- Вы когда-нибудь подозревали, полковник, что я в сущности очень тщеславный человек? - спросил он. - До глупости тщеславный во всем, что относится к моей внешности.
Полковник нарочно отвел глаза от грязного обвисшего полотняного костюма и потертой шляпы Гори.
- Мне кажется, - ответил он, недоумевая, но стараясь говорить ему в тон, - что я действительно помню одного молодого человека, лет двадцати, в самом модном костюме, с самыми приглаженными волосами и на самой шикарной верховой лошади в округе.
- Совершенно верно, - подхватил Гори, - и это сохранилось у меня до сих пор, хотя оно и незаметно. О, я тщеславен, как индюк, и горд, как Люцифер Я хочу попросить вас снизойти к этой моей слабости… не отказать мне в одном пустяке.
- Говорите без стеснения, Янси. Если хотите, мы объявим вас герцогом Лорели и бароном Синего хребта; и мы вырвем перо из хвоста у павлина Стеллы, чтобы украсить вашу шляпу.
- Я говорю серьезно. Через несколько минут мы проедем мимо дома на холме, где я родился и где мои предки жили почти сто лет. Теперь в нем живут чужие и посмотрите на меня Я должен показаться им в лохмотьях, удрученный бедностью, бродяга, нищий. Полковник Колтрен, я стыжусь этого. Прошу вас, позвольте мне надеть ваш сюртук и шляпу и ехать в них, пока мы не минуем усадьбы. Я знаю, вы считаете это глупым тщеславием, но я хочу выглядеть прилично, когда буду проезжать мимо родового гнезда.
"Что бы это могло значить?" - сказал себе Колтрен, сопоставляя нормальный вид и спокойное поведение своего спутника с этой странной просьбой. Но он уже расстегивал сюртук, не желая показать, что видит во всем этом что-либо необычное.
Сюртук и шляпа пришлись Гори впору. Он застегнулся с довольным и гордым видом. Он был почти одного роста с Колтреном, высокий, статный, и держался прямо. Двадцать пять лет разницы было между ними, но до виду их можно было принять за братьев. Гори выглядел старше своих лет; на его отекшем лице видны были ранние морщины; у полковника лицо было гладкое, свежее - признак умеренной жизни. Он надел непристойный полотняный пиджак Гори и его потертую широкополую шляпу.
- Ну вот, - сказал Гори и взялся за поводья. - Теперь все в порядке. Я попрошу вас, полковник, держаться шагов на десять позади меня, когда мы будем проезжать мимо дома, чтобы они могли хорошенько рассмотреть меня. Пусть видят, что я еще не вышел в тираж, далеко нет Я уверен, что на этот раз я во всяком случае покажу им себя с хорошей стороны. Ну, едеме.
Он стал подниматься в гору быстрой рысью; полковник, потакая его просьбе, ехал сзади.
Гори сидел в седле выпрямившись, с высоко поднятой головой, но глаза его смотрели вправо, внимательно исследуя каждый куст и потаенный уголок на дворе старой усадьбы; он даже раз пробормотал про себя:
"Неужели этот сумасшедший болван попытается… Или мне все это наполовину приснилось?
Только поровнявшись с маленьким семейным кладбищем, он увидел, что искал: струйку белого дыма, вылетевшую из густой кедровой чащи в углу сада. Он так медленно повалился налево, что Колтрен успел подъехать и подхватить его одной рукой.
Охотник на белок не зря назвал себя метким стрелком. Он, как и предвидел Гори, всадил пулю туда, куда хотел, - в грудь длинного черного сюртука полковника Эбнера Колтрена. Гори навалился всей своей тяжестью на полковника, но не упал. Лошади шли в ногу, рядом, и рука полковника крепко поддерживала Гори. Белые домики Лорели светились сквозь деревья на расстоянии полумили. Гори с трудом протянул руку и шарил ею по воздуху, пока она не остановилась на пальцах Колтрена, державших поводья его лошади.
- Добрый друг, - сказал он, и это было все.
Так Янси Гори, проезжая мимо своего старого дома, показал себя с самой лучшей стороны, насколько это было в его силах при данных обстоятельствах.
Перевод под ред. М. Лорие.
Громила и Томми
В десять часов вечера горничная Фелисия ушла с черного хода вместе с полисменом покупать малиновое мороженое на углу. Она терпеть не могла полисмена и очень возражала против такого плана. Она говорила, и не без основания, что лучше бы ей позволили уснуть над романом Сент-Джорджа Ратбона в комнате третьего этажа, но с ней не согласились. Для чего-нибудь существует на свете малина и полицейские.
Громила попал в дом без особого труда: в рассказе на две тысячи слов требуется побольше действия и поменьше описаний. В столовой он приподнял щиток потайного фонаря и, достав коловорот и перку, начал сверлить замок шкафа, где лежало серебро.
Вдруг послышалось щелканье. Комнату залило электрическим светом. Темные бархатные портьеры раздвинулись, и в комнату вошел белокурый мальчик лет восьми в розовой пижаме, держа в руке бутылку с прованским маслом.
- Вы громила? - спросил он тоненьким детским голоском.
- Послушайте-ка его! - хрипло воскликнул гость. - Громила я или нет? А для чего же, по-твоему, я три дня отращивал щетину на подбородке, для чего надел кепку с наушниками? Давай живей масло, я смажу сверло, чтоб не разбудить твою мамашу, у которой заболела голова и она легла, оставив тебя на попечение Фелисии, не оправдавшей такого доверия.
- Ах ты, боже мой, - со вздохом сказал Томми. - Не думал я, что вы так отстали от времени. Это масло пойдет для салата, когда я принесу вам поесть из кладовой. А мама с папой уехали в оперу слушать де Решке. Я тут ни при чем. Это только доказывает, сколько времени рассказ провалялся в редакции. Будь автор поумней, он бы в гранках исправил фамилию на Карузо.
- Замолчи, - прошипел громила. - Попробуй только поднять тревогу, и я сверну тебе шею, как кролику.
- Как цыпленку, - поправил Томми. - Это вы ошиблись. Кроликам шею не свертывают.
- Неужели ты меня не боишься? - спросил громила.
- Сами знаете, что не боюсь, - ответил Томми. - Неужели вы думаете, что я не отличу правду от вымысла? Если б это было не в рассказе, я бы завопил, как дикий индеец, а вы скатились бы по лестнице и на тротуаре вас бы зацапала полиция.
- Вижу, ты свое дело знаешь, - сказал громила. - Валяй дальше.
Томми уселся в кресло и поджал под себя ноги.
- Почему вы грабите чужих людей, господин громила? Разве у вас нет знакомых?
- Вижу, к чему ты клонишь, - злобно нахмурившись, сказал громила. - Стара штука. Твоя младенческая невинность и беззаботность должны вернуть меня к честной жизни. Каждый раз, как залезешь в дом, где имеется младенец, получается одна и та же история.
- Может быть, вы посмотрите жадными глазами на тарелку с холодной говядиной, которую буфетчик забыл на столе? - сказал Томми. - А то времени у нас мало.
Громила согласился.
- Бедненький, - сказал Томми - Вы, должно быть, проголодались. Постойте, пожалуйста, в нерешительной позе, а я вам принесу чего-нибудь поесть.
Мальчик принес из кладовой жареную курицу, банку с вареньем и бутылку вина. Громила недовольно взялся за нож с вилкой.
- И часу не прошло, как я ел омаров и пил пиво на Бродвее, - проворчал он. - Хоть бы эти писаки позволили человеку принять таблетку пепсина перед едой.
- Мой папа тоже пишет книжки, - заметил Томми.
Громила поспешно вскочил с места.
- А ты говорил, будто он уехал в оперу, - прошипел он хриплым голосом, подозрительно глядя на мальчика.
- Я забыл сказать, - объяснил Томми. - Билеты он получил бесплатно.
Громила снова уселся на место и стал обгладывать куриную косточку.
- Зачем вы грабите квартиры? - задумчиво спросил мальчик.
- Затем, - ответил громила, вдруг залившись слезами. - Помилуй господи моего темноволосого мальчика Бесси, который остался дома.
- Ах нет, - сказал Томми, сморщив нос. - Это вы не так говорите. Прежде чем пустить слезу, вы должны рассказать, отчего вам не повезло.
- Да, да, я и забыл, - сказал громила. - Ну вот, раньше я жил в Мильвоки…
- Берите серебро, - сказал Томми, слезая с кресла.
- Погоди, - сказал громила. - Но я уехал оттуда. Другой работы я найти не мог. Некоторое время я поддерживал жену и ребенка, сбывая ассигнации Южного правительства, но увы! пришлось бросить и это, потому что они не имели хождения. Я махнул на все рукой и с горя сделался громилой.
- А вы когда-нибудь попадались в руки полиции? - спросил Томми.
- Я сказал "громилой", а не нищим, - ответил грабитель.
- Как же мы кончим рассказ, когда вы доедите курицу и у вас, как полагается, начнется приступ раскаяния?
- Предположим, - задумчиво начал громила, - что Тани Пастор кончит сегодня раньше обыкновенного и твой отец приедет с "Парсифаля" в половине одиннадцатого. Я окончательно раскаялся, потому что ты напомнил мне моего сыночка Бесси…
- Послушайте, - сказал Томми, - а вы не ошиблись?
- Нет, клянусь пастелями Б. Кори Килверта, - сказал громила. - Всегда у меня дома остается Бесси и бесхитростно болтает с бледнолицей женой громилы. Так вот я и говорю, твой отец откроет парадную дверь как раз в ту минуту, когда я буду уходить, нагруженный увещаниями и бутербродами, которые ты завернул для меня в бумажку. Узнав во мне старого товарища по Гарвардскому университету, он отшатывается…
- Не в изумлении, надеюсь? - прервал его Томми, глядя на него круглыми глазами.
- Он отшатывается назад, - продолжал громила и вдруг, поднявшись на ноги, начал выкрикивать: - Pa, pa, ра! Ура, ура, ура!
- Ну-ну, - сказал удивленно Томми. - Первый раз слышу от громилы на работе университетский клич, хотя бы и в рассказе.
- Не все тебе знать, - засмеялся громила. - Это я подпустил сценичности. Если такую штуку сыграть в театре, только этот намек на университетскую жизнь и может обеспечить ей успех.
Томми взглядом выразил свое восхищение.
- Вы в этом здорово разбираетесь, - сказал он.
- И вот еще в чем ты проврался, - заметил громила. - Тебе давно надо бы пойти и принести золотой, который мама подарила тебе в день рождения, чтобы я передал его Бесси.
- Но она не для того дарила мне золотой, чтоб вы передали его Бесси, - надувшись, отвечал Томми.
- Ну, ну! - строго сказал громила. - Нехорошо пользоваться тем, что в рассказе попалась неясная по смыслу фраза. Ты понимаешь, что я хотел сказать. Что я там получу от этой литературной стряпни? Я теряю всю выручку да еще каждый раз обязан каяться; а достаются мне разные пустячки и сувениры от вас, ребят. Как же, в одном рассказе я получил в награду всего-навсего поцелуй маленькой девочки, которая застала меня врасплох, когда я вскрывал сейф. Да еще вся она была липкая от патоки. Вот возьму эту скатерть, накину тебе на голову, да и залезу в шкаф с серебром.
- Ничего подобного, - сказал Томми, обхватив колени руками. - Потому что после этого ни один журнал не примет рассказа. Вы же знаете, что вам следует соблюдать единство.
- И тебе тоже, - угрюмо возразил громила. - Вместо того чтобы сидеть здесь, болтать глупости и отнимать хлеб у бедного человека, тебе бы следовало залезть под кровать и вопить благим матом.
- Ваша правда, дружище, - согласился Томми. - Удивляюсь, к чему нас заставляют это делать. По-моему, Совет по охране детства должен был бы вмешаться. Для ребенка моих лет и неестественно и неприятно соваться под ноги взрослому громиле, когда он занят делом, и предлагать ему красные санки и коньки, лишь бы он не разбудил больную маму. А посмотрите, что они заставляют вытворять громилу! Кажется, редактор должен бы знать… э, да что толку!
Громила вытер руки о скатерть и, зевнув, поднялся с места.
- Ну, давай кончать, - сказал он. - Благослови тебя боже, мой мальчик, ты нынче не дал человеку совершить преступление. Бесси станет молиться за тебя, когда я попаду домой и распоряжусь на этот счет. Больше я не ограблю ни одной квартиры - по крайней мере до тех пор, пока не выйдут июньские журналы. Тогда придет черед твоей сестренки - она застанет меня, когда я буду извлекать из чайника четырехпроцентные облигации С. Ш. А., и попытается подкупить меня коралловыми бусами и слюнявым поцелуем.
- Напрасно вы жалуетесь, не вам одному плохо, - вздохнул Томми, сползая с кресла. - Подумайте, ведь я никогда не высыпаюсь. Нам обоим достается, старик. Я бы хотел, чтоб вам удалось вылезти из рассказа и в самом деле ограбить кого-нибудь. Может быть, вам повезет, если мы попадем в инсценировку.
- Вряд ли, - мрачно сказал громила. - Я, должно быть, всегда буду сидеть на мели, если юные дарования вроде тебя будут пробуждать во мне стремление к добру, а журналы - платить по выходе из печати.
- Очень жаль, - сочувственно сказал Томми. - Только я тоже ничем помочь не могу. Это уж такое правило семейной беллетристики, что громиле никогда не везет. Ему мешает или младенец вроде меня, или юная героиня, или в самую последнюю минуту его сообщник, Рыжий Майк, припоминает, что служил в этом доме кучером. Во всяком рассказе вам достается самая плохая роль.
- Ну, мне, пожалуй, пора смываться, - сказал громила, подхватывая фонарь и коловорот.
- Вы должны взять с собой остаток курицы и вино для Бесси и ее мамы, - спокойно заметил Томми.
- Да провались ты, ничего им не надо! - с досадой воскликнул громилам. - У меня дома пять ящиков Шато де Бейхсвель разлива тысяча восемьсот пятьдесят третьего года. - А ваш кларет пахнет пробкой. А на курицу они и глядеть не станут, если ее не протушить в шампанском. Когда я выхожу из рассказа, мне так стесняться не приходится. Кое-что зарабатываю иной раз.
- Да, но вы все-таки возьмите, - настаивал Томми, нагружая громилу свертками.
- Спасибо, молодой хозяин, - послушно произнес громила. - Саул - гроза вторых этажей - никогда тебя не забудет. А теперь выпусти меня поживей, малец. Наши две тысячи слов подходят к концу.
Томми проводил его через холл к парадной двери. Вдруг громила остановился и тихонько окликнул мальчика:
- А это не фараон там перед домом стоит и любезничает с девушкой?
- Да, - ответил Томми, - ну и что же из этого?
- Боюсь, как бы он меня не забрал, - сказал громила. - Не забывай, что это беллетристика.
- Батюшки мои! - воскликнул Томми, поворачиваясь. - Идемте, я выпущу вас черным ходом.
Перевод Н. Дарузес.
Мадам Бо-Пип на ранчо
У крошки Бо-Пип голосок охрип -
Разбежались ее овечки.
Не надо их звать: все вернутся опять,
Хвосты завернув в колечки."Сказка Матери-Гусыни"
- Тетя Эллен, - весело сказала Октавия, метко швырнув черными лайковыми перчатками в важного персидского кота на подоконнике. - Я - нищая.
- Ты так любишь преувеличивать, дорогая Октавия, - мягко заметила тетя Эллен, опуская газету. - Если у тебя сейчас нет мелочи на конфеты, поищи мой кошелек в ящике письменного стола.
Октавия Бопри сняла шляпу и, обняв руками колени, уселась на низенькой скамеечке рядом с креслом своей тетки. Но и в этом неудобном положении ее тонкая, гибкая фигура, облаченная в модный траурный костюм, не потеряла своей грациозности. Октавия тщетно пыталась придать требуемую обстоятельствами серьезность своему юному, оживленному лицу и сверкающим, жизнерадостным глазам.
- Тетя, милая, дело не в конфетах. Это самая настоящая, ничем не прикрытая скучная нищета: меня ждут платья в рассрочку, чищенные бензином перчатки и, может быть, обеды в час дня. Я только что от моего поверенного, тетя, и: "Подайте, сударыня, бедной обездоленной! Цветы, мадам? Бутоньерку, сударь? Карандаши, сэр, три штуки пять центов - помогите бедной вдове!" Хорошо у меня получается, тетечка? Или я напрасно брала уроки декламации и мое ораторское искусство не поможет мне снискать хлеб насущный?
- Постарайся хоть минуту быть серьезной, дорогая, - сказала тетя Эллен, роняя газету на пол, - и объясни мне, что это значит. Состояние полковника Бопри…
- Состояние полковника Бопри, - прервала Октавия, сопровождая свои слова надлежащим драматическим жестом, - солидно, как воздушный замок. Недвижимость полковника Бопри - ветер, акции полковника Бопри - вода, прибыли полковника Бопри - выбыли. Данной речи не хватает юридических терминов, которые мне только что пришлось выслушивать в течение часа, но в переводе они означают именно это.
- Октавия! - Было заметно, что тетя Эллен обеспокоена. - Я не могу поверить. Он производил впечатление миллионера. И ведь его представили сами де Пейстеры!
Октавия рассмеялась, затем обрела надлежащую серьезность.
- De mortuis nil, тетя, даже и конца поговорки. Милейший полковник - какой подделкой он оказался! Свои обязательства я выполнила честно - вот я вся здесь. Статьи: глаза, пальцы, ногти, молодость, старинный род, завидные светские связи, - что и требовалось по контракту. Никаких дутых акций. - Октавия подняла с полу газету. - Но я не собираюсь "хныкать" - так, кажется, называются жалобы на судьбу, когда игра проиграна? - Она спокойно переворачивала страницы газеты. - "Курс акций" - не нужно. "Светские новости" - с этим кончено. Вот моя страница: "Спрос и предложение труда". Посмотрим "предложение". Разве Ван-Дрессеры могут "просить"? Горничные, кухарки, продавщицы, стенографистки…
- Дорогая, - голос тети Эллен дрогнул, - не говори так, прошу тебя. Даже если твои дела в столь плачевном состоянии, остаются мои три тысячи…
Октавия вскочила и запечатлела звонкий поцелуй на нежной восковой щеке чопорной старой девы.
- Тетя, душечка, ваших трех тысяч хватает только на ваш любимый китайский чай и на стерилизованные сливки для кота. Я знаю, что вы будете рады помочь мне, но я предпочту пасть с горних высот, подобно Вельзевулу, а не бродить, как Пери, у черного хода, пытаясь услышать музыку. Я буду работать. Другого выхода нет. Я… Ах, я совсем забыла. Кое-что уцелело в катастрофе. Корраль, нет, ранчо в… ах да, в Техасе. Актив, как выразился милейший Бэннистер. Как он был доволен, что может хоть про что-то сказать "свободно от обязательств". Где-то в этих глупых бумагах, которые он заставил меня взять с собой, есть описание ранчо. Я сейчас поищу.
Октавия нашла свою сумку и извлекла из нее длинный конверт с отпечатанными на машинке документами.
- Ранчо в Техасе, - вздохнула тетя Эллен, - по-моему, больше похоже на пассив, чем на актив. Ведь там водятся сколопендры, ковбои и фанданго.