Элизабет сразу замолкла и перестала восхищаться гениальностью Гу, аккомпанировавшей рассказу Элизабет своими криками.
- Ты говоришь…
- Да, я говорю. Мы были глупы. Эти проценты за долг и еще бог знает что. И к тому же бумаги упали. Отец не следил. Сказал, что после нашего поступка это не его дело. Он, видишь ли, еще сам собирается жениться. А у нас всего-навсего осталась тысяча.
- Одна тысяча?
- Да, одна тысяча.
Элизабет опустилась на стул. Она побледнела, взглянула на Дэнтона, потом обвела глазами милую старомодную комнату с мебелью XIX века и настоящими олеографиями и поглядела на маленькую, беспомощную фигурку, лежавшую на руках.
Дэнтон поймал этот взгляд и понурил голову. Но тотчас же резко повернулся и забегал по комнате.
- Мне надо искать работу, - заговорил он быстро, - я подлый бездельник. Мне надо было раньше подумать об этом. Я жил, как дурак. Боялся оставить тебя одну. Он оборвал свою речь, подошел к жене и поцеловал ее, потом поцеловал личико своей маленькой девочки, прильнувшей к груди Элизабет.
- Не бойся, дорогая, - сказал он уже успокоительно. - Теперь ты не будешь скучать, малютка Дингс уже начинает понемногу говорить с тобой. А я стану искать работу. Найду, наверное… Только в первую минуту я оробел. А теперь я вижу - все уладится. Я уверен. Вот я только отдохну и тотчас же отправлюсь. Это всегда только сначала тяжело…
- Конечно, эту квартиру жалко оставить, - сказала Элизабет, - но все-таки…
- Зачем же оставлять? Поверь мне, и так обойдется.
- Дорого…
Но Дэнтон не дал ей говорить дальше об этом. Он стал распространяться о своей будущей работе. Он не делал никаких определенных указаний, но тем тверже была его уверенность: что-нибудь да найдется, что-нибудь такое, что даст им возможность жить по-прежнему - жизнью людей обеспеченного класса. Другой жизни до сих пор они не знали.
- В Лондоне проживают тридцать три миллиона, - сказал Дэнтон. - Среди этих миллионов должны же быть такие, которым я понадоблюсь.
- Должны быть.
- Беда в другом. Видишь ли, этот Биндон, тот маленький смуглый старик, за которого твой отец хотел тебя выдать, - человек с влиянием. Я не могу поступить на свое прежнее место: Биндон стал директором служащих нашей Летательной Станции.
- Я этого не знала, - сказала Элизабет.
- Он получил назначение с месяц назад. Не случись этого, думать пришлось бы недолго - меня все любили на станции. Но это ничего не значит, есть много других занятий, целые десятки. Не беспокойся, моя дорогая…. Вот я немного отдохну, потом мы пообедаем и я полечу на поиски. У меня уйма знакомых!
Они отдохнули, отправились в обеденную залу, и после обеда прямо оттуда Дэнтон пошел искать себе место. Но очень скоро он убедился, что, несмотря на весь новейший прогресс, есть вещь, которая попадается на свете по-прежнему редко, - а именно легкое, удобное, почетное и выгодное место, которое давало бы досуг для семейной жизни, не требовало бы особенных знаний, не было бы связано с усиленной работой или риском и вообще не было бы связано ни с какими жертвами. Он составлял разнообразные проекты и, странствуя по городу из конца в конец, тратил свое время на розыски влиятельных друзей. Влиятельные друзья принимали его приветливо и не скупились на обещания, но, когда речь доходила до деловых подробностей, тон их изменялся и становился уклончивым. Он прощался с ними холодно и потом на ходу размышлял об их отношении к нему, кипятился и забегал в телефонную будку, чтобы тратить время и деньги на ссору очень энергичную, но совершенно бесполезную.
А время все уходило. Дэнтон до такой степени упал духом, что ему стоило усилий выказывать перед Элизабет прежнюю бодрость и веру. Впрочем, Элизабет ясно читала в его озабоченной душе - у всех любящих женщин есть эта способность.
В одно утро Дэнтону пришлось наконец заговорить. Но после длинного и запутанного предисловия Элизабет сама пришла к нему на помощь. Дэнтон опасался, что она расплачется: дело шло о продаже их обстановки, всех этих с такой любовью собранных сокровищ старинной эпохи: шитых ковриков, занавесей, лакированной мебели, гравюр и акварелей в позолоченных рамках, цветов в горшках, птичьих чучел и разных других редкостей. Но Элизабет первая произнесла решительное слово. Она весело глядела, как будто распродажа и предстоящий переезд на другую квартиру, этажей на десять ниже, только забавляли ее.
- Пока с нами малютка, все это пустое, - повторяла она. - Маленький опыт - и только.
Дэнтон поцеловал ее и похвалил ее мужество, но не решился напомнить, что их квартирная плата на новом месте будет значительно выше из-за того веселого крика, которым малютка Дингс встречала вечный уличный гам. Дэнтон рассчитывал избавить Элизабет от зрелища этой печальной продажи, но в последнюю минуту вышло так, что Элизабет осталась торговаться со скупщиками, а Дэнтон ушел из дома и долго блуждал по улицам, расстроенный и бледный, и со страхом думал о будущем.
Из своих богато меблированных бело-розовых апартаментов они перебрались в дешевый отель. Первую неделю Дэнтон проявлял огромную энергию, но следующую угрюмо просидел дома, никуда не выходя. Все это время Элизабет сияла, как солнце, но под конец горе Дэнтона нашло выход в слезах. После этого он снова отправился на поиски, и, к собственному удивлению, нашел наконец работу.
Его притязания успели уже уменьшиться, у он соглашался на любую должность, только бы не сделаться рабочим Компании. В первые дни он рассчитывал занять хорошее место на службе Воздушных Двигателей, или по Водоснабжению, или при Городских Путях; он пробовал также пристроиться в конторах Извещений, которые заменяли газеты; пытался вступить компаньоном в промышленное предприятие, но все это оказалось из области мечтаний. Потом попробовал играть на бирже - и триста золотых "львов" из последней тысячи ушли по этой дороге. Теперь он был рад и тому, что его наружность и манеры доставили ему наконец место приказчика в большом Синдикате Шляп Сусанны - сюда Дэнтона взяли пока на пробу, на месяц. Синдикат Сусанны торговал дамскими чепчиками, цветами, перьями, но больше всего шляпами: хотя городские улицы были прикрыты кровлей, дамы все-таки еще носили в театрах и церквах пышные, богато разукрашенные шляпы.
Было бы поучительно показать бывшему лавочнику с Риджент-стрит XIX века этот современный магазин. Восемнадцатая улица еще иногда называлась по старой памяти Риджент-стрит, но теперь она была заполнена бегущими платформами и имела около восьмисот футов ширины. Средняя часть улицы была неподвижна, и оттуда спускались широкие лестницы на подземные пути, к домам направо и налево. Сверху, по обе стороны, как подвижные террасы, друг над другом бежали платформы различной скорости; каждая дальнейшая ступень двигалась быстрее предыдущей на пять миль в час, так что можно было легко переходить с платформы на платформу и, добравшись до самой быстроходной, вместе с ней переправиться на другой конец города.
Магазин Шляп Сусанны широким фасадом выходил на верхнюю улицу, справа и слева. С обеих сторон виднелись вверху, ярус над ярусом, ряды широких экранов из белого стекла; на экранах, непрерывно сменяясь, выплывали ярко освещенные и увеличенные изображения известных красавиц, увенчанных новыми шляпами. На средней неподвижной полосе всегда собиралась толпа, любуясь кинематографом, где демонстрировались последние модные новинки. Вся наружная часть здания представляла собою постоянно меняющуюся хроматическую гамму красок. По обоим фасадам во всю ширину - на четыреста футов - и вверху над экранами поперек всей улицы вспыхивала, мигала и сверкала сотнями разных цветов и шрифтов та же неизменная надпись:
СУСАННА - ШЛЯПЫ! СУСАННА - ШЛЯПЫ!
Целая батарея огромных фонографов заглушала уличный шум и выпаливала: "Шляпы!" - прямо в уши прохожим. Подальше - другая батарея приглашала столь же оглушительно: "Зайдите к Сусанне!" - а третья задавала вопрос: "Почему же бы не покупаете барышне шляпу?" Для тех, кто страдал глухотой, - а в Лондоне того времени было немало таких - надписи всякого рода отбрасывались с кровли прямо на платформы пути; каждую минуту являлся огненный палец и писал на чьей-нибудь руке, или лысине, или на дамском плече все тот же заветный лозунг: "Шляпы, дешевые шляпы!"; из-под самых ног вырывался сноп пламени и развертывался в такую же надпись.
И все-таки уличная жизнь протекала с таким напряжением, а зрение и слух до такой степени привыкли пропускать мимо все ненужное, что многие тысячи жителей каждый день проходили по этому месту и даже не знали названия "Шляпы Сусанны". Для входа в магазин нужно было спуститься от средних платформ по лестнице вниз и пройти по пассажу. Там прогуливались красивые девушки, которые за умеренную плату соглашались служить живой выставкой для новых шляп. В переднем зале у входа грациозно вращались на пьедесталах восковые бюсты женщин, увенчанных шляпами; за кассами тянулись длинные ряды отделений. В каждом отделении были зеркала, кинематограф, мягкие кресла и изысканные лакомства. Все это находилось в заведовании приказчика, который имел под рукою несколько модных образцов и был связан телефоном и передаточной проволокой с центральным депо магазина.
Дэнтон занял место приказчика в одном из таких отделений. Обязанности его состояли в том, чтоб встречать каждую покупательницу, быть с ней возможно любезнее, угощать ее сластями, разговаривать с ней на какую угодно тему, но при этом стараться незаметно перевести разговор на шляпы. Дэнтон должен был также предлагать для примерки различные образцы и при этом выказывать свой восторг - но так, чтобы не было заметно лести, чтобы восхищение выражалось больше в жестах и взглядах, чем в словах. В отделении был набор подвижных зеркал. Эти зеркала были устроены так, что путем легких изменений поверхности и окраски можно было в самом выгодном свете показать женщину любого типа и сложения; многое зависело от того, как пользоваться этими зеркалами.
Дэнтон принялся за эти странные маневры с таким жаром, который с полгода тому назад удивил бы его самого. Но все это рвение было напрасно.
Старшая приказчица, которая приняла Дэнтона на службу и сперва даже выказывала ему много мелких знаков приязни, внезапно изменила свое обращение с ним, без всякого повода заявила, что он не годится, и отказала ему от места недель через шесть со дня поступления.
Таким образом, Дэнтону пришлось возобновить свои поиски. На этот раз они длились недолго. Деньги уже приходили к концу. Чтобы протянуть их немного подольше, решились наконец расстаться с удивительной малюткой Дингс и поместить ее в детские ясли, как делали все другие. Промышленная эмансипация женщин вместе с уничтожением так называемого домашнего очага сделала ясли необходимостью для всех, кроме людей очень богатых или очень старомодных. В этих учреждениях дети находили уход и воспитание, какие были совершенно не по средствам каждой отдельной семье. Были ясли разного типа и класса, от самых роскошных до яслей Рабочей Компании, где дети получали бесплатный приют, но за это в будущем обязаны были работать на Компанию.
Однако Дэнтон и Элизабет, как люди старомодные, полные странных идей XIX века, от всей души ненавидели эти удобные учреждения и лишь скрепя сердце понесли туда свою маленькую дочь. Их встретила женщина почтенного вида в форменной одежде. Она давала им короткие и быстрые ответы, пока Элизабет не расплакалась, передавая ей своего ребенка. При виде этих слез, не совсем обыкновенных в эту эпоху, женщина смягчилась, заговорила ласково, и этим на всю жизнь завоевала симпатии Элизабет. Их провели в обширную залу, где около десятка нянь наблюдали за целым выводком маленьких двухлетних девочек, забавлявшихся на полу разнообразными игрушками. Это была зала двухлеток. Две няни подошли и приняли малютку. Элизабет ревнивыми глазами следила за каждым их движением. Конечно, они обращались с ребенком ласково, это было видно, но все-таки…
Скоро настала пора уходить. Малютка Дингс уже сидела в уголке; руки у нее полны были игрушек, да и сама она наполовину была завалена этими свалившимися с неба сокровищами. Она так увлеклась, что даже не обратила внимания, когда ее родители собрались уходить. Их попросили уйти не прощаясь, чтобы не растревожить девочку.
В дверях Элизабет оглянулась еще раз и вдруг неожиданно увидела: малютка бросила свои богатства и встала с огорченным личиком. Губы Элизабет дрогнули, но надзирательница потянула ее из комнаты и закрыла дверь.
- Но, дорогая, ведь вы можете прийти хоть завтра, - сказала женщина с неожиданным проблеском нежности в спокойных глазах.
Элизабет смотрела на нее остановившимся, пустым взглядом.
- Приходите скорее, - сказала надзирательница, и через секунду Элизабет уже плакала на ее широкой и ласковой груди.
Так надзирательница покорила и сердце Дэнтона.
Через три недели молодые супруги остались без гроша. Теперь им оставался только один путь. Надо было идти в Рабочую Контору. Им нечем было заплатить в отеле за последнюю неделю. Администрация тотчас же задержала их скудное имущество и без дальнейших церемоний указала им на дверь.
Элизабет молча прошла по коридору и стала подниматься по лестнице на подвижные пути. Дэнтон отстал - он сердито и без всякой пользы спорил с швейцаром отеля; красный и злой, он вскоре догнал Элизабет. Догнав, пошел медленнее рядом. Молча поднялись они на среднюю платформу. Тут нашли два свободных стула, сели.
- Нам еще не надо идти туда? - спросила Элизабет.
- Нет, - сказал Дэнтон, - пока мы не голодны. Они замолчали.
Элизабет посмотрела кругом. С правой стороны платформы бежали к востоку, с левой стороны - к западу. Кругом кишел народ. А над головой на туго натянутом канате кривлялась вереница странных фигур: они были одеты клоунами, у каждого на груди и на спине была огромная буква, и из этих букв составлялась надпись "Слабительные пилюли Перкинджи". Чахлая женщина, в ужасном, неуклюжем платье из синей холстины, указала маленькой девчонке на одну из этих живых, бегающих букв. - Видишь? Это твой отец.
- Который? - спросила девчонка.
- Вон тот, с красным носом, - сказала женщина. Девчонка заплакала, и Элизабет тоже захотелось заплакать.
- Ну-ну, - сказала женщина. - Видишь, как он ногами выкидывает. Гляди-ка, а!
С правой стороны на стене выскакивал огромный диск яркого, бросающегося в глаза цвета, и поминутно выступали и пропадали огненные буквы:
НЕ КРУЖИТСЯ ЛИ У ВАС ГОЛОВА?
Потом, после паузы:
ПРИМИТЕ ПИЛЮЛЮ ПЕРКИНДЖИ!
Раздался оглушительный рев. Это была машина для объявлений.
- Если вы любите модную литературу, переведите телефон на Брэгглса! Брэгглс - великий писатель, великий мыслитель нового времени. Набьет вас мудростью до самой макушки. Вылитый Сократ, кроме затылка, - затылок у него такой же, как у Шекспира. У него шесть пальцев на правой ноге, он одевается в красное платье и никогда не чистит зубы. Послушайте его!
Выбирая моменты, когда этот рев затихал, Дэнтон говорил Элизабет:
- Тебе не следовало выходить за меня… я растратил твои деньги, разорил тебя, привел тебя к гибели… Я подлый человек… О, этот проклятый мир!
Элизабет хотела возразить, но несколько мгновений не могла произнести ни слова. Только схватила его за руку.
- Неправда, - сказала она наконец. И вдруг встала, как будто вспомнив что-то. - Пойдем, - сказала она.
Дэнтон тоже встал.
- Еще не время идти, - возразил он.
- Не туда, - сказала Элизабет. - Сходим сначала на станцию, где мы встречались. Помнишь? На той скамье…
Дэнтон посмотрел нерешительно и сказал:
- Ты можешь теперь идти туда?
- Мне это нужно, - ответила Элизабет.
Дэнтон постоял с минуту, потом покорно пошел вслед за ней.
Они провели свои последний свободный день там, на платформе, под открытым небом, на той же знакомой скамье, где они встречались пять лет назад. Элизабет повторяла Дэнтону, что она не раскаивается, что даже теперь, на краю унижения и бедности, она счастлива прошлым. День выдался солнечный, на платформе было тепло и сухо, в ясном небе мелькали, поблескивая, аэропланы.
Солнце садилось. Надо было идти. Они встали, пожали друг другу руки, как будто попрощались, и вернулись на городские пути. Шли рядом, усталые, голодные, обтрепанные. Перебираясь с платформы на платформу, они добрались до места и увидели вывеску светло-синего цвета - это была контора Рабочей Компании. Несколько мгновений они постояли на средней платформе, затем спустились и вошли в контору.
Рабочая Компания вначале была благотворительным учреждением; она имела целью доставить пищу, кров и работу всем нуждающимся. И кроме того, ставила своей задачей дать пищу, приют и медицинскую помощь всем больным, которые к ней обращались. Вместо платы больные давали расписки с переводом всех издержек на рабочие часы; эти расписки они должны были погасить по выздоровлении - трудом. Они скрепляли свои расписки отпечатком большого пальца, потом отпечатки фотографировались и заносились в строго установленном порядке в рабочие регистры; таким образом каждый клиент из общего числа в 200 или 300 миллионов мог быть опознан после короткого розыска.