чванится своим общественным положением, бывает доступен, слушает и понимает то, что ему говорят. Между прочим, путешественникам полезно принять это к сведению. Когда же все, по-видимому, погибло, и ум начинал свыкаться с неустранимым фактом совершающейся несправедливости, у человека остается еще маленький рожок, в который, как говорится в предании, он может протрубить призыв о помощи, и тогда – как современный, вполне комфортабельный deus ex machina – является мэр города или деревенской общины спасать его от формальных представителей или, точнее, извратителей закона.
Так и мэр города Кастель-ле-Гаши, хотя и остался совершенно нечувствительным к искусству Леона и его музыке, ни на минуту не задумался взять притесненного артиста под свою защиту. Он тотчас повел атаку против комиссара в высокопарных и весьма энергичных выражениях. Глубоко уязвленный комиссар, бессильный на почве "принципов", упорно стоял на факте отсутствия письменного разрешения, и, казалось, победа клонилась уже на его сторону, как вдруг мэр объявил, что принимает на свою ответственность все последствия, и, повернувшись к комиссару спиной, посоветовал Леону возвратиться в кафе и завершить концерт.
– Становится уже поздно! – добавил он.
Бертелини не заставил его повторять благой совет. Он со всею свитой поспешил обратно в кафе "Торжества плуга". Но, увы, в его отсутствие толпа слушателей растаяла. Эльвира с сокрушенным выражением лица сидела на гитарном футляре.
Она видела, как посетители исчезали по два и по три, и это слишком продолжительное зрелище не могло не быть удручающим. Каждый уходящий, говорила она себе, уносит в своем кармане частицу ее возможного заработка. Она видела, что деньги и за ночлег, и на завтрашний железнодорожный билет, и, наконец, на завтрашний обед постепенно уходят из кафе, исчезая во мраке ночи.
– В чем дело? – спросила она мужа совершенно истомленным голосом.
Леон не ответил. Он смотрел вокруг себя на опустевший зал, на печальное поле поражения… Оставалось всего десятка два слушателей, и то самого малообещающего сорта. Минутная стрелка стенных часов была уже близка к одиннадцати.
– Это проигранная битва, – сказал он и, достав кошелек, вывернул его содержимое. – Три франка семьдесят пять! – воскликнул он. – Надо четыре франка за гостиницу и шесть на железную дорогу, а на лотерею не остается времени!.. Эльвира, это наше Ватерлоо.
Он сел и с отчаянием запустил руки в свои кудри.
– О, проклятый комиссар! Проклятый полицейский! – крикнул он вне себя.
– Соберем вещи и уйдем отсюда, – сказала Эльвира. – Можно бы еще спеть что-нибудь, но во всем зале не будет сбора и на полфранка.
– "Полфранка"?! – возопил Леон. – Полтысячи чертей им! Здесь нет ни одной человеческой души! Только собаки, свиньи и комиссары! Моли Бога, чтобы мы благополучно добрались до постели.
– Ну что ты выдумываешь! – воскликнула Эльвира, но сама невольно вздрогнула.
Они быстро начали укладываться. Коробки с табаком, чубуки, три картонных листа с цифрами, предназначенные для "беспроигрышной" лотереи, если бы она состоялась, – все это было увязано вместе с ножами в один узел; гитару заточили в ее старый футляр. Эльвира накинула тоненькую шаль на голые руки и плечи, и артисты направились к гостинице "Черная голова".
На городских часах пробило одиннадцать, когда они переходили базарную площадь. Осенняя ночь была черная, но мягкая; по дороге они не встретили ни одного прохожего.
– Все это прекрасно, – сказал Леон, – но у меня какое-то скверное предчувствие. Ночь еще не прошла…
Глава IV
В гостинице "Черная голова" не было ни одного огонька, даже ворота были заперты.
– Это прямо невиданно! – заметил Леон. – Гостиница, которая в пять минут двенадцатого уже закрыта! А в кафе ведь остались еще посетители, и между ними были коммивояжеры. Эльвира, сердце что-то щемит… Ну, позвоним!
Дверной колокол дал низкую, густую ноту, которая разлилась по всему зданию снизу до верху с гудящим, долго не замирающим звуком. Это как раз подходило к монастырскому виду здания, к впечатлению холода и поста, которое оно навевало.
У Эльвиры болезненно сжалось сердце; что же касается Леона, он имел такой вид, будто читает и прорабатывает режиссерские реплики к проведению пятого действия мрачной трагедии.
– Мы сами виноваты, – сказала Эльвира. – Вот что значит вечно фантазировать!
Леон снова потянул за веревку колокола, и снова торжественный гул разнесся по всему зданию. Лишь когда он совершенно замер, в окошечке передней блеснул огонек и раздался громкий, взбешенный голос.
– Это что такое? – кричал сквозь дверь хозяин трагическим голосом.
– Почти полночь, а вы шумите, точно пруссаки, у дверей тихой и почтенной гостиницы! Ага, я узнал вас! – крикнул он после мгновенного перерыва. – Бродяги-певцы, которые ссорятся с полицией! И вот, извольте видеть, теперь, точно господа, милорды и леди, являются в полночь! Вон отсюда!
– Позвольте вам напомнить, – возразил Леон громким, но дрожащим от волнения голосом, – что я ваш гость, я надлежащим образом записан в книге жильцов, я оставил в гостинице багаж на четыреста франков…
– Вы не можете его получить в этот час! – крикнул в ответ хозяин.
– Моя гостиница – не ночной трактир, не пристанище для воров, ночных распутников, шарманщиков и шарманщиц…
– Скотина! – крикнула ему Эльвира, задетая последним эпитетом.
– Я тре-бу-ю свой ба-гаж! – громко и внушительно проскандировал Леон с ударением на каждом слоге.
– Я не зна-ю ва-ше-го ба-га-жа! – тем же манером отвечал хозяин.
– Вы за-дер-жи-ва-е-те мой ба-гаж? Вы осмелитесь задержать мои вещи?! – крикнул Леон таким голосом, что хозяин, очевидно, счел за лучшее отступить.
– Да кто вы такой? – дипломатично ответил он вопросом на вопрос. – Я не могу вас узнать. Страшно темно…
– Ага! Отлично! Вы все-таки задерживаете мои вещи! – заключил Леон. – Вы за это ответите! Я испорчу вам всю жизнь. Я подам в суд, во все суды, и если во Франции есть правосудие, оно рассудит нас! И еще я из вас сделаю ходячее посмешище! Я сочиню про вас песню, – песню грубую, непристойную, которая сделается у вас здесь народной, которую мальчишки на улицах будут кричать, которую будут выть у ваших ворот в самую полночь!
Голос Леона с каждым оборотом речи все повышался и уже не встречал ответа: неприятель безмолвно отступил, заглохли его шаги, скрылся последний луч фонаря.
Леон обратился к жене, став в героическую позу.
– Эльвира! – торжественно произнес он. – Отныне у меня есть нравственный долг, цель жизни! Я должен уничтожить этого человека, как Эжен Сю уничтожил привратника-швейцара! Приступим к возмездию! Идем в жандармерию!
Он схватил прислоненный к стене ящик с гитарой, и оба с пламенеющими сердцами быстро двинулись по скудно освещенным улицам.
Жандармерия помещалась за телеграфной конторой, в самой глубине обширного двора, который граничил с садами. В этом дальнем и тихом углу мирно почивала вся местная стража общественной безопасности. Немалого труда стоило до нее достучаться и поднять на ноги одного из жандармов. Когда же он очнулся и выслушал, в чем проблема, то сперва помолчал, а затем произнес:
– Это не наше дело.
Ничего больше Леон от него не добился. Напрасно пытался он убедить жандарма, упросить, подействовать на его чувства.
– Вы видите здесь госпожу Бертелини, в бальном платье, с очень деликатным здоровьем, да еще в интересном положении.
Последнее фантастическое утверждение было сделано для лишь вящего эффекта, но полусонный жандарм ограничился ответом:
– Это не наше дело. Оно выходит из круга наших обязанностей.
– Отлично! – заключил Леон. – Значит, мы должны идти к комиссару!
Они поспешили в полицейскую канцелярию. Она, конечно, оказалась запертой, но квартира комиссара, как известно было Леону, находилась тут же, и он начал бешено трезвонить в колокольчик. В окне появилась фигура, похожая на узенькую полосу белой бумаги. Это была жена комиссара, которая объявила, что муж еще не возвращался.
– Нет ли его у мэра? – спросил Леон.
Она ответила, что в этом нет ничего невероятного.
– Позвольте спросить, как отыскать жилище мэра?
Она не отказалась дать Леону несколько указаний, хотя и довольно неопределенных.
– Оставайся здесь, Эльвира, – сказал Леон, – иначе я рискую с ним разминуться. Если я тебя здесь не найду, значит ты уже находишься на законном основании в гостинице "Черная голова". – И Леон бодро отправился на поиски начальства.
Потребовалось более десяти минут блуждания по переулкам и тропинкам меж садов, чтобы найти дом мэра. Когда, наконец, он до него дошел, пробило половину первого.
Перед Леоном был обширный сад, огороженный белой каменной стеной, над которой свешивалась темная листва больших ореховых деревьев. В стене была дверь, а на ней почтовый ящик и шнурок колокольчика – вот все, что можно было усмотреть в жилище мэра.
Леон взял шнурок в обе руки и начал со всех сил дергать его взад и вперед. Сам колокольчик висел сразу за дверью и, мгновенно отражая колебательные движения Леона, наполнял окрестность тревожным звоном.
Однако из жилища мэра никто не отзывался, лишь из окна на противоположной стороне улицы донесся голос, спросивший, в чем причина необычного трезвона.
– Я желаю видеть мэра! – объявил Леон.
– Он давно уже в постели, – ответил голос.
– Он должен подняться! – крикнул Леон и снова взялся за шнурок.
– Он вас не услышит, – спокойно ответил голос. – Сад очень велик, дом в самом дальнем конце, а мэр и его консьержка – оба почти глухие.
– А-а! – произнес Леон после маленькой паузы. – Так мэр глух? Ага! Тогда все объясняется. – Тут он вспомнил с благодарным чувством добрую роль мэра в его столкновении с полицией. – Итак, сад велик и дом головы в самом далеком конце?
– Вы можете звонить хоть всю ночь, – прибавил спокойный голос, – и ничего из этого не выйдет, разве только не дадите спать мне.
– Благодарю вас, сосед, – ответил Леон. – Вы должны спать и вы будете спать.
И он поспешил самым быстрым шагом обратно, к квартире комиссара. Там он увидел Эльвиру, ходившую взад и вперед по тротуару.
– Он еще не вернулся? – спросил Леон.
– Нет.
– Так! А я уверен, – воскликнул Леон, – что он дома! Где моя гитара? Я поведу на него форменную атаку, Эльвира. Я огорчен, я негодую, я рассвирепел, но благодарен Создателю, что он наделил меня капелькой фантазии и находчивости. Сейчас мы угостим неправедного судью серенадой! Сейчас, сейчас угостим!
Тем временем он быстро настроил гитару, взял несколько аккордов и стал в несомненно испанскую позу.
– Ну, пробуй свой голос, Эльвира! Готова? За мной! Гитара зазвенела, и в ночной тиши раздался дуэт на слова старого Беранже:
Commissaire! Commissaire!
Colin dat sa menagere!
Даже камни Кастель-ле-Гаши дрогнули от такой дерзкой новизны. От века ночь почтенного городка была освящена для сна горожан в ночных колпаках. Что же теперь? То и дело в окнах начали чиркать спичками и зажигать свечи; высунулись физиономии, опухшие от сна, и с изумлением увидели перед жилищем комиссара две человеческие фигуры с откинутыми назад головами, точно вопрошавшие звездное небо своими взглядами. Гитара ныла, пела и шумела, точно пол-оркестра, и два молодецких голоса во всю мощь легких всуе призывали имя комиссара. И отовсюду вторило им эхо. Все это более походило на дивертисмент какого-нибудь мольеровского фарса, чем на эпизод действительной жизни города Кастель-ле-Гаши.
Комиссар если не первый, то и не из последних почувствовал влияние музыки. Он шумно подскочил к окну вне себя от бешенства и, высунувшись вперед, стал отчаянно жестикулировать руками и кричать как сумасшедший. Кисточка его белого ночного колпака непрерывно болталась вперед-назад и вправо-влево, рот раскрывался до рекордных размеров, голос рычал и хрипел. Ясно было, что, продолжись еще серенада, его хватила бы кондрашка.
Я стесняюсь передавать содержание выкриков комиссара. Он коснулся множества вопросов, слишком серьезных и острых для такого мирного повествователя, как я. Хотя комиссар издавна был всем известен как скорый и громкий на язык, но в описываемый ночной час он так превзошел себя, что одна старая девственница, которая также поднялась с постели и подбежала к окну, тотчас была вынуждена поспешно его захлопнуть из-за крылатых выражений начальника городской полиции.
Услышав голос комиссара, Леон прекратил серенаду и попытался ему объяснить, в чем дело, но в ответ слышались только угрозы ареста.
– Вот погоди! Дай только спуститься вниз! – кричал комиссар.
– А ну, ну! – отвечал Леон. – Спускайтесь!
– Вот только не хочу!
– Не смеете!
Комиссар захлопнул окно.
– Все пропало! – воскликнул Леон. – Серенада, кажется, и горожанам не понравилась. У этого мужичья нет ни капли юмора.
– Уйдем скорее отсюда! – промолвила, содрогаясь, Эльвира. – Я их всех разглядела, кто у окон стоял. Такие грубые, злые лица… – И, давая выход своим чувствам, она крикнула несколько раз на зрителей, стоявших еще со свечами в окнах. – Скоты! Скоты! Скоты!
– Ну, теперь давай удирать! Заварили мы кашу! – воскликнул Леон. – И, схватив гитару в одну руку и узел с вещами в другую, он показал Эльвире пример поспешного отступления.
Глава V
К западу от Кастель-ле-Гаши ряды огромных старых лип образовали несколько темных аллей, чернота которых резко оттенялась звездным светом ночи. Там и сям между стволами лип находились каменные скамейки. Царила полная тишина. Воздух был совершенно неподвижен; над аллеями нависла тяжелая атмосфера цветущей липы; листья точно одеревенели вместе со своими ветками. Именно сюда, в одну из этих аллей, пришла чета Бертелини после безуспешных попыток достучаться в две гостиницы, попавшиеся им по пути. Несмотря на деликатные отказы Эльвиры, Леон настоял, чтобы она надела его куртку, и оба они молча сели на первую же скамейку. Леон скрутил папиросу и выкурил ее до самого конца, вглядываясь в верхушки деревьев и сквозь них в яркие созвездия, названия которых безуспешно старался припомнить.
Вдруг тишину нарушили церковные часы. Они медленно и размеренно пробили четыре четверти, затем раздался один лишь полный и сильный удар, который долго дрожал в воздухе, пока совсем не замер. Снова воцарилась тишина.
– Час ночи, – промолвил Леон. – Еще целых четыре часа до зари. Но тепло… Звезды сияют. Табаку и спичек хватит. Знаешь, Эльвира, говорю серьезно: это приключение, в конце концов, не лишено прелести. Я чувствую в сердце жизнь. Я возрождаюсь. Кругом чарующая природа. Вспомни, дорогая, романы Купера…
– Леон! – ответила Эльвира почти с яростью. – Как можешь ты нести такую чепуху?! Провести целую ночь вне дома! Да это кошмар, я умру!
– Милая, постарайся примириться с положением, – нежно произнес Леон. – Право, здесь довольно привлекательно. Ну, хочешь, мы пройдем какую-нибудь сцену? Разве повторить Альцеста и Селимену? Нет? Не хочешь? Ну, тогда из "Двух сироток". Начнем, это отвлечет тебя от печальных мыслей. Я для тебя так сыграю, как никогда еще не играл! Я чувствую вдохновение до мозга костей!
– Да придержи свой язык! – крикнула Эльвира. – Или я с ума сойду! Неужто ничто тебя не образумит, даже ужас нашего положения?
– Да в чем же ужас? – возразил Леон. – Почему ужас? Где ужас? А где бы ты хотела находиться? "Dites, la jeune belle, ou voulez vous aller?" – пропел он. – Ax, вот мысль! – воскликнул Леон, доставая гитару из футляра. – Мы с тобой споем! Пой, Эльвира, это успокоит твои чувства!
И, не дожидаясь ответа, он начал наигрывать аккомпанемент. Первые же аккорды разбудили молодого человека, сидевшего на соседней скамейке.
– Эй! – крикнул он. – Что там такое? Кто вы?
– "Какому царю ты подвластен, прощелыга-нищий? – продекламировал Леон. – Скажи пароль или умри"!
Молодой человек встал и пошел к ним. В полутемной аллее он показался рослым, сильным юношей, с видом джентльмена, но несколько одутловатым лицом. На нем были серый костюм и серая охотничья шляпа. Когда он приблизился, показалась и дорожная сумка, перекинутая через плечо.
– Вы сюда тоже перекочевали? – спросил он с сильным английским акцентом. – Я рад, по крайней мере будет компания!
Леон описал свои злоключения. Юноша в свою очередь пояснил, что он студент Кембриджского университета, но экзамен еще не сдавал. Он решил во время каникул совершить маленькое путешествие по Франции, попал в Кастель-ле-Гаши, но здесь "сел на мель" из-за неполучения денег из дома, и теперь, не имея средств на гостиницу, поселился в этих аллеях. Он ночует тут уже двое суток, и, вероятно, это продлится еще на пару ночей.
– К счастью, стоит теплая погода, – добавил он в заключение.
– Слышала, Эльвира? – точно обрадовавшись, воскликнул Леон и, обратившись к студенту, сказал: – Госпожа Бертелини придает слишком много значения нашему маленькому приключению. Со своей стороны я нахожу его просто романтическим. В сущности, в этой ночевке на свежем воздухе вовсе нет особых неудобств или по крайней мере, – добавил он, переменяя место сидения на каменной скамье, – нет больших неприятностей, которых можно было бы ожидать при других обстоятельствах. Но что же вы всё стоите? Садитесь, пожалуйста!
– Благодарю, – ответил студент, садясь рядом с Леоном. – Ваша правда: как немножко привыкнешь, так хорошо спится и на каменной скамейке. Вот только адски трудно найти, где умыться… А ночь отлично проходит… Я люблю свежий воздух, звезды и все такое прочее.
– Ах! – воскликнул Леон. – Вы артист?
– Я артист? – переспросил студент с удивлением. – Почему вы так думаете? Я вовсе не артист.
– Простите меня, – возразил актер, – но вы только что так хорошо выразились о свежем воздухе, о звездах…
– Вот еще пустяки! – воскликнул студент. – Как будто нельзя любоваться на звезды и быть в то же время кем угодно, а не артистом!