Священник рассмеялся и предложил Люси решить это самой.
- О, это так трудно! - проговорила она. - Иногда он выглядит так глупо, а иногда он мне очень нравится. Мисс Элан! А что вы думаете? Он хороший человек?
Пожилая леди покачала головой и неодобрительно вздохнула. Мистер Биб, которого этот разговор изрядно веселил, обратился к ней:
- Но вы-то, мисс Элан, просто обязаны считать его хорошим человеком после этой истории с фиалками.
- Фиалками? - встрепенулась та. - О господи! Кто вам рассказал? Пансион - это рассадник сплетен. Нет, я не смогу забыть, как они вели себя во время лекции мистера Игера в Санта-Кроче. О, бедная мисс Ханичёрч! Это было ужасно. Увы, я не изменю своего мнения. Мне не нравятся Эмерсоны. Они - плохие люди.
Мистер Биб улыбался с самым беспечным видом. Это ему принадлежала идея осторожно ввести Эмерсонов в общество пансиона Бертолини. Идея эта, правда, благополучно провалилась, и священник теперь оставался единственным человеком, питавшим по отношению к отцу и сыну дружеские чувства. Мисс Лэвиш, которая в пансионе считалась самой умной, была настроена в высшей степени враждебно; сестры Элан, самые воспитанные, были с ней солидарны. Мисс Бартлетт, озабоченная своей ролью дуэньи, разделяла их отношение к "коммерсантам". Люси… С Люси дело обстояло иначе. Из ее беглого рассказа о скандале в Санта-Кроче священник сделал вывод, что Эмерсоны совершили вполне сознательную попытку взять ее в плен и попытаться, показав мир со своей собственной, весьма странной, точки зрения, заинтересовать девушку своими печалями и радостями. Конечно же, с их стороны это была наглость, и священнику претила сама мысль о том, что их план мог бы удаться. В конечном счете он ничего не знает об Эмерсонах; радости и печали пансиона - вещи из разряда преходящих, в то время как Люси будет его прихожанкой.
Люси, посматривая через окно на мокрую Флоренцию, заявила наконец, что считает Эмерсонов хорошими людьми. Правда, их самих она уже давно не видела - даже их стулья за обедом отсутствовали.
- Но они же постоянно подстерегают вас, чтобы увести с собой, моя милая, - пытливо посмотрела на нее мисс Элан.
- Это было только раз. Шарлотте это не понравилось, и она мне выговорила, впрочем, очень вежливо.
- Это правильно, - заявила мисс Элан. - Это люди не нашего круга, и они обязаны знать свое место.
Мистер Биб считал, что Эмерсонам лучше вообще исчезнуть из всех этих кругов и всех этих мест. Они отказались от попыток войти в общество, и теперь отец был таким же молчаливым, как сын. Священник подумал, а не организовать ли для этих симпатичных ему людей какую-нибудь приятную прогулку напоследок, и чтобы их сопровождала Люси, которая хорошо относится и к отцу и к сыну? Одним из главных удовольствий в своей жизни мистер Биб считал делать так, чтобы у людей, с которыми он когда-либо сходился, оставались приятные воспоминания.
Пока они болтали в гостиной, приблизился вечер. Небо над городом прояснилось, деревья и холмы заиграли ясными красками, а поверхность Арно очистилась от грязи и пошла бликами. Между облаками показались островки синевы, по земле заскользили пятна водянистого света, и вот в лучах заходящего солнца засверкал мокрый фасад Сан-Миниато.
- Слишком поздно выходить, - с облегчением в голосе заявила мисс Элан. - Все галереи уже закрыты.
- А я выйду, - сказала Люси. - Я хочу проехать по всему городу на электрическом трамвае, на площадке рядом с водителем.
Собеседники Люси стали очень серьезными. Мистер Биб, который чувствовал себя ответственным за Люси в отсутствие мисс Бартлетт, сделал попытку вмешаться:
- Мы бы тоже были не прочь, но у меня накопились письма. И если уж вы желаете отправиться в одиночку, почему бы не пешком?
- На площадках в трамвае полно этих итальянцев. Вы же знаете, дорогая! - вторила мистеру Бибу мисс Элан.
- Может быть, я встречу человека, который согласится меня сопровождать и покажет мне город.
Но священник и пожилая леди неодобрительно качали головами, и под конец Люси сдалась и пообещала мистеру Бибу, что выйдет только на короткую прогулку и станет держаться улиц, где расхаживает много туристов.
- Ей вообще бы лучше не выходить сегодня, - сказал священник, наблюдая из окна за тем, как Люси удаляется от пансиона, - и она знает об этом. Но как всегда, во всем виноват Бетховен.
Глава 4. Четвертая глава
Мистер Биб был совершенно прав. Только после общения с музыкой Люси становились понятными ее собственные желания. Она еще не в полной мере оценивала ум и юмор священника, равно как и полное намеков щебетание мисс Элан. Разговор наскучил ей и утомил; ей хотелось чего-то большого, грандиозного, и юной леди казалось, что это снизойдет на нее, если она прокатится на обдуваемой ветрами площадке электрического трамвая.
Не вышло. Неприлично девушке ее круга и воспитания кататься в одиночестве на трамвае. Почему? Почему все истинное и значительное - неприлично? Шарлотта как-то объяснила ей почему. Не то чтобы женщины ниже мужчин; женщины - другие. Их предназначение - не совершать что-либо в жизни, но вдохновлять на свершения других. Косвенным образом, с помощью такта и опираясь на свое незапятнанное имя, женщина может достичь многого. Но если она ринется в драку сама, сначала она станет объектом критики, потом ее станут презирать, а под конец - отвергнут как члена общества. Об этом написана не одна поэма.
Средневековая Донна бессмертна. Околели драконы, их примеру последовали благородные рыцари, и только Прекрасная Дама никак не хочет покинуть нас и наше время. Она правит во многих ранневикторианских замках, она воспета многими ранневикторианскими поэтами. Так приятно защищать ее в перерывах между деловыми встречами, так сладко славить ее красоту и благородство, отдав дань приготовленному ею сытному обеду. Но увы! Эта порода медленно, но верно вырождается. В сердце современной прекрасной дамы нет-нет да и проснутся странные желания! И ее начинают манить буйные ветра, широкие панорамы равнин и бирюзовые просторы океана. Она уже замахнулась на то, чтобы в полной мере овладеть этим миром, исполненным богатства, красоты и ярости - этим клокочущим пламенем, которое жаждет воссоединиться с робко отступающими небесами. Мужчины, которые заявляют, что она вдохновляет их, ползают по поверхности этого мира, встречаются с другими мужчинами, чувствуют себя счастливыми - но не потому, что они исполняют какое-то свое, мужское предназначение, а потому, что они просто живут и коптят небо. Но скоро, совсем скоро она сбросит с себя заплесневелые наряды Вечной Женственности и явится миру во всей своей реальной силе и мощи.
Люси не была похожа на средневековую даму, бывшую для нее скорее идеалом, к которому следовало робко обращать взгляд в решающие моменты жизни. Но она не была и бунтаркой. Время от времени какие-нибудь мелкие ограничения раздражали ее, она преодолевала их, но потом чувствовала сожаление о содеянном. Сегодня она ощущала себя особенно упрямой и запросто могла совершить то, что не понравилось бы тем, кто желает ей добра. И уж если ей нельзя на трамвай, то тогда она пойдет в магазин Алинари.
Там она купила фотографию "Рождения Венеры" Боттичелли. Венера, к сожалению, портила картину, которая, если бы не ее присутствие, была бы очаровательной - мисс Бартлетт убеждала Люси не иметь дело с этим полотном, ведь именно нагота в искусстве более всего является источником сожалений. К "Венере" Люси добавила "Бурю" Джорджоне, картинки с бронзовым Идолино из Пезаро и лисипповским Апоксиоменом, а также кое-что из фресок Сикстинской капеллы. Успокоившись этим, она продолжала покупки и приобрела "Коронование Девы Марии" Фра Анджелико, "Вознесение святого Иоанна" Джотто, несколько младенцев Делла Роббиа и пару-тройку мадонн Гвидо Рени. Ее вкус был больше католическим, а потому критический подход к известным именам ей был чужд.
Хотя Люси истратила уже почти семь лир, врата свободы все еще не распахнулись перед ней. Она испытывала досаду и впервые в жизни осознавала, что она испытывает. "Мир, - думала она, - полон прекрасных вещей; как бы мне хотелось найти их!" Миссис Ханичёрч была совершенно права, когда говорила, что не любит музыки - музыка превращала ее дочь в существо капризное, непрактичное и излишне чувствительное.
"В моей жизни не происходит ничего интересного!" - жаловалась себе Люси, выходя на площадь Синьории и глядя бесстрастным взглядом на чудеса, в которых для нее теперь не было ничего необычного. Великая площадь дремала в тени - солнце вышло на небосвод слишком поздно. Нептун, погрузившийся в сумерки, утратил свою телесность - наполовину бог, наполовину призрак, и воды его фонтана сонно омывали людей и сатиров, дремлющих на кромке фонтанной чаши. Лоджия Ланци выглядела как пещера с тремя входами, и там, под ее сводами, казалось, обитают божества; призрачные, но бессмертные, они холодно взирают на радости и страдания человечества. Это был волшебный час - час, когда незнакомое вдруг становится реальным. Более зрелый человек, попавший в это время и в это место, поймет, что в жизни его совершается нечто значительное, и будет удовлетворен. Люси же желала большего.
Она бросила горящий желанием взгляд на башню Палаццо Веккьо, которая вырастала из темноты, словно золотая колонна. Это была уже не башня, и не земля поддерживала ее; словно некое недоступное и недостижимое сокровище, она пульсировала в ясном вечернем небе золотыми бликами. Сияние башни гипнотизировало Люси и все еще танцевало перед взором девушки, когда она наконец опустила глаза к мостовой и направилась в сторону дома.
И именно в этот момент произошло нечто неописуемое.
Двое итальянцев, стоящих возле Лоджии, бранились по поводу долга. "Пять лир! - кричали они. - Пять лир!" Один бросился на другого и ударил его в грудь. Тот нахмурился и повернулся к Люси, глядя на нее с неподдельным интересом - словно у него было для девушки некое сообщение. Потом он открыл рот, явно желая что-то сказать ей, и в этот момент красная струйка выбежала у него изо рта и заструилась по небритому подбородку.
И все. Из сумерек возникла толпа, загородила окровавленного человека от Люси и понесла его к фонтану. Краем глаза Люси заметила стоящего в десятке шагов мистера Джорджа Эмерсона. Тот остановился как раз за тем местом, где только что лежал раненый итальянец, и внимательно смотрел на нее. Как странно. Все произошло как раз между ним и ею. И вдруг Джордж Эмерсон потускнел, а потом, также потускнев и затуманившись, дворец мягко и бесшумно упал на Люси, увлекая за собой вечернее небо Флоренции.
Она подумала: "Что это я сделала?"
- Ох, что это я сделала? - пробормотала Люси и открыла глаза.
Джордж Эмерсон в упор смотрел на нее. Только что она жаловалась на то, что с ней ничего не происходит, и вот, пожалуйста: один мужчина только что на ее глазах был ранен ножом в грудь, другой мужчина держит ее на руках.
Они сидели на ступенях аркады галереи Уффици. Должно быть, это он принес ее сюда. Джордж встал, когда она заговорила, и принялся отряхивать пыль со своих колен.
- Так что же я сделала? - вновь спросила Люси.
- Вы упали в обморок.
- О, мне очень жаль.
- Как вы себя чувствуете? - спросил Джордж Эмерсон.
- Замечательно. Совершенно замечательно, - ответила Люси и, кивнув, улыбнулась.
- Тогда пойдемте домой. Нет смысла здесь задерживаться.
Эмерсон протянул руку, чтобы помочь ей подняться. Люси притворилась, будто не видит ее. Крики возле фонтана, которые не прекращались ни на мгновение, звучали как из пустой бочки. Весь мир казался бледным, лишившись своего прежнего смысла.
- Как это мило с вашей стороны, что вы оказались поблизости. Я могла бы удариться. Но я уже в порядке. И я могу пойти одна, благодарю вас.
Эмерсон стоял, по-прежнему протягивая к ней руку.
- О, мои фотографии! - неожиданно воскликнула Люси.
- Какие фотографии?
- Я купила несколько фотографий в магазине Алинари. Боюсь, я их обронила на площади. - Люси внимательно посмотрела на него и продолжила: - Не будете ли вы так любезны пойти и поискать их?
Он был так любезен. Но как только Эмерсон повернулся к ней спиной, она поднялась и с хитростью маньяка стала пробираться вдоль аркады по направлению к Арно.
- Мисс Ханичёрч! - услышала она и остановилась, пытаясь ладонью умерить биение сердца.
- Оставайтесь на месте. Вы не можете идти домой одна.
- Нет, могу, благодарю вас.
- Не можете. Если бы могли, вы пошли бы открыто.
- Но я…
- Тогда я не пойду за вашими фотографиями.
- Я хотела бы остаться одна.
Властным голосом Эмерсон произнес:
- Тот человек мертв. Наверняка мертв. Сядьте подождите, пока полностью не придете в себя.
Люси была в полном замешательстве, но подчинилась.
- И не двигайтесь, пока я не вернусь.
В отдалении Люси заметила несколько созданий в черных клобуках - они словно явились из чьих-то снов. Солнце покинуло башню Палаццо Веккьо, и она воссоединилась с землей. Как ей говорить с мистером Эмерсоном, когда он вернется с укрытой вечерними тенями площади? Вновь она подумала: "Что я сделала?" Она поняла что, как и тот убитый итальянец, она оказалась по ту сторону некой невидимой границы.
Эмерсон вернулся, и она принялась говорить о сцене убийства. Как ни странно, это оказалось несложно. Люси говорила об итальянском характере; она оказалась даже излишне словоохотливой, рассказывая об инциденте, который только пять минут назад заставил ее потерять сознание. Здоровая физически, она быстро преодолела ужас, который испытала при виде крови. Поднявшись без посторонней помощи, она пошла по направлению к Арно достаточно твердым шагом, хотя в груди ее и трепетали некие крылышки. У реки возница кеба просигналил им, но они отказались от его услуг.
- И убийца даже попытался поцеловать его - какие странные эти итальянцы, - а потом добровольно сдался полиции! Мистер Биб говорил, что эти итальянцы знают все, но я думаю, что они просто большие дети. Когда мы с моей кузиной были вчера во дворце Питти… Что это было?
Она заметила, что Эмерсон бросил что-то в речной поток.
- Что вы выбросили?
- То, что мне не хотелось вам показывать, - сказал он сердито.
- Мистер Эмерсон?
- Да?
- Где фотографии?
Эмерсон молчал.
- Мне кажется, что вы выбросили именно фотографии.
- Я не знал, что с ними делать, - воскликнул Эмерсон взволнованно, как мальчишка, и в сердце Люси впервые пробудилось тепло к этому человеку. - Они были в крови! - продолжал он. - Вот! И я рад, что сказал вам об этом. Все время, пока мы разговаривали, я мучился, не зная, что с ними делать.
Он махнул рукой в сторону реки.
- Теперь они там.
Река, кружась в водоворотах, уходила под мост.
- В них нет ничего особенного, а одна была такая смешная; но лучше будет, если они уплывут в море… Я не знаю, но, может быть, они меня напугали!
Наконец Эмерсон собрался с духом и заговорил как мужчина:
- Произошло нечто значительное, и я обязан встретить это нечто с ясной головой. И это не касается смерти того итальянца.
Интуиция подсказала Люси, что ей следует остановить Эмерсона.
- Это случилось, и я обязан все выяснить, - повторил он.
- Мистер Эмерсон…
Он повернулся к ней, нахмурившись - словно она остановила его на пути к открытию некой отвлеченной истины.
- Я хочу спросить у вас кое-что перед тем, как мы войдем, - проговорил он.
Они находились уже недалеко от пансиона. Люси остановилась и, наклонившись к реке, облокотилась на парапет набережной. Эмерсон сделал то же самое. Есть нечто магическое в общности поз - это одна из вещей, которые делают нас единым братством, братством людей. Повернувшись к Эмерсону вполоборота, Люси произнесла:
- Я вела себя совершенно нелепо.
Он не ответил, следуя какому-то своему движению мысли.
- Мне никогда не было так стыдно, никогда в жизни. Не могу даже понять, что это нашло на меня.
- Я сам едва не потерял сознание, - отозвался Эмерсон, но Люси поняла, что что-то в ее словах отпугнуло его.
- Я должна перед вами извиниться, - проговорила Люси.
- О, не стоит.
- И я хочу… это, наверное, главное… вы ведь знаете, сколько есть глупых сплетников, особенно среди дам; вы ведь понимаете, что я имею в виду?
- Боюсь, что нет.
- Я хочу сказать, вы ведь никому не расскажете, как глупо я себя вела, правда?
- Как вы себя вели? О да… то есть, конечно, нет. Не расскажу.
- Огромное вам спасибо. И не могли бы вы…
Люси не могла просить больше ни о чем. Река мчалась внизу под ними, почти черная в тени надвигающейся ночи. Река унесла ее фотографии, и Эмерсон объяснил, почему он так поступил. Ей вдруг стало ясно, что в этом человеке нет и капли благородства. Он не способен повредить ей досужей сплетней, он был надежен, умен, даже добр; он мог быть о ней очень высокого мнения. Но ему не хватало рыцарственности, не хватало благородства; его мысли, как и его поведение, не были освящены благоговением. Бесполезно было говорить ему: "А не могли бы вы…", чтобы он, мысленно завершив предложение, стыдливо отвел глаза от видения вашей наготы, как это делает рыцарь на прекрасной картине. Она лежала в его объятьях, и он помнил это - так же, как он помнил кровь на фотографиях, которые она купила в магазине Алинари. Дело было не в том, что умер тот человек, он прав. Что-то произошло с живыми: они вступили в тот этап жизни, в котором человек понимает человека без слов, и Детство вступает на осененную листвой тропу Юности.
- Да, огромное спасибо! - повторила Люси. - Как быстро все пролетает, и нужно возвращаться к привычной жизни.
- Мне не нужно.
Неожиданно, взволнованная и обеспокоенная, Люси спросила, что он имеет в виду. Его ответ был странным:
- Вероятно, мне захочется жить.
Люси не поняла.
- Мне захочется жить, только и всего, - повторил Эмерсон.
Облокотившись на парапет, Люси вглядывалась в воды Арно, и шум реки доселе незнакомой мелодией ласкал ее слух.
Глава 5. Удовольствия приятной загородной прогулки
В семье Люси бытовала поговорка: "Никто не знает, куда понесет Шарлотту Бартлетт". Шарлотта отнеслась к приключению своей кузины вполне спокойно и разумно, нашла рассказ о нем, преподнесенный в сокращенном изложении, совершенно логичным, а любезность, оказанную Люси мистером Джорджем Эмерсоном, - достойной соответствующей похвалы. У нее и мисс Лэвиш тоже было приключение. На обратном пути их остановили на таможне, и молодые служащие, ленивые и наглые, сделали попытку обыскать их ридикюли - нет ли там запрещенных к провозу продуктов. Это могло закончиться неприятностями, но мисс Лэвиш способна была справиться и не с такими трудностями.