"Мой дорогой Брэдли, простите, пожалуйста, что я вот так сразу же села за письмо к Вам. (Арнольд спит, я одна в гостиной. Час ночи. Кричит сова.) Вы так поспешно убежали, я и половины не успела Вам сказать из того, что мне было нужно. Какой Вы все-таки ребенок. Знаете ли, Вы восхитительно покраснели! Я уже тысячу лет не видела, чтобы мужчина краснел. И я тысячу лет никого по-настоящему не целовала. Ведь это был по-настоящему важный поцелуй, правда? (Два по-настоящему важных поцелуя!) Мой дорогой, мне уже давно хотелось поцеловать Вас. Брэдли, я нуждаюсь в Вашей любви. Я имею в виду не интрижку. Мне нужна любовь. Вчера я сказала, что наговорила Вам неправду про Арнольда, когда Вы видели меня в тот ужасный день в спальне. Но это не совсем так. То, что я Вам тогда говорила, наполовину все-таки правда. Я, конечно, люблю Арнольда, но и ненавижу тоже, можно любить и в то же время не прощать какие-то вещи. Сначала, совсем недолго, я думала, что и Вас никогда не прощу за то, что Вы видели меня в кошмарную минуту моего поражения - жена наверху плачет, а муж пожимает плечами и толкует о "женщинах" с другим мужчиной (это и есть ад). Но получилось иначе. Вместо ненависти - поцелуй. Мне теперь обязательно надо иметь в Вас союзника. Не в "войне" против мужа. Воевать с ним я не могу. А просто потому, что я одинокая, стареющая женщина, а Вы - старый друг, и мне так хочется обнять Вас, обвить Вам руками шею. Большое значение имеет и то, что Вы так любите и цените Арнольда. Брэдли, Вы спрашивали, как по-моему, влюблен ли Арнольд в Кристиан, и я Вам не ответила. Так вот, после сегодняшнего вечера я начинаю думать, что влюблен. Он столько смеялся, был так весел. (Я подозреваю, что весь день он пробыл у нее.) Без конца говорил о Вас, но думал при этом о ней. Не могу Вам выразить, как мне это больно. И вот Вам, мой дорогой, еще одна причина, почему вы мне нужны. Брэдли, между нами должен быть союз, союз отныне и присно. Ничто другое меня не устраивает, и никто другой для этого не подходит. Я должна, как могу, по-прежнему жить с мужем, мирясь с его неверностью и с его приступами бешенства, о которых никто посторонний, даже Вы, ничего не знает, а рассказать - не поверят, мирясь также и с моей собственной ненавистью, которая входит в мою любовь. Я не могу, не в силах простить. Когда я в тот день лежала, натянув край простыни на разбитое лицо, я заключила договор с преисподней. И однако я люблю его. Какая фантасмагория, правда? Мыслимо ли тут оставаться в здравом уме? Вы должны мне помочь. Вы единственный, кто знает правду, хотя бы частично, и я люблю Вас особенной любовью, которую Вы не можете не разделять. Нас теперь связывают нерасторжимые узы, а кроме того, и клятва молчания. Я ни словом не обмолвлюсь о нашем "союзе" Арнольду, и Вы, я знаю, тоже. Брэдли, я должна Вас увидеть как можно скорее, я должна с Вами видеться часто. Надо, чтобы Вы увезли Присциллу от Кристиан и поселили у нас, тогда Вы сможете ее здесь навещать, а я буду за ней ухаживать. Позвоните мне утром, хорошо? Я съезжу подбросить Вам это письмо и сразу вернусь домой. Если Арнольд будет дома, когда Вы позвоните, я буду говорить обычным тоном, Вы сразу поймете и позвоните еще раз, попозже. О Брэдли, я так нуждаюсь в Вашей любви и совершенно полагаюсь на Вас отныне и навсегда.
Любящая, любящая Вас Р.
P. S. Рецензию я прочитала и вкладываю в этот же конверт. По-моему, публиковать ее не нужно. Арнольду это было бы очень больно. Вы с ним должны любить друг друга. Это очень важно. Помогите мне сохранить рассудок!"
Это эмоциональное, путаное послание встревожило, растрогало, раздосадовало, обрадовало и вконец перепугало меня. Что это, новое и большое, происходит со мной и каких надо ожидать последствий? Зачем женщинам обязательно ставить все точки над "i"? Почему она не оставила все как есть, в приятной неопределенности? Я сам смутно думал о ней как о союзнике против (против?) Арнольда. Но она облекла эту ужасную мысль в слова. И если между Арнольдом и Кристиан что-то есть и я должен из-за этого сходить с ума, разве мне легче, что Рейчел тоже сходит с ума? Ее бесконечные "нуждаюсь" пугали меня. Мне захотелось поскорее увидеться с Арнольдом, поговорить с ним по душам, даже, может быть, поорать друг на друга. Но разговор по душам с Арнольдом час от часу выглядел все невозможнее. В полном смятении я опустился на стул прямо там, где стоял, в прихожей, и стал думать. И тут зазвонил телефон.
- Алло, Пирсон? Говорит Хартборн. Я собираюсь устроить небольшую вечеринку для наших сотрудников.
- Что?
- Небольшую вечеринку для сотрудников. Я думал пригласить Бингли, и Мейтсона, Хейдли-Смита, и Колдикотта, и Дайсона, разумеется, с женами, и мисс Веллингтон, и мисс Сирл, и миссис Брэдшоу…
- Прекрасно.
- Но я хочу знать наверняка, что вы сможете прийти. Понимаете, вы у нас будете вроде почетного гостя.
- Вы очень любезны.
- Так вот, назовите мне день, когда вам удобно, и я разошлю приглашения. Помянем старые времена. О вас здесь все справляются, и я подумал, что…
- Мне любой день подходит.
- Понедельник?
- Разумеется.
- Чудесно. Значит, в восемь у меня. Да, кстати, пригласить Грей-Пелэма? Он придет без жены, так что все будет в порядке.
- Конечно, конечно.
- И еще я хочу сговориться с вами и пообедать вместе.
- Я вам позвоню. У меня под рукой сейчас нет записной книжки.
- Ну хорошо. Так вы не забудете насчет понедельника?
- Сейчас запишу. Спасибо большое. Я еще не успел повесить трубку, когда у дверей позвонили. Я открыл. Приехала Присцилла. Она прошла мимо меня в гостиную и сразу же принялась плакать.
- О господи, Присцилла, да перестань же плакать.
- Тебе только одно нужно - чтобы я перестала плакать.
- Ну хорошо, мне только одно нужно. Пожалуйста, перестань.
Она откинулась на спинку большого "хартборновского" кресла и действительно перестала плакать. Волосы ее были в безобразном беспорядке, потемневший пробор шел через всю голову зигзагом. Она лежала в кресле в некрасивой, вялой позе, колени расставлены, рот раскрыт. На одном чулке была дырка, и в дырке выпучился кусок розового, в пятнах, колена.
- Присцилла, Присцилла! Мне так жаль…
- Да. Жалей, жалей, Брэдди. Ты знаешь, я думаю, ты был прав. Мне нужно вернуться к Роджеру.
- Присцилла, это невозможно.
- Почему? Ты же сам меня убеждал. Столько раз твердил, что я должна вернуться. Что ему плохо, что дом в запустении. Я ему нужна все-таки, наверно. И там мой дом. Там - и больше нигде. Может быть, теперь он будет лучше со мной обращаться. Брэдли, понимаешь, мне кажется, я схожу с ума. Как это бывает, когда люди сходят с ума, - сами они знают, что сходят?
- Глупости. Вовсе ты не сходишь с ума.
- Пожалуй, я пойду лягу в постель, если ты не против.
- Я, к сожалению, так и не приготовил запасную кровать.
- Брэдли, в твоей горке что-то не так. Не хватает какой-то вещицы. Куда ты переставил женщину на буйволе?
- Женщину на буйволе? - Я в недоумении осмотрел зиявшее пространство на полке. - Ах да. Я подарил ее. Подарил Джулиан Баффин.
- Ах, Брэдли, ну как ты мог? Она же моя, моя! - воскликнула Присцилла со стоном, и слезы снова побежали у нее из глаз. Она стала слепо шарить у себя в сумке, ища носовой платок.
Я вспомнил, что формально она была права. Я подарил ее много лет назад Присцилле ко дню рождения, но потом как-то нашел эту прелестную вещицу у нее в ящике комода и забрал себе.
- Ах ты боже мой!
Я почувствовал, что краснею - в полном согласии с описанием Рейчел.
- Ты даже не смог ее для меня сохранить.
- Я верну ее.
- Я ведь отдала ее тебе, потому что думала, я всегда смогу ее здесь навестить. Здесь для нее была подходящая обстановка.
- Мне ужасно жаль, Присцилла.
- Я потеряла и никогда не верну свои драгоценности, а теперь вот и она пропала, моя дорогая, последняя…
- Прошу тебя, Присцилла, я же сказал…
- Ты отдал ее этой противной девчонке.
- Она попросила. Не беспокойся, пожалуйста, я ее верну. А тебе сейчас лучше лечь и отдохнуть. - Она же моя, ты сам мне ее подарил.
- Да, да, знаю, я ее верну, а теперь успокойся, пожалуйста. Можешь лечь в мою кровать.
Присцилла поплелась в спальню. И сразу же забралась под одеяло.
- Может быть, разденешься?
- Какой смысл? Какой смысл вообще во всем? Лучше бы мне умереть.
- Присцилла, не раскисай, возьми себя в руки. Я рад, что ты вернулась. А почему ты оттуда ушла?
- Арнольд стал приставать ко мне. - Что?
- Я его оттолкнула, и он обозлился. Должно быть, он рассказал об этом Кристиан. И они там внизу целый день смеялись, смеялись без конца. Наверно, они надо мной смеялись.
- Вряд ли. Просто им было весело.
- Ну а я не могла этого слышать. Не могла.
- Арнольд был там днем?
- А как же. Он вернулся сразу после твоего ухода и пробыл почти весь день, они приготовили большой обед, я чувствовала запахи, мне ничего не хотелось, я только слышала, как они все время смеялись, смеялись без конца. Я им была не нужна, они на целый день оставили меня одну.
- Бедная Присцилла.
- Я его не выношу. И ее тоже. Я им там нисколько не нужна, им до меня дела нет, и вовсе они обо мне не заботятся, для них это просто игра, просто шутка.
- Вот тут ты права.
- Они пользуются мною в своей игре, добиваются, чего хотят, и рады. Я их ненавижу. Я чувствую себя наполовину мертвой. Как будто я где-то внутри истекаю кровью. Как ты думаешь, я не схожу с ума?
- Да нет же.
- Она говорила, что должен прийти доктор, но никакой доктор не пришел. Я чувствую себя ужасно, у меня, наверно, рак. Все меня презирают, все всё обо мне знают. Брэдли, ты не мог бы позвонить Роджеру?
- Нет, нет, прошу тебя…
- Я все равно должна буду к нему вернуться. Дома я смогу вызвать доктора Мейси. Или же мне лучше убить себя. Да, я думаю, я убью себя. Никто и внимания не обратит.
- Присцилла, разденься толком. Или встань и причешись как следует. Я не могу видеть, как ты лежишь в постели одетая.
- Господи, какая разница? Какая разница?
Снова зазвонили у входной двери. Я побежал открывать. На пороге стоял Фрэнсис Марло, с умильным раболепием щуря свои медвежьи глазки.
- Брэд, прошу меня великодушно простить, я…
- Входите, - сказал я. - Вы предлагали свои услуги по уходу за моей сестрой. Так вот, она здесь, и вы наняты.
- Правда? Чудненько, чудненько.
- Можете идти и приступать к своим обязанностям. Она там. Найдется у вас для нее какое-нибудь успокоительное?
- Я всегда ношу при себе…
- Ну и отлично. Ступайте. - Я поднял телефонную трубку и набрал номер. - Алло, Рейчел?
- О… Брэдли.
По ее голосу я сразу понял, что она одна. Женщины умеют так много передать одним тоном, каким они произносят ваше имя.
- Рейчел! Спасибо за ваше милое письмо.
- Брэдли… могу я вас увидеть… скоро… прямо сейчас?..
- Рейчел, послушайте меня. Присцилла вернулась, и здесь Фрэнсис Марло. Слушайте. Я подарил Джулиан буйвола, на котором сидит дама.
- Что?
- Такую бронзовую фигурку.
- А-а. Подарили Джулиан?
- Да. Она попросила, когда была здесь, помните?
- Ах да.
- Так вот, это на самом деле Присциллина фигурка, только я забыл, и она хочет ее обратно. Вы не могли бы взять ее у Джулиан и привезти сюда, или пусть она привезет. Передайте ей мои извинения…
- Ее нет дома, но я поищу. И сразу же привезу.
- Здесь полно народу. Мы не будем…
- Да, да. Сейчас приеду.
- Он спилил мою магнолию, - жаловалась Присцилла. - Она, видите ли, затеняла клумбу. Сад у него всегда был - "мой сад", дом - "мой дом". Даже кухня и та была - "моя кухня". Я отдала этому человеку всю мою жизнь. У меня нет ничего, ничего!
- Удел человеческий мрачен и дик, - бормотал в ответ Фрэнсис. - Мы все - демоны друг для друга. Да. Демоны. - Вид у него был довольный, красные губы поджаты, медвежьи глазки поглядывали на меня скромно и удовлетворенно.
- Присцилла, позволь, я расчешу тебе волосы.
- Нет, не дотрагивайтесь до меня, я чувствую себя прокаженной, мне кажется, я заживо гнию, я уверена, что от меня пахнет…
- Присцилла, сними, пожалуйста, юбку, она, вероятно, ужасно смялась.
- Ну и что, какое это все имеет значение? О, я так несчастна.
- Давай по крайней мере снимем туфли.
- Мрачен и дик. Мрачен и дик. Демоны. Демоны. Да.
- Присцилла, перестань так напрягаться. Ты вся деревянная, точно неживая.
- А мне и незачем быть живой.
- Ну хоть попробуй лечь поудобнее!
- Я отдала ему всю жизнь. Больше у меня нет ничего. Ничего. Что еще остается женщине?
- Ужасно и напрасно. Напрасно и ужасно.
- О, мне так страшно…
- Присцилла, тебе совершенно нечего бояться. О господи, как ты меня мучаешь!
- Страшно.
- Прошу тебя, сними туфли.
У дверей снова зазвонили. Я открыл дверь, увидел Рейчел и уже готов был сокрушенно развести перед ней руками, как вдруг заметил у нее за спиной Джулиан.
Рейчел была одета в светло-зеленый, похожий на офицерский макинтош. Руки она держала в карманах, а лицо ее, обращенное ко мне, выражало тайный восторг. Одного взгляда, которым мы обменялись в первое же мгновение, было достаточно, чтобы почувствовать, как далеко мы успели зайти со времени последнего свидания. Обычно люди не слишком всматриваются в глаза друг другу. Я испытал приятное потрясение. Джулиан была в бежевом вельветовом жакете и брюках, на шее - газовый индийский шарф, коричневый с золотом. Вид был шикарный, но при этом лицо ее и весь облик выражали застенчивость и скромность, она словно говорила: "Я знаю, я здесь самая младшая, самая незначительная и неопытная, но я сделаю все, чтобы быть вам полезной, и спасибо вам большое за то, что вы вообще обращаете на меня внимание". Все это, разумеется, одна поза. В действительности молодые люди самодовольны и совершенно безжалостны. В руках она держала женщину на буйволе и большой букет ирисов.
Рейчел поспешила объяснить:
- Джулиан как раз вернулась домой и непременно захотела привезти вам эту вещицу сама.
Джулиан сказала:
- Я так рада, что могу вернуть ее Присцилле. Конечно, раз это ее, надо ей тут же отдать. И я очень надеюсь, что это ее немного ободрит и обрадует.
Я пригласил их войти и провел в спальню, где Присцилла по-прежнему жаловалась Фрэнсису:
- Он не имел ни малейшего представления о равенстве, мужчины вообще этого не понимают, они презирают женщин… Мужчины ужасны, ужасны…
- Присцилла, к тебе гости.
Присцилла сидела в кровати, обложенная высоко взбитыми подушками, из-под одеяла выглядывали носки туфель. Глаза у нее покраснели и заплыли от слез, рот был скорбно растянут, точно щель почтового ящика.
Джулиан вышла вперед и села на край кровати. Она почтительно положила ирисы на одеяло под бок Присцилле и, словно забавляя ребенка, стала двигать к ней по одеялу бронзового буйвола. Фигурка ткнулась Присцилле в грудь. Присцилла не поняла, что это, и с испугом и отвращением вскрикнула. А Джулиан тем временем вздумала ее поцеловать и, подавшись вперед, потянулась губами к ее щеке. Слышно было, как они стукнулись подбородками.
Я сказал мягко:
- Посмотри, Присцилла, вот твоя женщина на буйволе. Вернулась к тебе, видишь?
Джулиан успела ретироваться к изножью кровати. Она смотрела на Присциллу с мучительной, все еще несколько застенчивой жалостью, чуть приоткрыв губы и, словно в молитве, сложив ладони. Казалось, она молит Присциллу о прощении за то, что она молода, хороша собой, чиста и не испорчена и перед нею - долгое будущее, а Присцилла стара, безобразна и грешна и будущего у нее нет. Контраст между ними был пронзителен, как спазм.
Я ощутил эту боль, я разделил муку сестры. Я сказал:
- И смотри, что за чудесные цветы тебе принесли, Присцилла. Какая ты счастливица!
Присцилла сердито прошептала:
- Я не маленькая. Нечего вам всем так… меня жалеть. И смотреть на меня так. И так со мной обращаться, как будто… как будто…
Она нашарила на одеяле бронзовую фигурку, я думал, она хочет подержать ее. Но вместо этого она с размаху швырнула ее через всю комнату об стену. Слезы снова градом полились у нее из глаз, она зарылась лицом в подушку. Ирисы упали на пол. Фрэнсис подобрал женщину на буйволе и, улыбаясь, спрятал в ладонях. Я сделал знак Рейчел и Джулиан, и мы вышли из спальни. В гостиной Джулиан сказала:
- Мне так ужасно жаль.
- Ты не виновата, - ответил я ей.
- Как это, должно быть, жутко, когда ты… вот такая.
- Ты не можешь понять, каково это, когда ты вот такая, - сказал я. - Так что и не пытайся.
- Мне ужасно жаль ее.
- Беги-ка теперь по своим делам, - сказала Рейчел.
- Мне… мне бы хотелось, - нерешительно проговорила Джулиан, - ну, ладно. - Она пошла к двери, но обернулась. - Брэдли, можно тебя на два слова? Проводи меня до угла, ладно? Я тебя не задержу.
Я по-заговорщически махнул Рейчел и вышел вслед за девушкой из дому. Она, не оглядываясь, самоуверенно прошла через двор и свернула на Шарлотт-стрит. Ярко светило холодное солнце, и я вдруг почувствовал большое облегчение, очутившись на улице в толпе спешащих, незнакомых, равнодушных людей, под ясными синими небесами.
Мы прошли несколько шагов и остановились перед оранжевой телефонной будкой. Джулиан снова стала оживленной и по-мальчишески задорной. Она тоже явно испытывала облегчение. Над нею, сзади, высилась башня Почтамта, и я словно сам был в этой вышине - так отчетливо, так близко мне видны были все ее сверкающие металлические части. Я чувствовал себя высоким и прямым - до того хорошо было вдруг вырваться из дома, прочь от Присциллиных красных глаз и тусклых волос, и очутиться на минуту рядом с кем-то, кто молод, красив, не испорчен и не растрачен, с кем-то, у кого есть будущее.
Джулиан озабоченно сказала:
- Брэдли, мне очень жаль, что у меня это так плохо получилось.
- Это ни у кого бы хорошо не получилось. Настоящее страдание само отрезает к себе все дороги.
- Как ты замечательно сказал! Но святой человек мог бы ее утешить.
- Святых нет, Джулиан. Да ты и молода еще думать о святости.
- Я знаю, мне так по-идиотски мало лет. О господи, старость так ужасна, бедная, бедная Присцилла. Послушай, Брэдли, я только хотела тебя поблагодарить за то письмо. Такого замечательного письма мне еще не писал никто.
- Какое письмо?
- Ну, то письмо. Об искусстве. Об искусстве и правде.
- А-а, ну да.
- Я считаю тебя моим учителем.
- Очень любезно с твоей стороны, но…
- И прошу тебя составить мне список литературы для чтения. Более полный.
- Спасибо, что принесла назад женщину на буйволе. Надо будет дать тебе что-нибудь взамен.
- Правда? Ах, пожалуйста! Что-нибудь, какую-нибудь маленькую вещичку. Мне бы так хотелось иметь от тебя память, меня бы это вдохновляло, какую-нибудь вещь, которая у тебя давно, которую ты много раз держал в руках.
Я был тронут.
- Я поищу, - сказал я. - А теперь мне, пожалуй…