Я пришел к ней с полным сердцем и едва дождался свидания. Я не предчувствовал того, что буду теперь ощущать, не предчувствовал, что все это не так кончится. Она сияла радостью, она ожидала ответа. Ответ был он сам. Он должен был прийти, прибежать на ее зов. Она пришла раньше меня целым часом. Сначала она всему хохотала, всякому слову моему смеялась. Я начал было говорить и умолк.
- Знаете ли, отчего я так рада? - сказала она, - так рада на вас смотреть? так люблю вас сегодня?
- Ну? - спросил я, и сердце мое задрожало.
- Я оттого люблю вас, что вы не влюбились в меня. Ведь вот иной, на вашем месте, стал бы беспокоить, приставать, разохался бы, разболелся, а вы такой милый!
Тут она так сжала мою руку, что я чуть не закричал. Она засмеялась.
- Боже! какой вы друг! - начала она через минуту очень серьезно. - Да вас бог мне послал! Ну, что бы со мной было, если б вас со мной теперь не было? Какой вы бескорыстный! Как хорошо вы меня любите! Когда я выйду замуж, мы будем очень дружны, больше чем как братья. Я буду вас любить почти так, как его...
Мне стало как-то ужасно грустно в это мгновение; однако ж что-то похожее на смех зашевелилось в душе моей.
- Вы в припадке, - сказал я, - вы трусите; вы думаете, что он не придет.
- Бог с вами! - отвечала она, - если б я была меньше счастлива, я бы, кажется, заплакала от вашего неверия, от ваших упреков. Впрочем, вы меня навели на мысль и задали мне долгую думу; но я подумаю после, а теперь признаюсь вам, что правду вы говорите. Да! я как-то сама не своя; я как-то вся в ожидании и чувствую все как-то слишком легко. Да полноте, оставим про чувства!..
В это время послышались шаги, и в темноте показался прохожий, который шел к нам навстречу. Мы оба задрожали; она чуть не вскрикнула. Я опустил ее руку и сделал жест, как будто хотел отойти. Но мы обманулись: это был не он.
- Чего вы боитесь? Зачем вы бросили мою руку? - сказала она, подавая мне ее опять. - Ну, что же? мы встретим его вместе. Я хочу, чтоб он видел, как мы любим друг друга.
- Как мы любим друг друга! - закричал я.
"О Настенька, Настенька! - подумал я, - как этим словом ты много сказала! От этакой любви, Настенька, в иной час холодеет на сердце и становится тяжело на душе. Твоя рука холодная, моя горячая как огонь. Какая слепая ты, Настенька!.. О! как несносен счастливый человек в иную минуту! Но я не мог на тебя рассердиться!..""
Наконец сердце мое переполнилось.
- Послушайте, Настенька! - закричал я, - знаете ли, что со мной было весь день?
- Ну что, что такое? рассказывайте скорее! Что ж вы до сих пор все молчали!
- Во-первых, Настенька, когда я исполнил все ваши комиссии, отдал письмо, был у ваших добрых людей, потом... потом я пришел домой и лег спать.
- Только-то? - перебила она засмеявшись.
- Да, почти только-то, - отвечал я скрепя сердце, потому что в глазах моих уже накипали глупые слезы. - Я проснулся за час до нашего свидания, но как будто и не спал. Не знаю, что было со мною. Я шел, чтоб вам это все рассказать, как будто время для меня остановилось, как будто одно ощущение, одно чувство должно было остаться с этого времени во мне навечно, как будто одна минута должна была продолжаться целую вечность и словно вся жизнь остановилась для меня... Когда я проснулся, мне казалось, что какой-то музыкальный мотив, давно знакомый, где-то прежде слышанный, забытый и сладостный, теперь вспоминался мне. Мне казалось, что он всю жизнь просился из души моей, и только теперь...
- Ах, боже мой, боже мой! - перебила Настенька, - как же это все так? Я не понимаю ни слова.
- Ах, Настенька! мне хотелось как-нибудь передать вам это странное впечатление... - начал я жалобным голосом, в котором скрывалась еще надежда, хотя весьма отдаленная.
- Полноте, перестаньте, полноте! - заговорила она, и в один миг она догадалась, плутовка!
Вдруг она сделалась как-то необыкновенно говорлива, весела, шаловлива. Она взяла меня под руку, смеялась, хотела, чтоб и я тоже смеялся, и каждое смущенное слово мое отзывалось в ней таким звонким, таким долгим смехом... Я начинал сердиться, она вдруг пустилась кокетничать.
- Послушайте, - начала она, - а ведь мне немножко досадно, что вы не влюбились в меня. Разберите-ка после этого человека! Но все-таки, господин непреклонный, вы не можете не похвалить меня за то, что я такая простая. Я вам все говорю, все говорю, какая бы глупость ни промелькнула у меня в голове.
- Слушайте! Это одиннадцать часов, кажется? - сказал я, когда мерный звук колокола загудел с отдаленной городской башни. Она вдруг остановилась, перестала смеяться и начала считать.
- Да, одиннадцать, - сказала она наконец робким, нерешительным голосом.
Я тотчас же раскаялся, что напугал ее, заставил считать часы, и проклял себя за припадок злости. Мне стало за нее грустно, и я не знал, как искупить свое прегрешение. Я начал ее утешать, выискивать причины его отсутствия, подводить разные доводы, доказательства. Никого нельзя было легче обмануть, как ее в эту минуту, да и всякий в эту минуту как-то радостно выслушивает хоть какое бы то ни было утешение и рад-рад, коли есть хоть тень оправдания.
- Да и смешное дело, - начал я, все более и более горячась и любуясь на необыкновенную ясность своих доказательств, - да и не мог он прийти; вы и меня обманули и завлекли, Настенька, так что я и времени счет потерял... Вы только подумайте: он едва мог получить письмо; положим, ему нельзя прийти, положим, он будет отвечать, так письмо придет не раньше как завтра. Я за ним завтра чем свет схожу и тотчас же дам знать. Предположите, наконец, тысячу вероятностей: ну, его не было дома, когда пришло письмо, и он, может быть, его и до сих пор не читал? Ведь все может случиться.
- Да, да! - отвечала Настенька, - я и не подумала; конечно, все может случиться, - продолжала она самым сговорчивым голосом, но в котором, как досадный диссонанс, слышалась какая-то другая, отдаленная мысль. - Вот что вы сделайте, - продолжала она, - вы идите завтра как можно раньше и, если получите что-нибудь, тотчас же дайте мне знать. Вы ведь знаете, где я живу? - И она начала повторять мне свой адрес.
Потом она вдруг стала так нежна, так робка со мною... Она, казалось, слушала внимательно, что я ей говорил; но когда я обратился к ней с каким-то вопросом, она смолчала, смешалась и отворотила от меня головку. Я заглянул ей в глаза - так и есть: она плакала.
- Ну, можно ли, можно ли? Ах, какое вы дитя! Какое ребячество!.. Полноте!
Она попробовала улыбнуться, успокоиться, но подбородок ее дрожал и грудь все еще колыхалась.
- Я думаю об вас, - сказала она мне после минутного молчания, - вы так добры, что я была бы каменная, если б не чувствовала этого. Знаете ли, что мне пришло теперь в голову? Я вас обоих сравнила. Зачем он - не вы? Зачем он не такой, как вы? Он хуже вас, хоть я и люблю его больше вас.
Я не отвечал ничего. Она, казалось, ждала, чтоб я сказал что-нибудь.
- Конечно, я, может быть, не совсем еще его понимаю, не совсем его знаю. Знаете, я как будто всегда боялась его; он всегда был такой серьезный, такой как будто гордый. Конечно, я знаю, что это он только смотрит так, что в сердце его больше, чем в моем, нежности... Я помню, как он посмотрел на меня тогда, как я, помните, пришла к нему с узелком; но все-таки я его как-то слишком уважаю, а ведь это как будто бы мы и неровня?
- Нет, Настенька, нет, - отвечал я, - это значит, что вы его больше всего на свете любите, и гораздо больше себя самой любите.
- Да, положим, что это так, - отвечала наивная Настенька, - но знаете ли, что мне пришло теперь в голову? Только я теперь не про него буду говорить, а так, вообще; мне уже давно все это приходило в голову. Послушайте, зачем мы все не так, как бы братья с братьями? Зачем самый лучший человек всегда как будто что-то таит от другого и молчит от него? Зачем прямо, сейчас, не сказать, что есть на сердце, коли знаешь, что не на ветер свое слово скажешь? А то всякий так смотрит, как будто он суровее, чем он есть на самом деле, как будто все боятся оскорбить свои чувства, коли очень скоро выкажут их...
- Ах, Настенька! правду вы говорите; да ведь это происходит от многих причин, - перебил я, сам более чем когда-нибудь в эту минуту стеснявший свои чувства.
- Нет, нет! - отвечала она с глубоким чувством. - Вот вы, например, не таков, как другие! Я, право, не знаю, как бы вам это рассказать, что я чувствую; но мне кажется, вы вот, например... хоть бы теперь... мне кажется, вы чем-то для меня жертвуете, - прибавила она робко, мельком взглянув на меня. - Вы меня простите, если я вам так говорю: я ведь простая девушка; я ведь мало еще видела на свете и, право, не умею иногда говорить, - прибавила она голосом, дрожащим от какого-то затаенного чувства, и стараясь между тем улыбнуться, - но мне только хотелось сказать вам, что я благодарна, что я тоже все это чувствую ... О, дай вам бог за это счастия! Вот то, что вы мне насказали тогда о вашем мечтателе, совершенно неправда, то есть, я хочу сказать, совсем до вас не касается. Вы выздоравливаете, вы, право, совсем другой человек, чем как сами себя описали. Если вы когда-нибудь полюбите, то дай вам бог счастия с нею! А ей я ничего не желаю, потому что она будет счастлива с вами. Я знаю, я сама женщина, и вы должны мне верить, если я вам так говорю...
Она замолкла и крепко пожала руку мне. Я тоже не мог ничего говорить от волнения. Прошло несколько минут.
- Да, видно, что он не придет сегодня! - сказала она наконец, подняв голову. - Поздно!..
- Он придет завтра, - сказал я самым уверительным и твердым голосом.
- Да, - прибавила она, развеселившись, - я сама теперь вижу, что он придет только завтра. Ну, так до свиданья! до завтра! Если будет дождь, я, может быть, не приду. Но послезавтра я приду, непременно приду, что бы со мной ни было; будьте здесь непременно; я хочу вас видеть, я вам все расскажу.
И потом, когда мы прощались, она подала мне руку и сказала, ясно взглянув на меня:
- Ведь мы теперь навсегда вместе, не правда ли?
О! Настенька, Настенька! Если б ты знала, в каком я теперь одиночестве!
Когда пробило девять часов, я не мог усидеть в комнате, оделся и вышел, несмотря на ненастное время. Я был там, сидел на нашей скамейке. Я было пошел в их переулок, но мне стало стыдно, и я воротился, не взглянув на их окна, не дойдя двух шагов до их дома. Я пришел домой в такой тоске, в какой никогда не бывал. Какое сырое, скучное время! Если б была хорошая погода, я бы прогулял там всю ночь...
Но до завтра, до завтра! Завтра она мне все расскажет.
Однако письма сегодня не было. Но, впрочем, так и должно было быть. Они уже вместе...
НОЧЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Боже, как все это кончилось! Чем все это кончилось!
Я пришел в девять часов. Она была уже там. Я еще издали заметил ее; она стояла, как тогда, в первый раз, облокотясь на перила набережной, и не слыхала, как я подошел к ней.
- Настенька! - окликнул я ее, через силу подавляя свое волнение.
Она быстро обернулась ко мне.
- Ну! - сказала она, - ну! поскорее!
Я смотрел на нее в недоумении.
- Ну, где же письмо? Вы принесли письмо? - повторила она, схватившись рукой за перила.
- Нет, у меня нет письма, - сказал я наконец, - разве он еще не был?
Она страшно побледнела и долгое время смотрела на меня неподвижно. Я разбил последнюю ее надежду.
- Ну, бог с ним! - проговорила она наконец прерывающимся голосом, - бог с ним, - если он так оставляет меня.
Она опустила глаза, потом хотела взглянуть на меня, но не могла. Еще несколько минут она пересиливала свое волнение, но вдруг отворотилась, облокотясь на балюстраду набережной, и залилась слезами.
- Полноте, полноте! - заговорил было я, но у меня сил недостало продолжать, на нее глядя, да и что бы я стал говорить?
- Не утешайте меня, - говорила она плача, - не говорите про него, не говорите, что он придет, что он не бросил меня так жестоко, так бесчеловечно, как он это сделал. За что, за что? Неужели что-нибудь было в моем письме, в этом несчастном письме?..
Тут рыдания пресекли ее голос; у меня сердце разрывалось, на нее глядя.
- О, как это бесчеловечно-жестоко! - начала она снова. - И ни строчки, ни строчки! Хоть бы отвечал, что я не нужна ему, что он отвергает меня; а то ни одной строчки в целые три дня! Как легко ему оскорбить, обидеть бедную, беззащитную девушку, которая тем и виновата, что любит его! О, сколько я вытерпела в эти три дня! Боже мой! Боже мой! Как вспомню, что я пришла к нему в первый раз сама, что я перед ним унижалась, плакала, что я вымаливала у него хоть каплю любви... И после этого!.. Послушайте, - заговорила она, обращаясь ко мне, и черные глазки ее засверкали, - да это не так! Это не может быть так; это ненатурально! Или вы, или я обманулись; может быть, он письма не получал? Может быть, он до сих пор ничего не знает? Как же можно, судите сами, скажите мне, ради бога, объясните мне, - я этого не могу понять, - как можно так варварски-грубо поступить, как он поступил со мною! Ни одного слова! Но к последнему человеку на свете бывают сострадательнее. Может быть, он что-нибудь слышал, может быть, кто-нибудь ему насказал обо мне? - закричала она, обратившись ко мне с вопросом. - Как вы думаете?
- Слушайте, Настенька, я пойду завтра к нему от вашего имени.
- Ну!
- Я спрошу его обо всем, расскажу ему все.
- Ну, ну!
- Вы напишете письмо. Не говорите нет, Настенька, не говорите нет! Я заставлю его уважать ваш поступок, он все узнает и если...
- Нет, мой друг, нет, - перебила она. - Довольно! Больше ни слова, ни одного слова от меня, ни строчки - довольно! Я его не знаю, я не люблю его больше, я его по...за...буду...
Она не договорила.
- Успокойтесь, успокойтесь! Сядьте здесь, Настенька, - сказал я, усаживая ее на скамейку.
- Да я спокойна. Полноте! Это так! Это слезы, это просохнет! Что вы думаете, что я сгублю себя, что я утоплюсь?..
Сердце мое было полно; я хотел было заговорить, но не мог.
- Слушайте! - продолжала она, взяв меня за руку, - скажите: вы бы не так поступили? вы бы не бросили той, которая бы сама к вам пришла, вы бы не бросили ей в глаза бесстыдной насмешки над ее слабым, глупым сердцем? Вы поберегли бы ее? Вы бы представили себе, что она была одна, что она не умела усмотреть за собой, что она не умела себя уберечь от любви к вам, что она не виновата, что она, наконец, не виновата... что она ничего не сделала!.. О, боже мой, боже мой!..
- Настенька! - закричал я наконец, не будучи в силах преодолеть свое волнение, - Настенька! вы терзаете меня! Вы язвите сердце мое, вы убиваете меня, Настенька! Я не могу молчать! Я должен наконец говорить, высказать, что у меня накипело тут, в сердце...
Говоря это, я привстал со скамейки. Она взяла меня за руку и смотрела на меня в удивлении.
- Что с вами? - проговорила она наконец.
- Слушайте! - сказал я решительно. - Слушайте меня, Настенька! Что я буду теперь говорить, все вздор, все несбыточно, все глупо! Я знаю, что этого никогда не может случиться, но не могу же я молчать. Именем того, чем вы теперь страдаете, заранее молю вас, простите меня!..
- Ну, что, что? - говорила она, перестав плакать и пристально смотря на меня, тогда как странное любопытство блистало в ее удивленных глазках, - что с вами?
- Это несбыточно, но я вас люблю, Настенька! вот что! Ну, теперь все сказано! - сказал я, махнув рукой. - Теперь вы увидите, можете ли вы так говорить со мной, как сейчас говорили, можете ли вы, наконец, слушать то, что я буду вам говорить...
- Ну, что ж, что же? - перебила Настенька, - что ж из этого? Ну, я давно знала, что вы меня любите, но только мне все казалось, что вы меня так, просто, как-нибудь любите... Ах, боже мой, боже мой!
- Сначала было просто, Настенька, а теперь, теперь... я точно так же, как вы, когда вы пришли к нему тогда с вашим узелком. Хуже, чем как вы, Настенька, потому что он тогда никого не любил, а вы любите.
- Что это вы мне говорите! Я, наконец, вас совсем не понимаю. Но послушайте, зачем же это, то есть не зачем, а почему же это вы так, и так вдруг... Боже! я говорю глупости! Но вы...
И Настенька совершенно смешалась. Щеки ее вспыхнули; она опустила глаза.
- Что ж делать, Настенька, что ж мне делать? я виноват, я употребил во зло... Но нет же, нет, не виноват я, Настенька; я это слышу, чувствую, потому что мое сердце мне говорит, что я прав, потому что я вас ничем не могу обидеть, ничем оскорбить! Я был друг ваш; ну, вот я и теперь друг; я ничему не изменял. Вот у меня теперь слезы текут, Настенька. Пусть их текут, пусть текут - они никому не мешают. Они высохнут, Настенька...
- Да сядьте же, сядьте, - сказала она, сажая меня на скамейку, - ох, боже мой!
- Нет! Настенька, я не сяду; я уже более не могу быть здесь, вы уже меня более не можете видеть; я все скажу и уйду. Я только хочу сказать, что вы бы никогда не узнали, что я вас люблю. Я бы сохранил свою тайну. Я бы не стал вас терзать теперь, в эту минуту, моим эгоизмом. Нет! но я не мог теперь вытерпеть; вы сами заговорили об этом, вы виноваты.. вы во всем виноваты, а я не виноват. Вы не можете прогнать меня от себя...
- Да нет же, нет, я не отгоняю вас, нет! - говорила Настенька, скрывая, как только могла, свое смущение, бедненькая.
- Вы меня не гоните? нет! а я было сам хотел бежать от вас. Я и уйду, только я все скажу сначала, потому что, когда вы здесь говорили, я не мог усидеть, когда вы здесь плакали, когда вы терзались оттого, ну, оттого (уж я назову это, Настенька), оттого, что вас отвергают, оттого, что оттолкнули вашу любовь, я почувствовал, я услышал, что в моем сердце столько любви для вас, Настенька, столько любви!.. И мне стало так горько, что я не могу помочь вам этой любовью... что сердце разорвалось, и я, я - не мог молчать, я должен был говорить, Настенька, я должен был говорить!..
- Да, да! говорите мне, говорите со мною так! - сказала Настенька с неизъяснимым движением. - Вам, может быть, странно, что я с вами так говорю, но... говорите! я вам после скажу! я вам все расскажу!