Стиффи сравнила предстоящую мне операцию с визитом к дантисту, но, приближаясь к упомянутой двери, я чувствовал себя как в школьные времена, когда шел к директору получать взбучку. Вы, конечно, помните, как я однажды вечером спустился тайком в кабинет преподобного Обри Апджона за печеньем и вдруг оказался нос к носу со старым чертом: на мне немнущаяся полосатая пижама, он в костюме и смотрит на меня точно удав на кролика. В тот вечер, прежде чем отпустить меня, он назначил мне свидание на завтра, в половине пятого, на том же месте, и сейчас я почти так же холодел от страха, как в тот далекий день моего детства. Вот я постучал в дверь, и голос, который трудно было принять за голос человека, пригласил меня войти.
Единственная разница заключалась в том, что преподобный Обри сидел в кабинете один, а сэр Уоткин Бассет был окружен компанией друзей. Когда я поднес руку к дверной панели, мне послышался гул голосов, а войдя, я убедился, что слух не обманул меня. За столом сидел папаша Бассет, рядом стоял полицейский Юстас Оутс.
Если раньше сердце у меня замирало, то при виде этой парочки заколотилось как сумасшедшее. Не знаю, доводилось ли вам когда-нибудь представать перед мировым судьей, но если доводилось, вы подтвердите, что это не забывается, и если спустя какое-то время вы вдруг видите сидящего за столом мирового судью, а рядом с ним стоит полицейский, вы вследствие неизбежно возникающих ассоциаций испытываете легкий шок и теряете присутствие духа.
Старикашка Бассет бросил на меня острый взгляд, от которого сердце совсем зашлось.
– Да, мистер Вустер?
– Э... а... могу я поговорить с вами?
– Поговорить со мной? – Я видел, что в душе сэра Уоткина Бассета борются непреодолимая неприязнь к Вустерам, которые грозят заполонить его святая святых, и чувство долга по отношению к гостю. Наконец последнее взяло верх. – Ну что же... То есть... Если вы действительно... Да, конечно... Садитесь, пожалуйста.
Я сел и почувствовал себя гораздо увереннее. В суде вы обязаны стоять. Старый хрыч метнул в мою сторону взгляд – не краду ли я ковер? – и снова обратился к полицейскому:
– Ну что же, Оутс, думаю, мы все обговорили.
– Очень хорошо, сэр Уоткин.
– Вы уяснили, что я прошу вас сделать?
– Да, сэр.
– Что касается другого дела, я вникну в него со всем вниманием, помня о высказанных вами подозрениях. Будет проведено самое тщательное расследование.
Ревностный служака удалился, громко топая. Старикашка Бассет принялся перекладывать бумаги на столе. Потом скосил на меня глаз.
– Мистер Вустер, это был полицейский Оутс.
– Да.
– Вы его знаете.
– Я его видел.
– Когда?
– Сегодня днем.
– А позже?
– Нет.
– Вы совершенно уверены?
– Да, совершенно.
– Хм.
И снова взялся за бумаги, потом завел другую пластинку.
– Мы были очень огорчены, мистер Вустер, что вы не остались с нами в гостиной после ужина.
Конечно, такое признание слегка обескураживало. Не может же человек хоть сколько-нибудь деликатный признаться хозяину дома, что бегает от него, как от прокаженного.
– Вас очень не хватало.
– В самом деле? Я очень огорчен. У меня немного разболелась голова, и я пошел к себе отдохнуть.
– Понятно. И все время оставались у себя?
– Да.
– Вы случайно не вышли прогуляться и подышать свежим воздухом? Очень помогает при головной боли.
– Нет, я все время лежал.
– Понимаю. Однако странно: моя дочь Мадлен говорит, что дважды заходила к вам после ужина, но комната была пуста.
– В самом деле? Она не застала меня?
– Нет.
– Наверно, я был в другом месте.
– Та же самая мысль пришлая голову и мне.
– А, вспомнил. Я действительно выходил два раза.
– Ясно.
Он взял ручку и нагнулся над столом, постукивая ручкой по указательному пальцу левой руки.
– Сегодня вечером кто-то похитил каску у полицейского Оутса, – сообщил он, меняя тему.
– Да что вы!
– Представьте себе. К сожалению, он не разглядел злоумышленника.
– Не разглядел?
– Нет. В тот миг, когда совершалось преступление, он сидел к негодяю спиной.
– Конечно, трудно разглядеть злоумышленника, если сидишь к нему спиной.
– Да уж.
– Да.
В разговоре наступила пауза. И хотя мы вроде бы соглашались друг с другом по всем пунктам, я по-прежнему чувствовал, что обстановка напряженная, и попытался разрядить ее байкой, которую помнил еще со времен in statu pupillari.
– Так и хочется спросить: "Quis custodiet ipsos custodes?" Что скажете?
– Прошу прощения?
– Это так древние римляне шутили, – объяснил я. – Quis – кто, custodiet – охранит, ipsos custodes – самих стражников? Довольно смешно, я считаю, – продолжал я, разжевывая шутку, чтобы его скудный умишко мог наконец уразуметь смысл, – человек охраняет людей, чтобы у них никто ничего не украл, а кто-то приходит и грабит самого охраняющего.
– А-а, теперь понял. Что ж, могу допустить, что человек с определенным складом ума способен усмотреть в произошедшем нечто забавное. Но уверяю вас, мистер Вустер, что я как мировой судья не разделяю подобную точку зрения. Я подхожу к делу со всей возможной серьезностью, и, когда преступник будет пойман и взят под стражу, я использую все доступные мне средства, чтобы добиться от него признания моих взглядов единственно правильными.
Мне все это очень не понравилось. Охватила неожиданная тревога за судьбу старого друга Пинкера.
– Скажите, а какое наказание его, по-вашему, ждет?
– Ценю вашу любознательность, мистер Вустер, но в данный момент я не готов поделиться с вами моими соображениями. Могу только сказать, повторив слова покойного лорда Асквита: поживем – увидим. Возможно, вы очень скоро сможете удовлетворить свое любопытство.
Мне не хотелось бередить старые раны, я всегда был склонен считать, что пусть мертвое прошлое хоронит своих мертвецов, однако подумал, что подсказка не повредит.
– Меня вы оштрафовали на пять фунтов, – напомнил я.
– Вы уже изволили сообщить мне об этом нынче, – ответил он и облил меня холодом сквозь стекла пенсне. – Но, если я правильно понял, нарушение закона, которое привело вас ко мне, на скамью подсудимых в полицейском суде на Бошер-стрит, было совершено вечером в день ежегодных Гребных гонок между восьмерками Оксфордского и Кембриджского университетов, когда власти по традиции смотрят сквозь пальцы на некоторые вольности. В нынешнем деле не существует смягчающих вину обстоятельств. И когда я буду судить преступника, нагло похитившего у полицейского Оутса государственную собственность, он, без сомнения, не отделается всего лишь штрафом.
– Неужели в тюрьму посадите?
– Я сказал, что не готов делиться с вами моими соображениями по этому поводу, но уж коль скоро мы зашли с вами достаточно далеко в обсуждении дела, я поделюсь. На ваш вопрос, мистер Вустер, я могу дать лишь утвердительный ответ.
Гробовое молчание. Он по-прежнему стучал концом ручки по указательному пальцу, а я, если память мне не изменяет, принялся поправлять галстук. Расстроился я ужасно. Бедняга Пинкер, его вот-вот заключат в темницу, ведь я его друг, меня кровно волнует его судьба, его карьера, как тут не волноваться. Ничто так не мешает продвижению священника вверх на избранном им поприще, как отбывание срока в каталажке. Бассет положил ручку.
– Ну-с, мистер Вустер, вы, кажется, хотели поведать мне, что привело вас сюда?
Я слегка вздрогнул. Не подумайте, что я забыл о миссии, которую явился выполнить, просто все эти малоприятные разговоры отодвинули ее на периферию сознания, и столь грубое напоминание о ней немного травмировало меня.
Я понимал, что, прежде чем приступить к главному, необходим предварительный обмен репликами. Если отношения между двумя собеседниками натянутые, не может один просто брякнуть другому, что хочет жениться на его племяннице. Конечно, если он обладает чувством такта, а Вустеры своим тактом всегда славились.
– Ах да, конечно. Спасибо, что напомнили.
– Не за что.
– Мне просто захотелось заглянуть к вам и поболтать.
– Понятно.
Теперь нужно было деликатно подойти к теме, и я этот подход нашел.
– Скажите, мистер Уоткин, вы когда-нибудь задумываетесь о любви? – Это я положил первый мяч, удар по которому, как я надеялся, приведет к доверительному разговору.
– Простите, о чем?
– О любви. Вам доводилось размышлять об этом предмете?
– Вы что же, пришли ко мне болтать о любви?
– Да, именно о ней. Не знаю, заметили ли вы одну удивительную особенность – она буквально окружает нас. От нее никуда не скрыться. От любви то есть. Куда ни повернись, она тут как тут, переполняет все живое. Совершенно поразительно. Возьмите, к примеру, тритонов.
– Мистер Вустер, вам, кажется, нехорошо?
– Нет, благодарю вас, я отлично себя чувствую. О чем бишь я? Ах да, о тритонах. Вы не поверите, но Гасси Финк-Ноттл рассказывал мне, что в сезон спаривания они влюбляются как безумные. Выстраиваются в ряд и буквально часами машут хвостом перед своими избранницами. Так же и морские звезды. Подводные черви от них не отстают.
– Мистер Вустер...
– И даже, как утверждает Гасси, ленточные водоросли. Вы удивлены? Я тоже удивился. Но он уверяет, что это истинная правда. Убей меня Бог, если я смогу вам объяснить, на что надеется влюбленная морская водоросль, но в полнолуние она явственно слышит зов любви и откликается на него всем своим существом. Наверно, ее вдохновляет мечта, что ею будут восхищаться все остальные морские водоросли, которые, несомненно, испытывают на себе чары полнолуния. Как бы там ни было, я хочу сказать, что луна сейчас почти полная, и уж если она оказывает такое влияние на ленточные водоросли, можно ли обвинять человека – например, меня, – что он тоже не устоял?
– Боюсь...
– Неужели у кого-то повернется язык? – решительно наступал я и для убедительности добавил: – Ответьте по совести.
Но в его глазах не зажегся ответный блеск понимания. Он смотрел на меня все тем же тупым взглядом – будто он баран, а я новые ворота.
– Боюсь, мистер Вустер, вы сочтете мой ум недостаточно острым, но я не могу взять в толк, о чем вы ведете речь, хоть убей.
Вот теперь настало время нанести ему сокрушительный удар, и я вдруг с радостью обнаружил, что той трусливой дрожи, которая начала бить меня еще в спальне Стиффи, нет и в помине. Не скажу, чтоб я обрел прежнюю галантную развязность в обхождении и сумел в случае необходимости с должным высокомерием сбить щелчком пылинку с драгоценного кружева брабантской манжеты, однако чувствовал себя вполне спокойно и уверенно.
Мое волнение улеглось, потому что я знал: через минуту-другую я подложу под старого хрыча динамитную шашку, и он усвоит урок, что жизнь состоит не из одних только сплошных удовольствий. Если мировой судья содрал с вас пять фунтов в наказание за безобидную мальчишескую шалость, хотя по справедливости было бы вполне довольно погрозить вам пальцем и укоризненно покачать головой, приятно думать, что сейчас он начнет извиваться, как угорь на горячей сковородке.
– Я веду речь о себе и о Стиффи.
– О Стиффи?
– Да, о Стефани.
– О Стефани? Вы имеете в виду мою племянницу?
– Совершенно верно, вашу племянницу. Сэр Уоткин, – произнес я подобающим в столь торжественных обстоятельствах тоном, – сэр Уоткин, я имею честь просить руки вашей племянницы.
– Вы... как вы сказали?!
– Я имею честь просить у вас руки вашей племянницы.
– Ничего не понимаю.
– Что ж тут понимать? Я хочу жениться на Стиффи. Она хочет выйти замуж за меня. Теперь уразумели? Вспомните о ленточных водорослях.
Никому бы и в голову не пришло, что я охочусь за ее деньгами, – у нее их просто не было. После слов "прошу руки вашей племянницы" он вылетел из кресла как фазан из кустов. Сейчас он снова в него опустился и начал обмахиваться ручкой. Казалось, он постарел лет на десять.
– Она хочет выйти за вас замуж?
– В общем, да.
– Но я даже не знал, что вы знакомы.
– О, знакомы мы давно. Сколько раз мы, если можно так выразиться, прогуливались под сенью струй. Ещё бы мне не знать Стиффи. Ну как же, если бы я не был с ней знаком, разве я захотел бы на ней жениться, посудите сами.
Он, видимо, согласился, что это резонно. Умолк, сидел не шевелясь и тихо постанывал. Я снова вспомнил о правилах хорошего тона.
– Вы не потеряете племянницу, сэр Уоткин. Напротив, у вас появится племянник.
– На кой он мне черт, этот племянник?
Чего и следовало ожидать.
Он встал и, беспрестанно повторяя: "О Боже мой, Боже мой!", подошел к камину и неверной рукой нажал кнопку звонка. Потом вернулся к столу, сел и сжал голову руками. Появился дворецкий.
– Баттерфилд, – обратился к нему сэр Уоткин хриплым шепотом, – найдите мисс Стефани и скажите, что я хочу поговорить с ней.
Наступила сценическая пауза, но не такая длинная, как можно было ожидать. Стиффи появилась минуту спустя, не больше. Думаю, она пряталась где-то поблизости, с нетерпением ожидая приглашения. Впорхнула к нам веселая, счастливая.
– Вы хотели видеть меня, дядя Уоткин? Ах, Берти, добрый вечер.
– Добрый вечер.
– Я не знала, что вы здесь. Обсуждали с дядей Уоткином что-нибудь интересное?
Старик Бассет вышел из ступора, в котором пребывал, и издал звук, напоминающий предсмертное кряканье утки.
– "Интересное" – не то слово. – Он провел языком по бледным до синевы губам. – Мистер Вустер только что объявил мне, что хочет на тебе жениться.
Должен признать, эта барышня превосходно сыграла свою роль. Она с изумлением посмотрела на него. Потом с таким же изумлением посмотрела на меня. Стиснула руки. По-моему, даже покраснела.
– Берти, неужели!
Старик Бассет сломал ручку пополам. Я все ждал, когда это произойдет.
– Ах, Берти, я так польщена.
– Польщена? – Я уловил в ее голосе нотку недоверия. – Ты сказала – "польщена"?
– Ну конечно, ведь это величайший комплимент, который мужчина может сказать женщине. Все великие умы так считают. Я бесконечно горда и благодарна... Но, Берти, дорогой, прошу вас, не сердитесь на меня. Увы, это невозможно.
Я всегда считал, что лишь чудодейственные эликсиры Дживса способны так лихо извлекать нас из глубин небытия, но слова Стиффи возвратили Бассета к жизни еще быстрее. Только что перед нами был сломленный жизнью дряхлый старик, он весь сник, съежился, скукожился в кресле, казалось, никакая сила его не поднимет. И вдруг вскочил, глаза засверкали, на губах появилась улыбка. В сердце ожила надежда.
– Невозможно? Ты что, не хочешь за него замуж?
– Нет.
– Но он сказал, что хочешь.
– Наверное, он говорил о ком-то другом. Нет, Берти, дорогой. Это невозможно. Понимаете, я люблю другого.
Старик Бассет так и дернулся.
– Другого? Кого же?
– Самого необыкновенного человека в мире.
– У него, надо полагать, есть имя?
– Его зовут Гарольд Пинкер.
– Гарольд Пинкер?.. Пинкер... Я знаю только одного Пинкера, это...
– Священник. Правильно, это он.
– Ты любишь священника?
– Ах! – воскликнула Стиффи и закатила глаза с восторженным видом, напомнив мне тетю Далию, когда та произносила похвальное слово шантажу. – Мы уже несколько недель как тайно обручены.
Судя по выражению, которое появилось на физиономии папаши Бассета, он не склонен был отнести это сообщение к числу радостных. Брови его сошлись в ниточку, как у посетителя ресторана, который заказал порцию устриц и, проглотив первую, обнаружил, что они не слишком свежие. Я понял, что Стиффи проявила глубокое знание человеческой натуры, когда сказала мне, что просто так прийти к дядюшке и сказать о помолвке нельзя, надо его сначала хорошенько подготовить. Несомненно, он разделял предубеждение всех родителей и ближайших родственников, что священник незавидная партия.
– Дядя Уоткин, милый, в вашем распоряжении имеется приход. Мы с Гарольдом надеемся, что вы отдадите этот приход ему, и тогда мы сможем сразу пожениться. Вы же понимаете, ему будут не только больше платить, он начнет делать карьеру и сможет многого достичь. До сих пор Гарольд играет вторую скрипку. Он младший священник и не может развернуться. Но дайте ему приход и посмотрите, как сразу же проявятся его таланты. Поверьте, стоит ему взяться за дело, как он очень скоро поднимется на самую высокую вершину.
Она с девичьей восторженностью витала под облаками, но старикашка Бассет не проявлял ни тени девичьей восторженности. То есть, конечно, было бы очень странно, он ведь не барышня, но факт остается фактом – не проявлял, и все тут.
– Смешно!
– Почему?
– Я и во сне...
– Но почему же?
– Во-первых, ты слишком молода...
– Какая чепуха. Три мои подруги, с которыми я училась в школе, вышли замуж в прошлом году. Я древняя старуха по сравнению с нынешними невестами, которые прямо из колыбели идут к алтарю.
Папаша Бассет стукнул кулаком по столу и угодил, как я с радостью заметил, в лежащую острым концом вверх кнопку. От боли он в бешенстве проревел:
– Все это безумие, бред, выкинь из головы. И слышать об этом не желаю.
– Но что вы имеете против Гарольда?
– Против него лично я ничего не имею. Он, кажется, ревностно выполняет свои обязанности, в приходе его любят...
– Он прелесть.
– Очень может быть.
– Он играл в регби в сборной Англии.
– Очень может быть.
– На теннисном корте ему нет равных.
– Охотно верю. Но все это не резон, чтобы он женился на моей племяннице. Какими средствами, кроме жалованья, он располагает – если, конечно, располагает?
– Доход около пятисот фунтов в год.
– Ну, насмешила!
– По-моему, это совсем неплохо. Пятьсот фунтов очень хорошие деньги, если хотите знать. И потом, деньги не имеют никакого значения.
– Еще как имеют.
– Вы в самом деле так думаете?
– Конечно. Ты должна рассуждать здраво.
– Ну что же, буду рассуждать здраво. Если вы хотите, чтобы я вышла замуж из-за денег, я выйду замуж из-за денег. Берти, я согласна. Пусть ваш портной снимает мерку для свадебного костюма.
Ее слова произвели эффект взорвавшейся бомбы. Старикашкин возглас "Что!" и мой крик "Вы с ума сошли!" одновременно взлетели в воздух и оглушили всех, причем мой вырвался из самого сердца и содержал еще больше лошадиных сил, чем его. Я был в полном ужасе. Жизнь научила меня, что от женщин следует ожидать всего, и я не исключал, что Стиффи в ходе боевых действий выкинет этот смертельный номер в качестве отвлекающего маневра. В маневрах я никогда не научусь разбираться. Прошлым летом в "Бринкли-Корт" я совсем запутался – что ни шаг, то маневр.