- Вряд ли ты приняла бы Энн за американку.
- Расскажи, какая она, Джон.
- Нет, подожди, сама увидишь.
После обеда, когда Вэл отправился в последний обход конюшен, Джон спросил:
- Ты видала Флёр, Холли?
- Не видела года полтора, кажется. Мне очень нравится ее муж - золотой человек. Ты счастливо отделался, Джон: она не для тебя, хоть и очаровательна; уж очень всегда хочет быть в центре внимания. Да ты это, вероятно, знал.
Джон посмотрел на нее и не ответил.
- Впрочем, - тихо добавила Холли, - когда влюблен, мало что знаешь.
Вечером он сидел у себя в комнате; по дому бродили призраки. Точно собрались в нем все воспоминания: о Флёр, о Робин-Хилле - любимые в детстве деревья, сигары отца, цветы и игра матери; детская с игрушками, где до него росла Холли, где позднее он мучился над рифмами; вид из окна на конюшни и башенку с часами.
В открытое окно его комнаты тянуло сладкими запахами - такими родными - с холмов, мерцающих в лунном полусвете. Первая ночь на родине за две с лишним тысячи ночей. С продажей Робин-Хилла у него не осталось в Англии дома, кроме этого. Но они с Энн устроят себе собственное гнездо. Родина! На английском пароходе он готов был расцеловать стюардов и горничных только за то, что они говорили с английским акцентом. Он слушал его, как музыку. Для Энн теперь легче будет усвоить этот акцент, она очень восприимчива. Сам он американцев полюбил, но был рад, что Вэл не нашел в нем ничего американского. Прокричала сова. Какая тень падает от сарая, как знакомы ее мягкие очертания! Он лег в постель. Надо спать, если он намерен встать вовремя, чтобы посмотреть, как объезжают лошадей. Однажды ему уже случилось встать здесь очень рано - но с другой целью! Он скоро уснул; и чей-то образ - не то Энн, не то Флёр - проносился в его сновидениях.
IV
СОМС ЕДЕТ В ЛОНДОН
В среду, посадив жену на пароход в Дувре, Сомс Форсайт поехал на автомобиле в Лондон. По дороге он решил сделать порядочный крюк и въехать в город по Хэммерсмитскому мосту, самому западному из всех более или менее подходящих. Он всегда чувствовал, что в периоды рабочих волнений есть тесная связь между Ист-Эндом и всякими неприятностями. И зная заранее, что, встреться ему грозная толпа пролетариев, никакие силы не заставят его отступить, он послушался другой стороны форсайтской натуры решил предотвратить эту возможность. Таким-то образом случилось, что его автомобиль застрял на переезде у Хэммерсмитского вокзала - единственном месте, где в тот день произошли сколько-нибудь серьезные беспорядки. Собралось много людей, и они остановили движение, которого, по-видимому, не одобряли. Сомс наклонился вперед, чтобы сказать шоферу: "Лучше объехать, Ригз", потом откинулся на сиденье и стал ждать. День был погожий, машина ландолет открыта, он не мог не видеть, что "объехать" совершенно невозможно. И всегда этот Ригз где-нибудь застрянет! Сотни машин, набитых людьми, пытающимися выбраться из города; несколько почти пустых машин с людьми, пытающимися, как и он сам, пробраться мимо них в город; автобус, не то чтобы опрокинутый, но с выбитыми стеклами, загородивший половину дороги; и толпа людей с ничего не выражающими лицами, снующих взад и вперед перед горстью полисменов! Таковы были явления, с которыми, по мнению Сомса, власти могли бы справиться и получше.
До слуха его донеслись слова: "Вот буржуй проклятый!" И, оглянувшись, чтобы увидеть буржуя, о котором шла речь, он убедился, что это он сам. Несправедливые эпитеты! На нем скромное коричневое пальто и мягкая фетровая шляпа. У этого Ригза внешность как нельзя более пролетарская, а машина - самого обыкновенного синего цвета. Правда, он занимает ее один, а все другие полны народу; но как выйти из такого положения - неизвестно; разве что повезти с собой в Лондон людей, стремящихся уехать в обратном направлении. Поднять верх автомобиля было бы, конечно, слишком демонстративно, так что ничего не остается, как сидеть смирно и не обращать внимания. Сомс, от рождения усвоивший гримасу легкого презрения ко всей вселенной, был как нельзя более приспособлен для такого занятия. Он сидел, глядя на кончик собственного носа, а солнце светило ему в затылок, и толпа колыхалась взад-вперед вокруг полисменов. Насильственные действия, результатом которых явились выбитые окна автобуса, уже прекратились, и теперь люди вели себя вполне мирно, словно вышли поглазеть на принца Уэльского.
Всеми силами стараясь не раздражать толпу слишком явным вниманием, Сомс наблюдал. И пришел к заключению, что вид у людей равнодушный; ни в глазах, ни в жестах он не видел той напряженной деловитости, которая одна только и придает революционным выступлениям грозный характер. Почти все молодежь, чуть не у каждого к нижней губе приклеилась папироса, так смотрит толпа на упавшую лошадь.
Люди теперь так и родятся, зеваками. И это неплохо. Кино, дешевые папиросы и футбольные матчи - пока они существуют, настоящей революции не будет. А всего этого, по-видимому, с каждым годом прибавляется. И он только было решил, что будущее не так уж мрачно, когда к нему в автомобиль просунулась голова какой-то молодой женщины.
- Не могли бы вы подвезти меня в город?
Сомс, по привычке, посмотрел на часы. Стрелки, показывавшие семь часов, мало чем помогли ему. Довольно нарядно одетая женщина, с чуть вульгарной манерой говорить и напудренным носом. И долго этот Ригз будет скалить зубы? А между тем, в "Бритиш Газет" он читал, что все так делают. Он ответил грубовато:
- Могу. Куда вам нужно попасть?
- О, хотя бы до Лестер-сквер добраться.
Этого еще недоставало!
Молодая женщина, казалось, почуяла его опасения.
- Видите ли, - сказала она, - мне надо еще поесть до спектакля.
Да она уже лезет в машину! Сомс чуть не вылез вон. Он сдержался, искоса оглядел ее; наверно, какая-нибудь актриса - молодая, лицо круглое, и, конечно, накрашено, - чуть курносая, глаза серые, слегка навыкате; рот… гм, красивый рот, немножко вульгарный. И, разумеется, стриженая.
- Вот спасибо вам!
- Не стоит, - сказал Сомс; и машина тронулась.
- Вы думаете, это надолго - забастовка?
Сомс наклонился вперед.
- Поезжайте, Ригз, - сказал он, - этой даме нужно на, у э-э… Ковентри-стрит, там остановитесь.
- Такая глупость вся эта история, - сказала дама. - Я бы ни за что не поспела вовремя. Вы видели наше обозрение "Такая милашка"?
- Нет.
- Очень, знаете ли, неплохо.
- Да?
- Впрочем, если это не кончится, придется закрывать лавочку.
- А.
Молодая женщина замолчала, сообразив, что поклонник не отличается разговорчивостью.
Сомс переменил позу. Он так давно не разговаривал с посторонней молодой женщиной, что почти совсем забыл, как это делается. Поддерживать разговор ему не хотелось, а между тем, он понимал, что она его гостья.
- Вам удобно? - неожиданно спросил он.
Она улыбнулась.
- Неужели нет? Машина чудесная!
- Мне она не нравится, - сказал Соке.
Она раскрыла рот.
- Почему?
Сомс пожал плечами; он говорил, только чтобы сказать что-нибудь.
- По-моему, это даже интересно, правда? - сказала она. - "Держаться" вот так, как мы все сейчас.
Машина теперь шла полным ходом, и Сомс начал высчитывать, через сколько минут можно будет покончить с такими сопоставлениями.
Памятник Альберту, уже! Он почувствовал к, нему своего рода нежность - такое счастливое неведение всего происходящего!
- Обязательно приходите посмотреть наше обозрение, - сказала дамочка.
Сомс собрался с духом и взглянул ей в лицо.
- Что вы там делаете? - спросил он.
- Пою и танцую.
- Вот как.
- У меня хорошая сцена в третьем акте, где мы все в ночных рубашонках.
Сомс чуть заметно улыбнулся.
- Таких, как Кэт Воген, теперь не увидишь, - сказал он.
- Кэт Воген? Кто она была?
- Кто была Кэт Воген? - повторил Сомс. - Самая блестящая балерина легкого жанра. В то время в танцах было изящество; это теперь вы только и знаете, что ногами дрыгать. Вы думаете, чем быстрее вы можете передвигать ноги, тем лучше танцуете. - И, сам смутившись своего выпада, который неминуемо должен был к чему-то привести, он отвел глаза.
- Вы не любите джаз? - осведомилась дамочка.
- Не люблю, - сказал Сомс.
- А знаете, я, пожалуй, тоже; кроме того, он выходит из моды.
Угол Хайд-парка, уже! И скорость добрых двадцать миль!
- Ой-ой-ой! Посмотрите на грузовики; замечательно, правда?
Сомс проворчал что-то утвердительное. Дамочка стала без всякого стеснения пудрить нос и подмазывать губы. "Что, если меня кто-нибудь увидит?" - подумал Сомс. А может, кто и видит, он этого никогда не узнает. Поднимая высокий воротник пальто, он сказал:
- Сквозит в этих автомобилях! Подвезти вас к ресторану Скотта?
- Ой, нет, если можно - к Лайонсу; я еле-еле успею перекусить. В восемь надо быть на сцене. Большое вам спасибо. Теперь если бы кто еще отвез меня домой! - Она вдруг повела глазами и добавила: - Не поймите превратно!
- Ну, что вы, - сказал Сомс не без тонкости, вы и приехали. Стойте, Ригз!
Машина остановилась, и дамочка протянула Сомсу руку.
- Прощайте, и большое спасибо!
- Прощайте, - сказал Сомс.
Улыбаясь и кивая, она сошла на тротуар.
- Поезжайте, Ригз, да поживее. Саут-сквер.
Машина тронулась. Сомс не оглядывался; в сознании его, как пузырь на поверхности воды, возникла мысль: "В прежнее время всякая женщина, которая выглядит и говорит, как эта, дала бы мне свой адрес". А она не дала! Он не мог решить, знаменует это прогресс или нет.
Не застав дома ни Флёр, ни Майкла, он не стал переодеваться к обеду, а прошел в детскую. Его внук, которому шел теперь третий год, еще не спал и сказал:
- Хэлло!
- Хэлло!
Сомс извлек игрушечную трещотку. Последовало пять минут сосредоточенного и упоенного молчания, по временам нарушаемого гортанным звуком трещотки. Потом внук улегся поудобнее, уставился синими глазами на Сомса и сказал:
- Хэлло!
- Хэлло! - ответил Сомс.
- Спать! - сказал внук.
- Спать! - сказал Сомс, пятясь к двери, и чуть ну споткнулся о серебристую собачку.
На том разговор закончился, и Сомс пошел вниз. Флёр предупредила по телефону, чтобы он не ждал их к обеду.
Он сел перед картиной Гойи. Трудно было бы утверждать, что Сомс помнил чартистское движение 1848 года, потому что он родился в 5-м; но он знал, что в то время его дядя Суизин состоял в добровольческой полиции. С тех пор не было более серьезных внутренних беспорядков, чем эта генеральная стачка; и за супом Сомс все глубже и глубже вдумывался в ее возможные последствия. Большевизм на пороге, вот в чем беда! И еще - недостаток гибкости английского мышления. Если уголь был когда-то прибыльной статьей - воображают, что он навсегда останется прибыльным. Политические лидеры, руководство тред-юнионов, печать не видят на два дюйма дальше своего носа! Им еще в августе надо было начать что-то делать, а что они сделали? Составили доклад, на который никто и смотреть не хочет.
- Белого вина, сэр, или бордо?
- Все равно, что есть начатого.
В восьмидесятых, даже в девяностых годах с его отцом от таких слов случился бы удар: пить бордо из начатой бутылки в его глазах почти равнялось безбожию. Очередной симптом вырождения идеалов!
- А вы, Кокер, что скажете о забастовке?
Лысый слуга наклонил бутылку сотерна.
- Неосновательно задумано, сэр, если уж вы меня спрашиваете.
- Почему вы так думаете?
- А было бы основательно, сэр, Хайд-парк был бы закрыт для публики.
Вилка Сомса с куском камбалы повисла в воздухе.
- Очень возможно, что вы правы, - сказал он одобрительно.
- Суетятся они много, но так - все впустую. Пособие - вот это умно придумали, сэр. Хлеба и цирков, как говорит мистер Монт.
- Ха! Вы видели эту столовую, которую они устроили?
- Нет, сэр. Кажется, нынче вечером туда придет морильщик. Говорят, тараканов там видимо-невидимо.
- Брр!
- Да, сэр, насекомое отвратительное.
Пообедав, Сомс закурил вторую из двух полагавшихся ему в день сигар и надел наушники радио. Он, пока мог, противился этому изобретению - в такое время! "Говорит Лондон!" Да, а слушает вся Великобритания. Беспорядки в Глазго? Иначе и быть не может - там столько ирландцев! Требуются еще добровольцы в чрезвычайную полицию? Ну, их-то скоро будет достаточно. Нужно сказать этому Ригзу, чтобы записался. Вот и здесь без лакея вполне можно обойтись. Поезда! Поездов, по-видимому, пустили уже порядочно. Прослушав довольно внимательно речь министра внутренних дел, Сомс снял наушники и взял "Бритиш Газет". Впервые за всю жизнь он уделил некоторое время чтению этого малопочтенного листка и надеялся, что первый раз будет и последним. Бумага и печать из рук вон плохи. Все же надо считать достижением, что ее вообще удалось выпустить. Подбираются к свободе печати! Не так-то это легко, как казалось этим людишкам. Попробовали - и вот результат: печать, куда более решительно направленная против них, чем та, которую они прикрыли. Обожглись на этом деле! И без всякого толку, ведь влияние печати - устарелое понятие. Его убила война. Без доверия нет влияния. Что политические вожди, что печать - если им нельзя верить, они вообще не идут в счет! Может быть, эту истину когда-нибудь откроют заново. А пока что газеты - те же коктейли, только возбуждают аппетит и нервы. Как хочется спать. Хоть бы Флёр не слишком поздно вернулась домой. Безумная затея - эта стачка! Из-за нее все взялись за совершенно непривычные дела, да еще в такой момент, когда промышленность только-только начинает - или делает вид, что начинает, - оживать. Но что поделаешь! В наше время становится год от года труднее придерживаться плана. Всегда что-нибудь помешает. Весь мир как будто живет со дня на день, и притом такими темпами! Сомс откинулся на спинку испанского стула, заслонил глаза от света, и сон волной подступил к его сознанию. Стачка стачкой, а волны перекатывались через него мягко, неотвратимо.
Защекотало, и над его рукой, сухощавой и темной, закачалась бахрома шали. Что такое? Он с усилием выбрался из чащи снов. Около него стояла Флёр. Красивая, яркая, глаза сияют, говорит быстро, как будто возбужденно.
- Так ты приехал, папа!
Губы ее горячо и мягко коснулись его лба, а глаза - что с ней? Она точно помолодела, точно… как бы это выразить?
- Ты дома? - сказал он. - Кит становится разговорчив. Поела чего-нибудь?
- Да, да!
- Эта столовая…
Флёр сбросила шаль.
- Мне там ужасно нравится.
Сомс с удивлением заметил, как часто дышит ее грудь, словно она только что бежала. И щеки у нее были очень розовые.
- Ты, надеюсь, ничего там не подцепила?
Флёр засмеялась - очаровательный звук, и совершенно необоснованный.
- Какой ты смешной, папа! Я молю бога, чтобы забастовка тянулась подольше.
- Не говори глупостей, - сказал Сомс. - Где Майкл?
- Пошел спать. Он заезжал за мной из палаты. Говорит, ничего у них там не выходит.
- Который час?
- Первый час, милый. Ты, наверное, хорошо соснул.
- Просто дремал.
- Мы видели танк на набережной - шел на восток, Ужасно чудно они выглядят. Ты не слышал?
- Нет, - сказал Сомс.
- Ну, если услышишь - не тревожься. Майкл говорит, их направляют в порт.
- Очень рад. Значит, правительство серьезно взялось за дело. Но тебе пора спать. Ты переутомилась.
Она задумчиво смотрела на него, накинув на руку испанскую шаль, насвистывая какую-то мелодию.
- Спокойной ночи, - сказал он, - я тоже скоро пойду спать.
Она послала ему воздушный поцелуй, повернулась на каблучках и исчезла.
- Не нравится мне это, - пробормотал Сомс. - Сам не знаю почему, только не нравится.
Слишком молодо она выглядела. Или это стачка ударила ей в голову? Он встал, чтобы нацедить в стакан содовой, - после сна остался неприятный вкус во рту.
Ум-дум-бом-ум-дум-бом-ум-дум-бом! И скрежет! Еще танк? Хотел бы он взглянуть на эту махину. При мысли, что они идут в порт, он чуть ли не возликовал. Раз они налицо, страна вне опасности. Он надел дорожное пальто и шляпу, вышел из дому, пересек пустую площадь и остановился на улице, с которой видна была набережная. Вот он идет! Как огромное допотопное чудище, в освещенной фонарями темноте рычит и хрюкает большущая сказочная черепаха, воплощение неотвратимой мощи. "Хороший им готовится сюрприз!" - подумал Сомс, когда танк прополз, скрежеща, и скрылся из виду. Он уже слышал, что идет следующий, но, вдруг решив, что хорошенького понемножку, повернул к дому. Роскошь, может быть, и излишняя, если вспомнить равнодушную толпу, окружавшую утром его автомобиль, - ни оружия, ни даже революционного задора в глазах!
"Неосновательно задумано!" А эти ползучие чудища! Может быть, правительству хочется сделать вид, что это не верно? Демонстрация мощи! Что-то возмутилось в душе Сомса. Это же Англия, черт возьми! Может, они и правы, но что-то не похоже. Чересчур… чересчур по-военному! Он отпер входную дверь. Ум-дум-дум-ум-дум-дум! Что же, мало кто их увидит или услышит в такое позднее время. Вероятно, они попали сюда откуда-нибудь из деревни - не хотел бы он повстречаться с ними в лесу или на полях. Танки - папа, мама и деточка, как… как семья мастодонтов, а? Никакого чувства пропорции в таких вещах. И никакого чувства юмора. Он постоял на лестнице, послушал. Хоть бы они только не разбудили малыша!
V
ОПАСНОСТЬ
Когда Флёр, оглядывая лица сидящих за ужином, увидела Джона Форсайта, в ее сердце что-то произошло, славно она зимой набрела на цветущий куст жимолости. Оправившись от легкого опьянения, она отошла, подальше и вгляделась в Джона. Он сидел, словно не обращая внимания на еду, и на его потном лице, измазанном угольной пылью, была улыбка, свойственная человеку, поднявшемуся на гору или пробежавшему большое расстояние, усталая, милая и такая, будто он много и с толком поработал. Ресницы его - длинные и темные, какими она их помнила, - скрывали глаза и спорили с более светлыми волосами, взлохмаченными, несмотря на короткую стрижку.
Продолжая давать распоряжения Рут Лафонтэн, Флёр лихорадочно думала. Джон! Как с неба свалился в ее столовую - окрепший, более подобранный; подбородок решительнее, глаза сидят глубже, но страшно похож на Джона! Что же теперь делать? Если б только можно было выключить свет, подкрасться к нему сзади, наклониться и поцеловать в пятно над левым глазом! Ну, а дальше что? Глупо! А что, если он сейчас, очнется от своей мечтательной улыбки и увидит ее? Скорей всего, он никогда больше не придет к ней в столовую. Она помнила, какая у него совесть. И она приняла мгновенное решение. Не сегодня! Холли будет знать, где он остановился. Время и место по ее выбору, если она, по зрелом размышлении, захочет играть с огнем. И, снабдив Рут Лафонтэн инструкцией относительно булочек, она оглянулась через плечо на лицо Джона, рассеянно чему-то улыбающееся, и пошла в свою маленькую контору.