- Когда я чего-нибудь хочу - кончено.
Это он знал; но если она не хочет невозможного…
- И если я этого не получаю, со мной не шути.
- Это кто говорит?
- Никто это не говорит, я сама знаю…
Хм! Чего же она сейчас хочет? Спросить? И, делая вид, что смахивает с пиджака крошки, он взглянул на нее исподлобья. Лицо ее, глаза, которые на мгновение остались незащищенными, заволокла какая-то глубокая… как бы это сказать? Тайна! Вот оно что!
IX
СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА
Зажав в руке счета по столовой, Флёр на мгновение задержалась у подъезда, между двумя лавровыми деревьями в кадках. Большой Бэн показывает без четверти девять. Пешком через Грин-парк она пройдет минут двадцать. Кофе она выпила в постели, чтобы избежать вопросов, - а папа, конечно, тут как тут - приклеился носом к окну столовой. Флёр помахала счетами, и он отшатнулся от окна, как будто она его стегнула. Папа бесконечно добр, но напрасно он все время стирает с нее пыль - она не фарфоровая безделушка!
Она шла быстрым шагом. Никаких ощущений, связанных с жимолостью, у нее сегодня не было, ум работал четко и живо. Если Джон вернулся в Англию окончательно, нужно добиться его. Чем скорее, тем лучше, без канители! На куртинах перед Букингемским дворцом только что расцвела герань, ярко-пунцовая; Флёр стало жарко. Не нужно спешить, а то придешь вся потная. Деревья одевались по-летнему; в Грин-парке тянуло ветерком, и на солнце пахло травой и листьями. Много лет так хорошо не пахло весной. Флёр неудержимо потянуло за город. Трава, и вода, и деревья - среди них протекли ее встречи с Джоном, один час в этом самом парке, перед тем как он повез ее в Робин-Хилл! Робин-Хилл продали какому-то пэру. Ну и пусть наслаждается; она-то знает историю этого злосчастного дома - он точно корабль, над которым тяготеет проклятие! Дом сгубил ее отца, и отца Джона, и еще, кажется, его деда, не говоря уже о ней самой. Второй раз ее так легко не сломаешь! И, выйдя на Пикадилли, Флёр мысленно посмеялась над своей детской наивностью. В окнах клуба, обязанного своим названием - "Айсиум" - Джорджу Форсайту, не было видно ни одного из его соратников, обычно созерцавших изменчивые настроения улицы, потягивая из стакана или чашки и обволакивая свои мнения клубами дыма. Флёр очень смутно помнила его, своего старого родственника Джорджа Форсайта, который часто сиживал здесь, мясистый и язвительный, за выпуклыми стеклами окна. Джордж, бывший владелец "Белой обезьяны", что висит теперь наверху, у Майкла в кабинете. И дядя Монтегью Дарти, которого она видела всего один раз и хорошо запомнила, потому что он ущипнул ее за мягкое место и сказал: "Ну-ка, из чего делают маленьких девочек?" Узнав вскоре после этого, что он сломал себе шею, она захлопала в ладоши - препротивный был человек, толстолицый, темноусый, пахнувший духами и сигарами. На последнем повороте она запыхалась. На окнах дома тетки в ящиках цвела герань, фуксии еще не распустились. Не в ее ли бывшей комнате теперь поселили их? И, отняв руку от сердца, она позвонила.
- А, Смизер! Встал уже кто-нибудь?
- Пока только мистер Джон встал, мисс Флёр.
И зачем так колотится сердце? Идиотство - когда не чувствуешь никакого волнения.
- Хватит и его, Смизер. Где он?
- Пьет кофе, мисс Флёр.
- Хорошо, доложите. Я и сама не откажусь от второй чашки.
Она стала еле слышно склонять скрипящую фамилию, которая плыла впереди нее в столовую: "Смизер, Смизера, Смизеру, Смизером". Глупо!
- Миссис Майкл Монт, мистер Джон. Заварить вам свежего кофе, мисс Флёр?
- Нет, спасибо, Смизер. - Скрипнул корсет, дверь закрылась.
Джон встал.
- Флёр!
- Ну, Джон?
Ей удалось пожать ему руку и не покраснеть, хотя его щеки, теперь уже не измазанные, залил густой румянец.
- Хорошо я тебя кормила?
- Замечательно. Как поживаешь, Флёр? Не слишком устала?
- Ничуть. Как тебе понравилось быть кочегаром?
- Хорошо! Машинист у меня был молодчина. Энн будет жалеть - она еще отлеживается.
- Она очень помогла нам. Почти шесть лет прошло, Джон; ты мало изменился.
- Ты тоже.
- О, я-то? До ужаса.
- Ну, мне это не видно. Ты завтракала?
- Да. Садись и продолжай есть. Я зашла к Холли, надо поговорить о счетах. Она тоже не вставала?
- Кажется.
- Сейчас пройду к ней. Как тебе живется в Англии, Джон?
- Чудесно. Больше не уеду. Энн согласна.
- Где думаешь поселиться?
- Где-нибудь поближе к Вэлу и Холли, если найдем участок; буду заниматься хозяйством.
- Все увлекаешься хозяйством?
- Больше чем когда-либо.
- Как поэзия?
- Что-то заглохла.
Флёр напомнила:
- "Голос, в ночи звенящий, в сонном и старом испанском городе, потемневшем в свете бледнеющих звезд".
- Боже мой! Ты это помнишь?
- Да.
Взгляд у него был такой же прямой, как прежде, ресницы такие же темные.
- Хочешь познакомиться с Майклом, Джон, и посмотреть моего младенца?
- Очень.
- Когда вы уезжаете в Уонсдон?
- Завтра или послезавтра.
- Так, может быть, завтра вы оба придете к завтраку?
- С удовольствием.
- В половине второго. И Холли, и тетя Уинифрид. Твоя мама еще в Париже?
- Да. Она думает там и остаться.
- Видишь. Джон, все улаживается, правда?
- Правда.
- Налить тебе еще кофе? Тетя Уинифрид гордится своим кофе.
- Флёр, у тебя прекрасный вид.
- Благодарю. Ты в Робин-Хилле побывал?
- Нет еще. Там теперь обосновался какой-то вельможа.
- Как твоей… как Энн, здесь интересно показалось?
- Впечатление колоссальное. Говорит, мы благородная нация. Ты когда-нибудь это находила?
- Абсолютно - нет; относительно - может быть.
- Тут так хорошо пахнет.
- Нюх поэта. Помнишь нашу прогулку в Уонсдоне?
- Я все помню, Флёр.
- Вот это честно. Я тоже. Мне не так-то скоро удалось запомнить, что я забыла. Ты сколько времени помнил?
- Наверно, еще дольше.
- Ну, Майкл - лучший из всех мужчин.
- Энн - лучшая из женщин.
- Как удачно, правда? Сколько ей лет?
- Двадцать один.
- Как раз тебе подходит. Даже если б нас не разлучили, я всегда была слишком стара для тебя. Ой, какие мы были глупые, правда?
- Не нахожу. Это было так естественно, так красиво.
- Ты по-прежнему идеалист. Хочешь варенья? Оксфордское.
- Да. Только в Оксфорде и умеют варить варенье.
- Джон, у тебя волосы лежат совсем как раньше. Ты мои заметил?
- Все старался.
- Тебе не нравится?
- Раньше, пожалуй, было лучше; хотя…
- Ты хочешь сказать, что мне не к лицу отставать от моды. Очень тонко! Что она стриженая, ты, по-видимому, одобряешь.
- Энн стрижка к лицу.
- Ее брат много тебе рассказывал обо мне?
- Он говорил, что у тебя прелестный дом, что ты ухаживала за ним, как ангел.
- Не как ангел, а как светская молодая женщина. Это пока еще не одно и то же.
- Энн была так благодарна. Она тебе говорила?
- Да. Но по секрету скажу тебе, что мы, кажется, отправили Фрэнсиса домой циником. Цинизм у нас в моде. Ты заметил его во мне?
- По-моему, ты его напускаешь на себя.
- Ну, что ты? Я его отбрасываю, когда говорю с тобой. Ты всегда был невинным младенцем. Не улыбайся - был! Поэтому тебе и удалось от меня отделаться. Ну, не думала я, что мы еще увидимся.
- И я не думал. Жаль, что Энн еще не встала.
- Ты не говорил ей обо мне.
- Почему ты знаешь?
- По тому, как она смотрит на меня.
- К чему было говорить ей?
- Совершенно не к чему. Что прошло… А забавно все-таки с тобой встретиться. Ну, руку. Пойду к Холли.
Их руки встретились над его тарелкой с вареньем.
- Теперь мы не дети, Джон. Так до завтра. Мой дом тебе понравится. A rivederci!
Поднимаясь по лестнице, она упорно ни о чем не думала.
- Можно войти, Холли?
- Флёр! Милая!
На фоне подушки смуглело тонкое лицо, такое милое и умное. Флёр подумалось, что нет человека, от которого труднее скрыть свои мысли, чем от Холли.
- Вот счета, - сказала она. - В десять мне предстоит разговор с этим ослом-чиновником. Это вы заказали столько окороков?
Тонкая смуглая рука взяла счета, и на лбу между большими серыми глазами появилась морщинка.
- Девять? Нет… да. Правильно. Вы видели Джона?
- Да. Единственная ранняя птица. Приходите все к нам завтра к завтраку.
- А вы думаете, что это будет разумно, Флёр?
- Я думаю, что это будет приятно.
Она встретила пытливый взгляд серых глаз твердо и с тайной злостью. Никто не посмеет прочесть у нее в мыслях, никто не посмеет вмешаться!
- Ну отлично, значит, ждем вас всех в час тридцать. А теперь мне надо бежать.
И она побежала, но так как ни с каким "ослом-чиновником" ей встретиться не предстояло, она вернулась в Грин-парк и села на скамейку.
Так вот какой Джон теперь! Ужасно похож на Джона - тогда! Глаза глубже, подбородок упрямей - вот, собственно, и вся разница. Он все еще сияет, он все еще верит во что-то. Он все еще восхищается ею. Д-да!
В листьях над ее головой зашумел ветерок. День выдался на редкость теплый - первый по-настоящему теплый день с самой пасхи! Что им дать на завтрак? Как поступить с папой? Он не должен здесь оставаться! Одно дело в совершенстве владеть собой; в совершенстве владеть собственным отцом куда труднее. На ее короткую юбку лег узор из листьев, солнце грело ей колени; она положила ногу на ногу и откинулась на спинку скамьи. Первый наряд Евы - узор из листьев… "Разумно?" - сказала Холли. Как знать?.. Омары? Нет, что-нибудь английское. Блинчики непременно. Чтобы отделаться от папы, нужно напроситься к нему в Мейплдерхем, вместе с Китом, на послезавтра; тогда он уедет, чтобы все для них приготовить. Мама еще не вернулась из Франции. Эти уедут в Уонсдон. Делать в городе нечего. Солнце пригревает затылок - хорошо! Пахнет травой… жимолостью! Ой-ой-ой!
Х
ПОСЛЕ ЗАВТРАКА
Что из всех человеческих отправлений самое многозначительное - это принятие пищи, подтвердит всякий, кто участвует в этих регулярных пытках. Невозможность выйти из-за стола превращает еду в самый страшный вид человеческой деятельности в обществе, члены которого настолько культурны, что способны проглатывать не только пищу, но и собственные чувства.
Такое представление, во всяком случае, сложилось у Флёр во время этого завтрака. Испанский стиль ее комнаты напоминал ей, что не с Джоном она провела в Испании свой медовый месяц. Один курьез произошел еще до завтрака. Увидев Майкла, Джон воскликнул:
- Хэлло! Вот эго интересно! Флёр тоже была в тот день в Маунт-Вернон?
Это что такое? От нее что-то скрыли?
Тогда Майкл сказал:
- Помнишь, Флёр? Молодой англичанин, которого я встретил в Маунт-Вернон?
- "Корабли, проходящие ночью", - сказала Флёр.
Маунт-Вернон! Так это они там встретились! А она нет!
- Маунт-Вернон - прелестное место. Но вам нужно показать Ричмонд, Энн. Можно бы поехать после завтрака. Тетя Уинифрид, вы, наверно, целый век не были в Ричмонде. На обратном пути можно заглянуть в Робин-Хилл, Джон.
- Твой старый дом, Джон? О, поедемте!
В эту минуту она ненавидела оживленное лицо Энн, на которое смотрел Джон.
- А вельможа? - сказал он.
- О, - быстро вставила Флёр, - он в Монте-Карло. Я только вчера прочла. А ты, Майкл, поедешь?
- Боюсь, что не смогу. У меня заседание комитета. Да и в автомобиле места только на пять человек.
- Ах, как было бы замечательно!
Уж эта американская восторженность!
Утешением прозвучал невозмутимый голос Уинифрид, изрекший, что это будет приятная поездка, - в парке, вероятно, расцвели каштаны.
Правда, что у Майкла заседание? Флёр часто знала, где он бывает, обычно знала более или менее, что он думает, но сейчас она была как-то не уверена. Накануне вечером, сообщая ему об этом приглашении к завтраку, она позаботилась сгладить впечатление более страстным, чем обычно, поцелуем - нечего ему забивать себе голову всякими глупостями относительно Джона. И еще, когда она сказала отцу: "Можно нам с Китом приехать к тебе послезавтра? Но ты, пожалуй, захочешь попасть туда днем раньше, раз мамы нет дома", - как внимательно она вслушивалась в тон его ответа.
- Хм! Х-хорошо! Я поеду завтра утром.
Он что-нибудь почуял? Майкл что-нибудь почуял? Она повернулась к Джону.
- Ну, Джон, что ты скажешь про мой дом?
- Он очень похож на тебя.
- Это комплимент?
- Дому? Конечно.
- Значит, Фрэнсис не преувеличил?
- Нисколько.
- Ты еще не видел Кита. Сейчас позовем его. Кокер, попросите, пожалуйста, няню привести Кита, если он не спит… Ему в июле будет три года; уже ходит на большие прогулки. До чего мы постарели!
Появление Кита и его серебристой собаки вызвало звук вроде воркования, спешно, впрочем, заглушенного, так как три из женщин были Форсайты, а Форсайты не воркуют. Он стоял в синем костюмчике, чем-то напоминая маленького голландца, и, слегка хмурясь из-под светлых волос, оглядывал всю компанию.
- Подойди сюда, сын мой. Вот это - Джон, твой троюродный дядя.
Кит шагнул вперед.
- А рошадку привести?
- Лошадку, Кит. Нет, не надо. Дай ручку.
Ручонка потянулась кверху. Рука Джона потянулась вниз.
- У тебя ногти грязные.
Она увидела, что Джон вспыхнул, услышала слова Энн: "Ну не прелесть ли!" - и сказала:
- Кит, не дерзи. У тебя были бы такие же, если бы ты поработал кочегаром.
- Да, дружок, я их мою, мою, никак не отмою дочиста.
- Почему?
- Въелось в кожу.
- Покажи.
- Кит, поздоровайся с бабушкой Уинифрид.
- Нет.
- Милый мальчик! - сказала Уинифрид. - Ужасно скучно здороваться. Правда, Кит?
- Ну, теперь уходи; станешь вежливым мальчиком - тогда возвращайся.
- Хорофо.
Когда он скрылся, сопровождаемый серебристой собакой, все рассмеялись; Флёр сказала тихонько:
- Вот дрянцо - бедный Джон! - и сквозь ресницы поймала на себе благодарный взгляд Джона.
В этот погожий день середины мая с Ричмонд-Хилла во всей красе открывался широкий вид на море зелени, привлекавший сюда с незапамятных времен, или, вернее, с времен Георга IV, столько Форсайтов в ландо и фаэтонах, в наемных каретах и автомобилях. Далеко внизу поблескивали излучины реки; только листва дубов отливала весенним золотом, остальная зелень уже потемнела, хоть и не было еще в ней июльской тяжести и синевы. До странности мало построек было видно среди полей и деревьев; в двенадцати милях от Лондона - и такие скудные признаки присутствия человека. Дух старой Англии, казалось, отгонял нетерпеливых застройщиков от этого места, освященного восторженными восклицаниями четырех поколений.
Из пяти человек, стоящих на высокой террасе, Уинифрид лучше других сумела выразить словами этот охраняющий дух. Она сказала:
- Какой красивый вид!
Вид, вид! А все-таки вид теперь понимали иначе, чем раньше, когда старый Джолион лазил по Альпам с квадратным ранцем коричневой кожи, который до сих пор служил его внуку; или когда Суизин, правя парой серых и важно поворачивая шею к сидящей рядом с ним даме, указывал хлыстом на реку и цедил: "Недурной видик!" Или когда Джемс, подобрав под подбородок длинные колени в какой-нибудь гондоле, недоверчиво поглядывал на каналы в Венеции и бормотал: "Никогда мне не говорили, что вода такого цвета". Или когда Николас, прогуливаясь для моциона в Мэтлоке, заявлял, что нет в Англии более красивого ущелья. Да, вид стал не тем, чем был. Все началось с Джорджа Форсайта и Монтегью Дарти, которые, поворачиваясь к виду спиной, с веселым любопытством разглядывали привезенных на пикник молоденьких хористок; а теперь молодежь и вовсе обходится без этого слова и просто восклицает: "Черт!" - или что-нибудь в том же роде.
Но Энн, как истая американка, конечно, всплеснула руками и стала ахать:
- Ну какая прелесть, Джон! Как романтично!
Потом был парк, где Уинифрид, как заведенная, нараспев восторгалась каштанами и где каждая тропинка, и поляна с папоротником, и упавшее дерево наводили Джона или Холли на воспоминания о какой-нибудь поездке верхом.
- Посмотри, Энн, вот тут я мальчишкой соскочил на полном ходу с лошади, когда потерял стремя и разозлился, что меня подкидывает.
Или:
- Посмотри, Джон! По этой просеке мы с Вэлом скакали наперегонки. О! А вот упавшее дерево, мы через него прыгали. Все на старом месте.
И Энн добросовестно восхищалась при виде оленей и травы, столь не похожих на их американские разновидности.
Сердцу Флёр парк не говорил ничего.
- Джон, - сказала она вдруг, - как ты думаешь попасть в Робин-Хилл?
- Скажу дворецкому, что хочу показать моей жене, где я провел детство; и дам ему парочку веских оснований. В дом идти мне не хочется, мебель вся новая, все не то.
- Нельзя ли пройти снизу, через рощу? - и глаза ее добавили: "Как тогда".
- Рискуем встретить кого-нибудь, и нас выставят.
"Парочка веских оснований" дала им доступ в имение с верхнего шоссе; владельцы находились в отъезде.
Шедевр Босини купался в своих самых теплых тонах. Шторы были спущены, так как солнце ударяло с фасада, где качелей у старого дуба теперь не было. В розарии Ирэн, который сменил папоротники старого Джолиона, завязывались бутоны, но распустилась только одна роза.
- "О роза, испанская гостья!"
У Флёр сжалось сердце. Что подумал Джон, что вспомнил, говоря эти слова, нахмурив лоб? Вот здесь она сидела, между его отцом и его матерью, и думала, что когда-нибудь они с Джоном будут здесь жить; вместе будут смотреть, как цветут розы, как осыпаются листья старого дуба, вместе говорить своим гостям: "Посмотрите! Вон Эпсомский ипподром. Видите, за теми вон тополями!"