…Появление Салазкина вызвало неловкость и растерянность. Ребята опускали глаза. Корнеич сказал:
- Это что за явление? - Сердито глянул на Кинтеля: с какой стати, мол, вернул штрафника? Не знаешь правил?
Кинтель проговорил агрессивно:
- У человека нога в крови, а вы… Обработать же надо!
Корнеич пригляделся, куснул губу:
- Батюшки мои, какая травма… Смажьте ему зеленкой.
Маринка умчалась и тут же вернулась с аптечкой.
- Дай сюда, я сам… - Салазкин забрал у нее пузырек.
- Ну, всё? - Корнеич глянул хмуро и нетерпеливо. - Теперь будешь жить. Ступай домой…
- Он хромает, - сказал Кинтель.
- Да, он хромает, - сказал Костик-барабанщик.
- Понял, - сухо согласился Корнеич. - Отвезу до кольца на мотоцикле.
- Да вы что! - вознегодовал тогда Кинтель. - Так же нельзя! Один раз прогнали, зачем снова-то! Так никогда не бывает, чтобы за одно дело человека дважды… казнили… Даже когда к расстрелу приговаривали и с первого раза не могли застрелить, потом человека прощали. У Высоцкого про это песня есть!
- Да, есть у Высоцкого такая песня, - авторитетно сказал Дим.
И все вопросительно, выжидательно стали смотреть на Корнеича. Даже несгибаемые ветераны Сержик Алданов и Паша Краузе.
- Ясно, на чьей стороне общественное мнение, - проворчал Корнеич. - Ладно, оставайся… недостреленная личность.
Салазкин засиял еще не просохшими глазами.
- Я все равно буду целую неделю рынду чистить!
- Чисти. Может быть, умилостивишь судьбу… С одной стороны, конечно, Кинтель прав: за один грех дважды не спрашивают. Но с другой - мы сегодня из-за тебя впервые нарушили устав. Есть примета, что такое безнаказанно не проходит. Если случится какое ЧП, знай - по твоей причине…
Салазкин сопел виновато и счастливо. И какое ЧП могло случиться в этот безоблачный день с ровным теплым ветром?
Правда, дядя Гриша предупредил ворчливо:
- Вы долго-то не задерживайтесь. И вообще… глядите там. Катера-то пока еще на берегу, сезон не открылся. Ежели что, помощи никакой…
- Синоптики на всю неделю ровную погоду обещали, - сказал Корнеич.
- Синоптики эти…
- Вернемся нормально… Кинтель, труби сбор на линейку.
У Кинтеля что "сбор", что "тревога" - на все один сигнал, четыре протяжные ноты. Он сбегал в штабную каморку за горном и затрубил прямо с крыльца. Построились в шеренгу на пирсе. Салазкин, сам того не замечая, все еще празднично улыбался. А смазанная коленка сияла, как зеленый светофор: путь открыт! Флаг полагалось поднимать самому маленькому. Таким был Костик, но он - с барабаном. И поднимал Муреныш. Заплескалось под гафелем на береговой мачте оранжевое полотнище с белым лучистым солнцем и синим корабликом. Костик приветствовал его умелой дробью. И Корнеич скомандовал:
- Народ, по местам!
Те, кто в прошлые годы ходил на шхуне "Тремолино", вспоминали не раз ее легкость и стремительность. Но Кинтелю сравнивать было не с чем. Ему сейчас казалось, что и неторопливая "Тортилла" несется, словно клипер. Ветер, когда отошли от берега, стал еще плотнее, двойной шлюпочный парус круто выгнулся. Серый и полинялый, теперь, на солнечном просторе, казался он белым и чистым. Легкие гребешки ударили в звонкий борт, зажурчала кильватерная струя. Теплый зюйд-зюйд-вест взлохматил Кинтелю волосы, и он вдохнул восторг первого парусного плавания.
Несмотря на недавний ремонт, кое-где сквозь щели в обшивке сочилась вода. Но Виталик Не Бойся Грома деловито объяснил Кинтелю, что это ненадолго: скоро дерево набухнет, все щели закроются, не бойся, новичок.
А Кинтель и не боялся. "Тортилла" была большой и надежной. Минут пятнадцать для испытания походили туда-сюда вдоль пирса, а потом - с креном на правый борт, курсом вест-норд-вест - шлюпка побежала к темному пятнышку на горизонте - скалистому острову Каменному, который раньше назывался Шаман…
Орловское озеро слегка ершилось. Кое-где загорались пенные гребешки. Стала покачивать "Тортиллу" бортовая зыбь. И в этом неопасном покачивании, в искрящейся синеве, в журчании и плеске, в теплом ветре и трепете оранжевого флажка на задней шкаторине грота было такое счастье, что на какое-то время Кинтель опять почти забыл про главную цель путешествия. Ему дали держать кливер-шкот, и он ощутил властное давление ветрового потока на парусину. И ревностно следил, чтобы кливер не заполоскал, потеряв ветер…
Попались навстречу две гордые крейсерские яхты с высоченными мачтами. Кинтель проводил их глазами с восхищением, но без зависти. Чего завидовать чужому счастью, если есть свое… А больше парусов не было видно. Несмотря на теплую погоду, яхтсмены и шлюпочники окрестных спортклубов еще не раскачались, чтобы начать сезон…
Бежало время, проплывали мимо "Тортиллы" и оставались позади поросшие кудрявой зеленью островки: Петушок, Тополиный, Рыбачий… А серый, без единого кустика суровый камень Шаман делался все ближе, ближе. И Кинтеля, уже притерпевшегося к радости плавания, все сильнее брало в плен волнение. Этакое замирание под сердцем.
Скоро - разгадка. И наверно, ничего там не найдется, к этому надо быть готовым. Столько лет прошло, столько тысяч рыбаков и туристов побывали на Шамане, лазили по всем камням. Скорее всего, давно отыскали и унесли клад Никиты Таирова. А если он до сих пор там, то разве сейчас отыщешь валун с надписью "Б+Л"? Буквы наверняка давно стерло время… Но в самом этом плавании, в самом поиске был тревожащий дух Приключения. Старая книга, тайное письмо, необитаемый (ведь и правда необитаемый, без жилья!) остров… А в приключении всегда есть надежда, что оно кончится удачей.
А позади этой надежды жила и другая. Та, которую Кинтель не сумел бы объяснить никому, даже себе. Он и не пытался объяснить, но берёг в себе странное чувство, что разгадка клада поможет другой разгадке - кто живет на улице П.Морозова? За тем окном на пятом этаже! Не было здесь никакой связи. Но непонятная надежда была, и от нее порой щемило душу…
Путь до Шамана занял чуть больше часа. И вот наконец "Тортилла" заскрипела килем по песку, выползла крутым носом на отмель у нависших скал.
Все попрыгали на песок, заприплясывали, разминая затекшие ноги. Закрепили за камень швартов, опустили в шлюпку реек с парусом. Всем не терпелось кинуться на поиски.
- Люди! По камням не скакать сломя голову! - предупредил Корнеич. И, поморщившись, уселся на валун: видимо, опять болел натертый протезом сустав. - Держаться по двое, страховать друг друга!.. Не будем суеверными, но надо помнить о возможности ЧП… И по сигналу - сразу к шлюпке! Ладно, разбежались…
Кинтель, конечно, пошел с Салазкиным.
Островок в ширину был метров сорок. Но на этом клочке земли было столько нагромождений! Торчали скалы - холодные в тени и горячие на солнце. Грудами поднимались валуны, между ними вились натоптанные тропинки. Кроме экипажа шлюпки, не было сейчас на Каменном никого, но следы посещений виднелись повсюду: желтые обрывки газет, консервные банки, осколки бутылок. Ох как умеют люди загадить любое хорошее место!..
Но, несмотря на мусор и затоптанность, был Шаман загадочен и красив. Похож на руины замка. Не росло здесь ни кустика, но валуны покрывал сухой узорчатый мох, горели среди гранитных обломков солнечные брызги одуванчиков. Камни громоздились друг на друга, уступами уходили к неровной верхушке острова. Пахло теплым древним гранитом и золой старых костров.
Все разбрелись, перекликаясь. Где здесь искать валун с буквами "Б+Л"? Написано: к зюйд-осту от макушки. Но вон их сколько, камней-то! Проверять каждый - до заката не хватит времени. Тем более, что смотреть надо внимательно: скорее всего, надпись теперь полустерта или покрыта мхом… Как она была сделана? Хорошо, если выбита железом. А если выведена непрочной краской? Могла совсем исчезнуть…
Надписей, кстати, хватало: "Гена+Люся", "Здесь были В.Д. и Ю.Ю.", "Яхта "Лотос" 1963 г.", "Да здрав-ствует Метал" (с одним "л")… Одни надписи четкие, другие слабо различимые. Но ясно, что все эти туристские отметы - советского времени. И никаких "Б" и "Л"…
Царапая ноги о гранитные гребешки, добрались Кинтель и Салазкин до вершины, где лежал похожий на спящего бегемота камень. С другой стороны поднялись Дим, Юрик Завалишин и Маринка…
- Ничего не нашли, - виновато сказала Маринка. - Вы тоже?
Кинтель досадливо молчал.
Они взгромоздились на спинку каменного "бегемота". Ветер обрадованно затрепал галстуки и распущенные рубашки. С высоты была видна вся солнечно-синяя ширь. Вспыхивали барашки. Блестел стеклами далекий город, темнели лесистые берега. Самый близкий берег был примерно в километре, там на склонах пестрели домики пригородного поселка Старые Сосны. Сосны - мохнатые, одинокие - и правда темнели над крышами. Позади поселка зеленой ящеркой бежала электричка.
Небо над озером оставалось ясным, синим, но теперь по нему бежали в сторону Старых Сосен мелкие светлые облака.
Кинтель бросил взгляд вниз, по каменистому склону. В направлении SO. Где там этот проклятый камень? Вон их сколько…
Недалеко от шлюпки, на прибрежном песке возился с костром Корнеич. Дрова благоразумно прихватили с собой.
Корнеич поднял голову и закричал:
- Спускайтесь, обедать пора! Больше часа рыщете там!
Неужели больше часа прошло? И все напрасно…
Спустились - растрепанные, поцарапанные. Порастерявшие прежний азарт. Только Не Бойся Грома радостно сообщил:
- А я вот что нашел! - И помахал противогазом, неизвестно как попавшим на остров. Но находке не обрадовались.
Вскипятили в котелках чай, развернул бутерброды. Принялись за еду энергично, но хмуро. Виновато поглядывали на Кинтеля. А он тоже чувствовал себя виноватым: наговорил про клад, втравил людей в напрасные поиски.
Корнеич сказал:
- Оно и понятно: сразу разве отыщешь?.. А я вот нынче и совсем искать-лазать не могу, деревяшка ноет так занудно…
Салазкин, деловито жуя, отозвался:
- Тебе и не надо. А мы поедим и еще поищем…
Он, сверкая зеленой коленкой, сидел выше всех, на пологом склоне с мелкой травкой. Привалился спиной к отвесному выступу торчащего из земли гранита. Корнеич посмотрел на него, потом вверх. Медленно возразил:
- Нет, братцы, сегодня искать больше не будем. Не нравятся мне эти быстрые тучки. Добраться бы домой, пока не рассвистелось…
- Но как это? Уплывать не солоно хлебавши!
Теперь на Салазкина посмотрели все. И Маринка сказала:
- Кто-то сегодня уже спорил. Чем это кончилось?
Салазкин засопел и заерзал спиной по камню, словно у него зачесался позвоночник.
- Чучело гороховое, ты что делаешь! - Маринка кинулась к нему. - Камень-то в копоти, здесь костер разводили! Всю сажу на рубашку собрал… - Она заставила Салазкина встать, повернула спиной. Спина и правда была пятнисто-черная.
- Я же не знал… - Салазкин вертел головой, пытаясь взглянуть на собственные лопатки. Не сумел, взглянул на злополучный камень. - Я думал, он от природы такой черный… Ой…
Камень уже не был черным. Копоть была счищена рубашкой с плоского серого гранита. Сажа осталась лишь в щелях и углублениях. И в точечных ямках, выбитых чем-то острым. Ямки эти явно складывались в долгожданный знак:
Б+Л
- Ой-ей… - осторожно сказали разом еще несколько человек. Придвинулись, присели у камня на корточках. Смотрели на буквы с полминуты. У Кинтеля не в груди, а где-то у горла нервно перестукивало сердце. Не Бойся Грома и Костик-барабанщик вдруг переглянулись, кинулись к шлюпке, вернулись с маленькой киркой и саперной лопаткой.
- Пустите! - Не Бойся Грома размахнулся киркой.
Корнеич поймал ее:
- Постойте, братцы… Давайте-ка без суеты. Встанем как надо.
Все знали, как надо. Встали в кружок, руки друг другу на плечи.
- Помолчим, - сказал Корнеич. - Загадаем хорошее и попросим судьбу, чтобы не обманула нас…
У Кинтеля одна ладонь на плече Салазкина, другая на плече Андрюшки Локтева. Кинтель зажмурился и в наступившей темноте (зыбкой, с зелеными пятнами) мысленно попросил те добрые силы, которые должны помогать людям: "Пусть найдется… Ну, пожалуйста…"
- Вот так… - выдохнул Корнеич. - А теперь, Кинтель, бери кирку. Твой удар - первый…
И Кинтель взял. И ударил в землю железным острием. У самого камня, под надписью…
Два фута - это сантиметров шестьдесят. Земля оказалась податливая, хотя с каменным щебнем. Работали киркой и лопатой без перерыва, меняя друг друга. Слышались только удары, скрежет и частое дыхание…
И когда яма стала маленькому Костику чуть не до пояса, случилось то, что должно было случиться. Лопатка стукнула о твердое.
Никто не закричал "ура". Молча и нетерпеливо вырыли сколоченный из полусгнивших досочек ящик. Размером с толстую книгу.
Дерево развалилось прямо под пальцами. В ящике оказалось заскорузлое, твердое (когда-то, наверно, промасленное) сукно. Разогнули, разломали его. И увидели железную коробку. Была она довольно тяжелая. Кое-где в пятнах ржавчины, а местами - в сохранившейся золотистой краске с цветным орнаментом. И сбоку различима была витиеватая надпись: "Паровая шоколадная фабрика М. Конради".
- Подождите… - Корнеич взял коробку, протянул Кинтелю: - Открывай.
Кинтель суетливо зацепил ногтями крышку. Она, видимо, приржавела.
- Возьми. - Корнеич протянул открытый складной нож. - Или дай все-таки мне, а то пальцы поуродуешь…
Корнеич сунул лезвие под крышку, надавил… И крышка отскочила, задребезжав.
- Возьми, - опять сказал Корнеич Кинтелю.
Все замерли, сгрудились. Только посвистывал нарастающий ветер. В коробке лежало что-то завернутое в сизую шерстяную тряпицу. Увесистое.
Кинтель сжал нетерпение и не спеша развернул. Вздохнул тихонько и поставил на ладонь темную фигурку.
Костик-барабанщик вдруг засмеялся. Необидно, хорошо так.
- Ой, мальчик… - прошептала Маринка.
- Он золотой, да? - спросил простодушный Му-реныш.
- Бронзовый, наверно, - сказал Корнеич. - Посмотрите, какой славный…
ИСКРА НА НОСУ
Мальчик был ростом сантиметров десять. Он стоял на крошечной квадратной площадке, в рельефе которой угадывалась примятая трава. Стоял в небрежной, несколько озорной позе: чуть выгнулся назад, отставил правую ногу, левый локоть оттопырил, а ладонь сунул в карман. Волосы были легко раскинуты косым пробором, на виске курчавился лихой локон. Круглолицый, курносый мальчишка задорно смотрел на тех, кто вызволил его из многолетней тьмы. И вот что главное! Правую руку он сжал в кулачок и поднял его у плеча. Он приветствовал "Тремолино" давним салютом вольных ребячьих отрядов.
- Чудо какое… Привет, - сказала ему Маринка.
А у Кинтеля каждый нерв, каждая клеточка теплели от ласкового счастья. Чего угодно ждал он, но такого… Это было лучше золотых монет и драгоценностей. Лучше всяких таинственных рукописей и старинного оружия. Лучше всего - по своей радостной неожиданности, по живому ощущению счастливой встречи. Кинтель сейчас испытывал то, что бывало в лучшие минуты их дружбы с Салазкиным, в те моменты, когда сознание вздрагивало от нового толчка: "Господи, как же хорошо, что есть на свете Санки…" Но сейчас еще было и другое. Еще и как бы мгновенно появившаяся нить, которая связывала его с давним временем, с живым Никитой Таировым…
- Можно? - попросил Корнеич. Взял, покачал тяжелую фигурку в ладони. - Да, бронза… Ну, здравствуй, мальчик. Сколько же тебе лет? Наверно, ты из прошлого века…
По первому взгляду это был деревенский мальчуган, только, скорее всего, не из русской, а из какой-нибудь прибалтийской деревни. Или с небогатой городской окраины. В сбившейся, распахнутой на груди рубашке с подвернутыми рукавами, в брючатах длиною до середины икр, в стоптанных башмаках. Судя по всему, не робкого десятка пацан. Вон как по-свойски, без смущения глядит на незнакомых мальчишек. Будто на приятелей, которых встретил после долгой отлучки…
Осторожно, без суеты, по очереди брали ребята бронзового мальчика. Разглядывали, поворачивали. Подмигивали ему.
- Наш человек, - решительно высказался Игорек по прозвищу И-го-го и отдал мальчишке ответный салют.
- Давайте имя ему придумаем, - предложил Сенечка Раух.
- Это уж пусть Даня решает, - ревниво сказал Салазкин.
- А письма никакого в коробке не было? - спросил Юрик Завалишин.
"Зачем письмо? И без него все ясно", - подумал Кинтель. Он так и хотел ответить, но Корнеич вдруг сказал резко и недовольно:
- А ну, тихо, люди!
Кинтель даже обиделся. Но все уже разом отключились от находки и смотрели вверх. Мелкие быстрые облака все больше превращались в тучки. Среди камней нарастал зябкий шелест ветра. Поблекло солнце.
- Ох, не нравится мне это, - признался Корнеич.
И остальным не нравилось. Даже неопытный Кинтель ощутил боязливый холодок. Корнеич, хромая и чертыхаясь шепотом, полез наверх. Ребята тоже. И позади всех Кинтель с бронзовым мальчиком в кулаке.
Сверху видно стало, что южная часть неба затянута серой дымкой, солнце еле светит сквозь нее, а клочковатая облачность на фоне этой дымки густеет на глазах. Взъерошенное озеро было сплошь усыпано гребешками, чайки метались и скандально орали. Ветер стал жестким.
- Кажется, лето кончается, - объявил Не Бойся Грома. Он ежился и подпрыгивал, потирая ноги и локти.
- Судя по всему, влипли, - задумчиво проговорил Корнеич. - Вот ведь паразиты эти синоптики. А еще бастовали, повышения зарплаты требовали.
- Надо сматываться, - сказал Дим. - А то будет поздно.
- Боюсь, что уже поздно, - сумрачно откликнулся Корнеич. - Шквалы пойдут, завалит на галфвинде… Вон как свистит уже… Черт возьми, это я виноват. Знал ведь, что такие штучки бывают в мае, несмотря на благостные прогнозы…
- Ни в чем ты не виноват, - сказал Андрюшка Локтев. - Плыть-то все равно было надо. Без риска не проживешь.
- Рифы на гроте возьмем - проскочим, - предложил Паша Краузе. - Нам бы только до Петушка, а там берег прикроет.
- До Петушка-то сколько пилить, - возразил Корнеич. - На траверзе Кленового мыса запросто может уложить, там даже в нормальную-то погоду часто дует как из форточки… Вон, поглядите, уже будто солью посыпано.
И верно, белые гребешки сплошь покрыли озеро. Видно было, как длинные полосы ветра срывают пену, словно стараются причесать взлохмаченную, посеревшую воду. Солнце совсем исчезло, в ветре прорезался зимний холодок.
- Пошли вниз.
У берега, под защитой скал, вода оставалась довольно спокойной, но видно было, как в сотне метров уже вырастают волны. Костер продолжал уютно потрескивать, ветер почти не залетал сюда. Но все равно не осталось и намека на недавнее тепло. Теперь не только Не Бойся Грома - все ежились и прыгали. Корнеич велел надеть спортивные костюмы.
Между тем день темнел, обещая серьезную непогоду. Корнеич подозвал к себе старших: Пашу Краузе, Сержика Алданова, Юрика Завалишина и Дима - тех, у кого на левом оранжевом рукаве было пришито по четыре золотых угольника с капитанским вензелем. Но и другие слышали разговор командиров.
- Кабы без малышей, - сказал Сержик Алданов.
- А что делать? Это надолго, - заметил Паша Краузе.